Вы здесь
Народ лишен представительства, у него нет авторитетов и никто не может предсказать, что именно вызовет массовый протест
Местная повестка превзошла федеральную по актуальности. Акции протеста в регионах, посвященные локальным проблемам и подогретые негативным образом Москвы, оказались масштабнее митингов против повышения пенсионного возраста и НДС. А власть, доведя общественное представительство до муляжей, обнаружила, что ей не с кем разговаривать.
2 июня в Сыктывкаре прошел массовый митинг против строительства мусорного полигона на станции Шиес в соседней Архангельской области. Регион давно превратился в «горячую точку» российского недофедерализма, но теперь «мусорный протест» перекинулся и на соседнюю Коми.
По словам очевидцев, это был самый массовый митинг в Сыктывкаре за последнее десятилетие. Организовала его КПРФ, но акция собрала явно не только коммунистическую аудиторию. А с трибуны спел Игорь Тальков-младший, исполнив знаменитые песни своего отца, известного своим антикоммунизмом.
Тоже, кстати, примета времени — на митингах все чаще звучит музыка конца 1980-х. В основном Цой, но не только. Современную музыку протеста написать еще не успели.
Итак, «мусорный протест» охватил уже два северных региона. До недавнего времени бурлил Архангельск с соседним Северодвинском, теперь присоединился Сыктывкар. Люди возмущаются, что в регион везут московский мусор. Москву и так не любят в провинции, считая, что она «жирует» и стягивает на себя все ресурсы, а тут еще и мусор рядом с тобой хотят сваливать.
Вряд ли протестующие провели собственную экологическую экспертизу и оценили степень воздействия свалки в Шиесе на природу Севера. Север большой, от Шиеса до Архангельска — 500 км. А от Сыктывкара, кстати, ближе — всего 100.
Протест носит в большей степени эмоциональный, чем рациональный характер.
Массовости митингу в Сыктывкаре, несомненно, прибавило предшествовавшее ему столкновение между протестующими в самом Шиесе (там действует постоянная вахта защитников природы Севера) и ЧОПом, охраняющим стройку полигона. Также в соцсетях есть ролики об ОМОНовцах или спезназовцах, прибывающих на станцию Шиес. То есть люди российского Севера живут в ощущении, что рядом с ними вот-вот начнется какая-то заварушка.
Московских чиновников подвела обманчивая малонаселенность Севера. Но сообщества в таких районах бывают способны на мобилимзацию и куда больше склонны к солидарности, чем жители мегаполисов. Люди в городе не здороваются друг с другом, а в тайге — всегда. «Мусорный протест» уже обзавелся своими героями, своей мифологией и даже певцами. Похоже, властям придется срочно искать другое место для свалки (чем дальше, тем больше издержки).
И вот тут интересные противоречия. Почему же мусорная свалка в Шиесе привела к массовым протестам в трех городах за сотни километров от нее, и недовольство только нарастает, а пенсионная реформа дала лишь небольшой всплеск, и протест против нее быстро выдохся? А ролик на ютубе про многотысячный митинг в Сыктывкаре набирает несколько тысяч просмотров, тогда как ролик про митинг против пенсионной реформы в Новосибирске, на который пришло лишь несколько десятков человек — сотни тысяч.
То есть зрители сами не готовы протестовать против пенсионной реформы, но жадно набрасываются на любое упоминание о таких акциях.
Наверное, дело в том, что свалка в Шиесе для северян — это близко и обидно, а проблема выглядит локальной и решаемой. В то время как пенсионная реформа — общероссийская. «Плетью обуха не перешибешь». Но это только догадки.
Так и в Новосибирске митинги против пенсионной реформы 2018-го оказались малочисленнее, чем самые яркие акции протеста против повышения тарифов ЖКХ в 2017 году.
Правда состоит в том, что никто не может предсказать, что именно вызовет массовый протест, а что — нет. Политические институты в России профанированы, партии превращены в щупальца вертикали власти. Никто не решает, по какому поводу вывести народ на улицу.
Народ лишен представительства, у него нет авторитетов. В каком-то смысле наше гражданское общество лишено головы. Власть долго и упорно этого добивалась. А теперь получает протесты, в которых не с кем договариваться.
Наиболее красочно это проявилось в Екатеринбурге. Уже после того, как власть «откатила» и убрала забор в спорном сквере, возник вопрос, где же строить храм? Мэр Екатеринбурга Александр Высокинский, видимо, осознал, что с любым новым местом можно будет «въехать» в того же пня, что и с предыдущим. И вот он обратился «к лидерам протеста» с предложением ответить на вопросы: «Вы против Собора в принципе или против его строительства на конкретном месте на набережной городского пруда? Как оцениваете ситуацию в целом? Какую площадку считаете оптимальной? Как вы предлагаете разрешить создавшуюся ситуацию? Кто сможет гарантировать, что будет найден общий компромисс? Кто должен войти в „Городской комитет согласия“, чтобы были учтены интересы всех горожан?»
Любопытно, что «лидеров протеста» мэру пришлось «назначить» вопреки их собственному желанию. И те вовсе не оказались готовы отвечать за весь протест. Ему ответил один из «назначенных» — Федор Крашенниников. Начал с того, что не считает себя лидером протеста, и дал понять, что лично-то готов содействовать урегулированию ситуации, но ответственность за решение все равно на власти. Если решение окажется нелегитимным, будут новые протесты.
Кейс Екатеринбурга прекрасен. А что же Александр Высокинский не обратился к городской думе? Ведь там собраны легитимные представители народа. Почему не обратился к общественной палате, ведь в ней собрана общественность города (или региона)? Почему не собрал представителей парламентских партий?
Ответ очевиден. Потому что с тем же результатом он мог бы пообщаться со своим отражением в зеркале. Власть долго работала над тем, чтобы все общественное представительство было сведено к ее собственному отражению, и вдруг обнаружила, что это не работает.
Хорошо, что обнаружила. Тенденции-то понятные в стране происходят. Технократы не взлетели, из Рогозина такой же ракетостроитель, как из Котюкова ученый или из Орешкина экономист, а с протестами рвет то тут, то там.
Может хоть на уровне местного самоуправления жизнь разрешить, чтоб было с кем разговаривать, когда припрет окончательно? Махатма Ганди, конечно, умер, но говорить же все равно надо.