«Гарвардский проект»: рассекреченные свидетельства о великой войне

Весной 2019 года московское издательство РОССПЭН выпустило 500-страничный сборник избранных интервью Гарвардского проекта. Еще недавно это словосочетание мало что говорило читателю и слушателю. Но в последние годы о Гарвардском проекте стали появляться статьи, интернетные публикации и даже книги. Масштабный социологический опрос советских перемещенных лиц, ди-пи, то есть наших соотечественников, обстоятельствами войны оказавшихся на территории Германии. Опрос проводился историками, социологами, журналистами и многочисленными добровольцами, владевшими русским языком, по специально разработанным опросникам. Результат – срез советского общества предвоенной поры и нескольких лет оккупации.

"Русская деревня под немецкой властью (интервью 20).
Дата интервью: 30 сентября 1950 г.

В плен меня взяли около Вязьмы в октябре 1941-го и отправили в лагерь для военнопленных, располагавшийся неподалеку. Еды нам там не давали никакой и при этом заставляли работать на погрузке боеприпасов. Мне почти сразу удалось убежать из лагеря. В первые дни оккупации повсюду царил хаос, и сделать это было довольно нетрудно.

Раздобыв гражданскую одежду, я переоделся и незаметно улизнул. Спустя какое-то время меня остановил немецкий патруль и попытался снова отправить в лагерь. Но мне удалось как-то выкрутиться, и я отправился в родную деревню. Когда я попал наконец домой, а это было в ноябре 1941-го, никаких немцев в деревне не было. Позже они появлялись у нас время от времени, с ревом вкатываясь в деревню на машинах или грузовиках. Немцы грабили население, отбирая домашнюю утварь, личные вещи, порой прихватывали и кур. Наша деревня находилась в 180 км к западу от Москвы. Зимой 1941-42 г., в январе, несколько немцев разместились на постой в нашей деревне.

Целых 15 месяцев наша деревня находилась в прифронтовой полосе. Вероятно, в какой-то момент немецкое командование издало приказ прекратить мародерство, и грабить в итоге стали меньше. Но кое-кто из солдат, как и раньше, грубо обращался с населением. Немцы окончательно ушли в марте 1943 г. В то время я слег с тифом и должен был остаться в деревне.

Когда к нам вошла Красная армия, прибывшие вместе с нею энкавэдэшники собрали всех мужчин в возрасте от 18 до 50 лет и отправили под военной охраной за 40 км, где располагался ближайший склад с оружием. После бесконечных допросов с использованием физических "аргументов" (я имею в виду жестокие побои) нас зачислили в штрафной батальон, который находился тогда в резерве. Спустя какое-то время нас бросили в бой. При первой же возможности я сдался в плен немцам. К моему большому удивлению, за линией фронта я увидел прежнего старосту нашей деревни. Обнаружились там и другие односельчане, которые, как оказалось, отступили вместе с немцами – их они, очевидно, боялись меньше, чем советскую власть.

Оттуда нас направили в Белоруссию, где по пути на нашу группу (очевидно, речь идет о группе хиви. – Прим. инт.) напали партизаны. Троих они уложили прямо на месте, а мы вместе с остальными попытались укрыться в соседней деревне. Из своего убежища мы наблюдали, как к нам приближаются четверо партизан. Никаких немцев в округе не было и в помине. Тут мы заметили, что тут же рядом, в окопах от тех же партизан прятались деревенские женщины. Мы стали их упрашивать, чтобы они не выдавали нас партизанам. Действительно, когда заявились партизаны, женщины про нас ничего не сказали. По требованию партизан нам пришлось пойти с ними. Не прошли мы и ста метров, как они выстроили нас в шеренгу и приказали раздеться и разуться. Когда мы остались в одном нижнем белье, они устроили нам допрос – партизаны пытались выяснить, с какой стати мы работали у немцев в ремонтной роте. Мы в ответ пытались их убедить, что мы будто бы специально все так подстроили, чтобы сейчас уйти от немцев и вступить в партизанский отряд. В конце концов партизаны оставили нас в покое, вытащили из нашей немецкой машины водку и шоколад и отправились выпивать. В этот момент кто-то сообщил, что в деревне валяется немецкий пулемет. Партизаны пошли за женщиной, нашедшей его, и хотя он и был поломан, забрали его с собой. Пока все это продолжалось, показался немецкий танк и открыл стрельбу. Не дожидаясь, чем все это закончится, партизаны повскакивали на лошадей и скрылись прочь. Вновь укрывшись в той же деревне, мы сидели там, пока поблизости не появилась колона немецких машин. Тогда мы попытались опять примкнуть к немцам. Наше внезапное появление поначалу привело немцев в замешательство. Одна только наша гражданская одежда не могла не вызвать у них подозрений, тем более что неподалеку от деревни орудовали партизаны. Но в конце концов они решили взять нас с собой, приставив к нам на время вооруженную охрану. В итоге нас вернули обратно в наш отряд.

Если говорить о советской эвакуации, то первоначально из нашей деревни с советами ушли лишь три человека – те, кого обязали гнать на восток колхозный скот. Все остальное население деревни осталось на своих местах, включая председателя колхоза. Так мы и пережили зиму 1941–42 г. Всего в деревне имелось 35 домохозяйств; партийных или комсомольских ячеек у нас не было. В первое время после прихода немцев их войска просто проезжали через деревню, не останавливаясь и ничего не трогая. Но вскоре крестьяне сами взялись растаскивать колхозное имущество, забирая себе коров, свиней, овец и птицу. До 1942 г. о немецких зверствах мы знали только понаслышке. Но потом немцы принялись и за нас, несмотря на то, что партизанских отрядов в нашей округе не было. Партизаны, в свою очередь, тоже не гнушались карать всякого, кого заподозрили в сотрудничестве с немцами. Именно поэтому многие потом решились уйти вместе с немцами. В соседней деревне я видел, как немцы повесили троих детей; их обвинили в краже у немцев ботинок и белья, которое те вроде как припасали для партизан.

Отец мой был из кулацкой семьи. Немцы назначили моего дядю деревенским старостой. Колхозы, однако, распущены не были. Что меня озадачило в поведении немцев, так это то, что поначалу они занимались грабежами, а потом вдруг стали все больше помогать деревне. Они выписали из Германии новые плуги, которые раздали крестьянам в безвозмездное пользование. Линия фронта в этот момент находилась неподалеку от нашей деревни. Когда немцы ушли, у крестьян накопились уже такие запасы зерна, что их хватило бы еще на два года.

Когда до фронта оставалось километров шесть, вся наша семья слегла с сыпным тифом. Комендант попытался нам помочь и отвел все население нашей деревни подальше от фронта в другое село. Тем временем другие немцы, оказавшиеся в опустевшей деревне, забрали нашу корову и пчелиные ульи. Позже, в марте 1943-го, немцы окружили и сожгли нашу деревню, но никого из жителей к тому моменту в ней уже не было.

Осенью 1941 г. все думали, что немцы выиграют войну. Многие даже желали, чтобы все произошло именно так, так как верили, что немцы, одержав победу, рано или поздно все равно уйдут. Но после Сталинграда все покатилось в обратную сторону, и немцы начали отступать. В нашей округе не было лесов, поэтому не было и партизан; партизанские отряды находились от нас километров за сто.

У нас в деревне крестьяне сами не слишком хотели распускать колхоз: какой был толк в частных хозяйствах, если для них не было ни скота, ни инвентаря? Но хотя колхоз и остался, трудодни были отменены, а урожай начали делить по числу едоков в семье. Все считали, что так будет справедливее. Крестьяне работали на совесть. Из наших колхозных бригадиров большинство были бывшими военнопленными, которым удалось бежать или которых немцы сами отпустили по той или иной причине. Но были в числе бригадиров и дезертиры из Красной армии. Той зимой немцы привлекали население к различным работам, чаще всего к расчистке дорог от снега. Отказаться от этих работ было нельзя, но зато всем работавшим выдавали пайки.

Радио у нас в деревне не работало. Хотя газеты где-то выходили, но до нашей деревни они тоже доходили лишь изредка. Политической деятельностью никто из жителей деревни не занимался. Не знали мы и о существовании каких-либо партий или эмигрантских групп.

По вечерам наша молодежь любила устраивать всякие сборища и гулянья – при немцах все это организовывать было намного проще, чем при советской власти. Особенно часто мы собирались зимой, когда было больше свободного времени, и устраивали танцы под гармонику. Школа в нашей деревне все время стояла закрытой, так как сельский учитель куда-то исчез. С немцами, когда они проходили через нашу деревню, мы порой общались вполне по-мирному. Останавливаясь у нас на постой, немецкие войска иногда селились вместе с крестьянами в одном доме. В иных же случаях они забирали под себя весь дом, выставляя хозяев на улицу.

В нашей деревне полицию создавать не стали: арестов тоже никаких не было. Днем можно было без опаски сходить, например, в соседнюю деревню и не бояться партизан, так как в нашем районе партизанской войны не велось. Из денег в ходу были выпущенные немцами оккупационные марки. Но их использовали не так часто, так как преобладал натуральный обмен.

В 1942 г. немцы время от времени реквизировали у крестьян сено для лошадей, но они также покупали в деревне молочные продукты. Было выпущено какое-то постановление, что 20 или 25 процентов от урожая зерна нужно было уплатить немцам в виде налога, но с нас этот налог никто так никогда и не собирал. Я не знаю, то ли вообще немецкая администрация работала из рук вон плохо, то ли им здесь помешало то обстоятельство, что наша деревня находилась близко к фронту.

В 1942–43 гг. мы видели немцев большей частью, лишь когда они заезжали к нам в деревню запастись продовольствием. Мы, в свою очередь, расспрашивали их о жизни в Германии. В то время на солдатах было уже хорошее обмундирование, хотя те, кого мы видели в 1941–42 гг., были поначалу явно не готовы к русской зиме. Нам казалось, что и одежда, и снаряжение у немецкой армии были лучше, чем у советских войск; кормили их тоже получше. Немцам, например, выдавали в составе пайка вино и водку. В свою очередь, наши крестьяне гнали самогон и тоже продавали его немцам".

"Лица российского коллаборационизма (интервью 67).
Даты проведения интервью: 20, 21, 27 октября 1950 г.

По сравнению с довоенным периодом в жизни на оккупированных территориях (Смоленск и Калинин) в 1942 г. произошли следующие изменения. Особенно богатыми эти области никогда не были. Хотя под оккупацией колхозы не были распущены, но многие крестьяне в 1942 г. работали только на своих собственных участках. Только 20% населения трудилось на колхозной земле, остальные занимались лишь своими усадьбами.

В деревнях Смоленской области из колхозных земель была выделена часть, которую крестьяне по взаимному согласию и без каких-либо указаний сверху разделили между собой и начали ее обрабатывать. Скота осталось мало, поскольку большая его часть была угнана на восток перед отходом советской власти. Тот скот, что остался, в основном до войны находился во владении единоличников. Но и из неугнанного скота немцы реквизировали еще часть в 1941–1943 гг.

В одной большой деревне, Павлово (Смоленская область), председатель колхоза сбежал к партизанам. Тогда за управление колхозом взялась женщина, в прошлом бригадирша; немцы относились к ней с уважением. Немцы издавали распоряжения о сдаче колхозной продукции в виде налога и т.д.; старосты или другие местные управляющие уже распределяли эти квоты между отдельными крестьянами.

В старосты идти не хотел почти никто, в особенности после того, как стало расти партизанское движение. Случалось, порой, что в председатели колхозов выбирали стариков, которым никто ни за что не стал бы мстить. Но бывало, что старостами назначали просто деревенских чудаков. Иногда главой деревни становился бывший кулак. Выборы везде проходили по-разному: на голосование обычно приходили не все. Например, из 800 человек могло явиться, скажем, 150. В деревнях мужчин осталось очень мало – многие находились в плену, служили в Красной армии или воевали у партизан. Все пришедшие на выборы – как мужчины, так и женщины – голосовали на равных. В больших деревнях и районных центрах глав местной администрации назначали немцы. Таким образом, на эти должности выдвинулись многие адвокаты и люди с юридическим образованием.

(…)

На оккупированных территориях работали специальные издательства. В Смоленске выходили газета и журнал. Немцы также печатали поддельные копии газет "Правда" и "Труд", которые выглядели прямо как советские издания. Их распространяли в лагерях для военнопленных и перебрасывали за линию фронта. Имелась также газета "За Родину", которую издавали в Риге, и еще выпускался дважды в месяц журнал "Вольный пахарь", который выходил в районах Пскова и Минска и имел широкое распространение (100 тыс. экземпляров). Также в Ревеле публиковалось "Северное слово". Редакторы в этих изданиях были русскими.

Поддельные номера "Правды" и "Труда" раздражали народ не меньше, чем советские издания. К новым газетам население относилось лучше, но публикуемой в них информации верили отнюдь не все. В Пскове редактором русской газеты был гауптман Кельбрант.

После прихода немцев среди населения стало расти разочарование, вызванное главным образом следующими причинами: 1) их обращением с военнопленными: в районе между Клином и Ржевом из лагерей выпустили тысячи пленных, которые выглядели как скелеты и которые рассказали всем, как там с ними обращались; 2) рядом других причин, о которых речь пойдет пониже.

Ни у кого не хватало ни времени, ни досуга для того, чтобы что-то читать. Редакторами всех больших газет были немецкие зондерфюреры. Зондерфюрер Крессе (Имперское министерство народного просвещения и пропаганды) руководил газетой "За Родину" и подписывался под своими статьями как "Петров", хотя и писал их по-немецки. При каждой газете числился немецкий цензор. После того как меня отпустило гестапо, я сам вместе с В. Завалишиным стал сотрудничать в одной газете в Риге. Если немецкие пропагандисты хотели, к примеру, организовать кампанию по восхвалению германской системы землепользования или гитлерюгенд, они присылали нам материалы из Берлина. Русские журналисты вели себя по-разному; безоговорочно в пользу нацистов были настроены очень немногие. Большая часть пыталась писать на патриотические (русские) темы или о художественных и литературных сюжетах.

В конце 1943 г. вновь стал вопрос о пропаганде в "Остланде". В Риге жила Альма Сескис ("Анжела"), жена латвийского дипломата, которая знала многих влиятельных людей, от Риббентропа до Сталина. Сейчас она находится во французской зоне Германии. Она чрезвычайно интересная женщина, хотя держалась очень независимо. При ее содействии удалось протолкнуть распоряжение, согласно которому среди персонала редакции рижской газеты остались только русские, без какого-либо участия немцев. Так появился журнал "Новый путь", ориентированный главным образом на городское население. Газета "За Родину" была также реорганизована, и в ее редакции немцев не осталось, за исключением одного русского немца Шмидта. Таким образом, немцы пошли на значительные уступки.

Помимо прочего немцы также печатали пропагандистские листовки, брошюры и книги. Издательский дом в Риге возглавлял нацист Хольцманн, который не знал русского языка и не имел никакого понятия о русском народе. Написание книг для этого издательства было лакейской работой, которой занимались такие, как Стенрос. Немцы также собрали группу из пятидесяти человек, писателей и журналистов, отобранных по лагерям. Руководил ими К. Альбрехт, немец, бывший член Совнаркома (сейчас он находится где-то в районе Мюнхена). Нам повезло, что мы смогли таким образом выбраться из лагеря, так как, например, в моем лагере из 6000 военнопленных в живых осталось лишь 225.

Те из нас, кто не блистал литературным талантом, занимались тем, что попросту переделывали советские очерки и рассказы, заменяя в текстах слово "советский" на "немецкий". Также группами по 10–12 человек мы ездили в Германию. После таких поездок мы должны были писать статьи и книги о Германии. Были изданы такие книги, как "Земля в оковах" Русина, "Крушение иллюзий" Полтавского (автор – бывший директор дома-музея Пушкина в Михайловском). Другие писатели, например Иванов-Разумник, отказались заниматься подобными вещами".

На сайте Библиотеки Гарварда тысячи машинописных листов, сотни разного рода рассказов, чрезвычайно интересных, и из этого по-прежнему можно извлекать очень много ранее широко неизвестной информации.