Вы здесь
Пора менять лысую резину
Я родился в Минске. Но как и абсолютное большинство моих друзей, оттуда уехал. В какой-то момент перед нами стал выбор: или и дальше пытаться что-то изменить, ломясь в закрытую дверь; или, понимая что жизнь у тебя одна, попробовать прожить ее в другом месте. Может даже, прожить по-другому. У меня было очень много друзей в Минске, которые сейчас живут по всему свету - от Сан-Франциско в Калифорнии до Окленда в Новой Зеландии. В Минске осталось буквально пару человек - и те, чуть ли не при каждой встрече, говорят о том, что наверное надо уезжать.
По большому счету, мы отказались от родины ради собственной жизни.
У кого-то из нас все случилось отлично, у кого-то не очень. Меня знают по всему миру, я летаю из страны в страну, имею любимую работу и встречаюсь с самыми интересными людьми на свете - ничего бы этого не было бы, если бы я вовремя не уехал. Да, в своей области я достиг большего, чем любой из моих соотечественников - и живу, наверное, лучше, чем могли бы большинство из них. Но.
Но. Я отдаю себе отчет, что мы отказались от родины ради собственной жизни - у нас есть целый мир; но родины нет - вернее есть, но она где-то далеко, словно старая книга на полке с повестью из школьной программы. Нас для нашей родины то и вовсе нет. Гордости за наши достижения вдали от нее у нашей родины тоже нет. Но при этом у нас (я так говорю обобщая "у нас" - надо говорить за себя - так вот, у меня) есть гордость за то место, где я вырос, и за тех людей, которые по-прежнему живут там.
Сегодня, когда власти объявят очередные результаты очередных выборов Александра Лукашенко, из-за которого мы все и уехали оттуда, на центральную площадь перед его резиденцией (бывшим ЦК компартии) выйдет много людей. Я знаю, что среди них есть немало людей, которые готовы отказаться от собственной жизни ради родины. Меня с ними нет - но я чувствую гордость за то, что они там будут. Это очень двоякое, внутреннее, интимное чувство. Мне хочется, чтобы у моей родины все было хорошо - так чтобы мы, уехавшие, когда-нибудь встретились друг с другом там, а не в Нью-Йорке, Лондоне, Будапеште, Париже, Москве, Варшаве (да где мы только ни встречаемся сейчас).
Мне сложно об этом говорить в Москве, потому что это сразу вызывает шквал очень ироничных комментариев - собственно, этим во многом и объясняется тот пиздец, который с Москвой и происходит, когда модно и стильно сидеть и жаловаться, ожидая, что что-то прекрасное должно произойти само собой, по мановению палочки в суши-баре. В Минске по-другому.
Сегодня в Минске на площадь выйдет немало народу - я не знаю, что будет дальше. Они уже выходили и в 2001-м, и в 2006-м и были глубоко разочарованы тем, что их желание жить в другой стране не было нужно никому, и в первую очередь выдвигавшимся на тех выборах оппозиционным политикам. В этот раз все еще запутаннее - против Лукашенко идет сразу девять человек, ни один из которых даже рядом не является политическим тяжеловесом даже по белорусским оппозиционным меркам. Поэтому меня конечно терзают сомнения по поводу того, найдется ли кто-то, кто всю эту толпу за собой поведет.
С другой стороны, на площадь выйдут люди, для которых главное, чтобы весь этот сюрреалистический кошмар закончился. Я их понимаю, и ими горжусь - мы просто из этого кошмара уехали, они там живут и встанут чтобы с ним бороться. И персоналии девяти человек могут оказаться не столь важны. Коля писал о том, как на днях министр внутренних дел приехал на один большой завод, и ему отобрали самых верных идеологически выдержанных людей, заведующих отделами и лабораториями, которые тем не менее вставали один за другим и говорили в лицо министру: вот мы 19-го выйдем на площадь, вы нам скажите, вот вы по нам стрелять будете, нет вот скажите мне, будете по нам стрелять или нет, мы ведь все равно выйдем? Министр послал всех в жопу и уехал. Сейчас рассказывают, как на рынках и в магазинах спорттоваров простые люди в очередях обсуждают, как выйдут сегодня вечером на улицы, и как покупают термобелье "на площадь".
Я был там с ними в 2006-м - тогда площадь стояла пять дней, и я помню это настроение, то ощущение что все возможно, даже когда вокруг палаточного городка в два часа ночи по кругу стали ездить экскаваторы; мне мои друзья до сих пор вспоминают то чувство мурашек, тот рев толпы, когда парень с флагом запрыгнул на крышу автобуса. Я помню Никиту, которого арестовали в каком-то дворе, и в автозаке у него случился приступ аппендицита, и его сразу повезли в больницу и после операции приковали наручниками к кровати, и он просился в туалет, а гэбэшник на стульчике у входа в палату смеялся "ходи под себя", и они отвели его в туалет только тогда, когда он после операции вытащил прикованную к нему наручниками кровать в больничный коридор. Потом многие из них разочаровались - но сегодня и Никита, и многие другие, опять будут там.
Это не то что уже не наша борьба - нас там просто нет, мы просто от борьбы отказались и уехали устраивать свою жизнь в другом месте, решив что уехать гораздо проще чем бессмысленно бороться. Но я очень переживаю за тех, кто возможно оказался сильнее или принципиальнее - они сегодня опять будут бороться за то, чтобы уезжать больше было не надо. Мы думали о себе - и у нас было достаточно образования, амбиций и возможностей, чтобы уехать. Они думают - это катастрофически пафосно звучит, особенно для читателей из Москвы - о родине, о тех у кого нет этой возможности уехать, но у кого, как и у нас, всего одна жизнь.