Вы здесь
Сто лет, как другого режима нет
Предоставим историкам рассказывать о Кронштадтском восстании и Десятом съезде РКП (б). Для нас столетие этих событий (оба выпали на март 1921-го) — только повод кое-что понять в механике нынешней власти. Которая и сегодня похожа на ту, что самым непредсказуемым способом разрешила тогда национальный кризис, вроде бы угрожавший ей гибелью.
Страна была совершенно иной, но методы управления именно в 1921-м приобрели почти современный облик.
Сто лет назад политические аналитики чуть ли не поголовно предсказывали скорый крах советской державы. Сельские жители не хотели больше терпеть конфискацию у них продовольствия (продразверстку), а горожане — хозяйственный развал и голод. К крестьянским бунтам и рабочим стачкам добавилось восстание кронштадтских моряков. Активисты правящей партии шумно требовали для себя права и свободы («рабочую демократию»). А два главных вождя, Ленин и Троцкий, вдруг начали разбираться, кто сильнее.
Казалось бы, большевистский режим должен был либо рухнуть, либо превратиться во что-то гораздо более мягкое.
Не случилось ни того, ни другого.
Народные бунты, и в первую очередь мятеж в Кронштадте, были подавлены безо всякой пощады. Те, кто кричал на собраниях о советской власти без коммунистов и о социализме, приспособленном к нуждам крестьян, бежали за рубеж или пали жертвами расправ.
При этом экономический курс развернулся на 180 градусов и стал полностью соответствовать тому, о чем кричали на собраниях. Десятый съезд отменил продразверстку и начал НЭП.
Одновременно партийным мечтателям о «рабочей демократии» дали окорот — тот же съезд навсегда запретил фракции, покончив с довольно широкой свободой слова, которая до этого существовала внутри большевистской партии.
Ну а поединок вождей закончился, как известно, в пользу Ленина. Менее известно, что поражение Троцкого в 1921-м было окончательным. Он никогда уже не мог претендовать на высшую власть. Все его последующие попытки перейти в наступление в 1923-м — 1927-м были заранее обречены. А самым могущественным из возможных преемников Ленина именно тогда стал Сталин — как раз в марте 1921-го он сам и его друзья захватили власть над партийным аппаратом.
Переворот 1921 года по своим последствиям значил не меньше, чем переворот 1917-го. Ленин вторично стал архитектором режима, контуры которого кажутся нам очень знакомыми.
Остается сказать о приметах, сохранявших актуальность все эти сто лет.
Почти везде политика — это слияние так называемой борьбы за власть и идейного противостояния. Скажем, Черчилль в 1940-м очень стремился к высшей власти, но шел к ней как сторонник решительной борьбы с Германией и в конкуренции с теми, кто предпочитал капитуляцию перед ней.
По аналогии, предсъездовская борьба у нас должна была выглядеть как столкновение сторонников и противников будущего НЭПа.
Но ничего подобного не происходило. Никаких открытых возражений против полного пересмотра экономической политики не высказывал ни один крупный деятель. Еще в 1918-м, в спорах вокруг Брестского мира, все было иначе. Но начиная с 1921-го крутые повороты курса один за другим происходили у нас как бы без дискуссий, даже подковерных, и часто безо всякой смены руководящих лиц. Тот же Сталин до конца 1920-х был нэповцем и считался чуть ли не «правым», а потом вдруг стал «левым».
Перед Десятым съездом борьба между сторонниками Ленина и Троцкого никоим образом не была битвой идейных противников — трезвого прагматика и революционного фанатика. Достаточно сказать, что именно за Троцким тогда с разной степенью решительности шли: Николай Бухарин, будущий глава «правого уклона»; Алексей Рыков, которому предстояло стать премьером и лицом советского НЭПа; Григорий Сокольников, будущий руководитель финансов и отец червонца; а также и Феликс Дзержинский, который, представьте, вскоре самоопределился как сторонник умеренного экономического курса. Так что предсъездовский спор был точно не о НЭПе.
Но формальный идеологический реквизит у этого спора был. Те, кто учил когда-то в вузах историю партии, помнят словосочетание «Дискуссия о профсоюзах». В чем была суть этой «дискуссии» мы, конечно, забыли — и правильно сделали. Начавшись по случайному поводу, она почти сразу утратила всякий идейный смысл, но зато создала удобный формат для передела власти.
Высшие чины сплотились в группировки («платформы») — кто вокруг Троцкого (перечисленные выше плюс главные руководители партаппарата), кто вокруг Ленина (Зиновьев, Сталин, Каменев и др.), кто вокруг активистов «рабочей» и внутрипартийной демократии. Выборы делегатов на Десятый съезд провели по этим «платформам». Ленинцы-зиновьевцы-сталинцы набрали подавляющее большинство и поделили должности в ЦК, урезав квоту Троцкого раза в два, а мелкие фракции просто запретив. Это был первый пример полного отделения борьбы за власть от борьбы идейной. С тех пор это стало у нас правилом.
Неувядающим правилом сделался и выборный мухлеж. Вот как о предсъездовской кампании высказался обиженный и полный сарказма делегат: «Ошибка заключалась в форме дискуссии под предводительством Зиновьева и под покровительством Ленина. Не только в Петербурге, у т. Зиновьева, но и здесь в Москве, в наших партийных органах, взамен сводки о военных фронтах стали давать место фронту партийному. Под наблюдением военного стратега и архидемократа т. Сталина эта сводка редактировалась. И каждый раз мы могли получить донесения, что на таком-то фронте одержаны такие-то победы, что за точку зрения Ленина голосовало столько-то, за точку зрения Троцкого — 6 голосов…» Поводы для обид другие, сами обиды — знакомые.
Итогом марта 1921-го стал удивительный режим — экономически либерализованный, политически тоталитарный, вождистский по устройству, но без какой-либо процедуры выдвижения преемника.
НЭП оказался лишь маневром. А вот две поразительные черты этого режима открылись только со временем: постоянная готовность безоглядно изменить курс, сразу же забыв о плюсах и минусах прежней линии, и внутренняя способность возрождаться в более или менее прежнем виде после каждого очередного кризиса или распада. Сто лет, как другого режима нет.