Вы здесь
Откровения бывшего полицейского о ситуации в России
Евгений, недавно уволившийся полицейский из Владивостока, рассказал Тимуру Олевскому в проекте «Такая работа» о коррупции в полиции, претензиях сотрудников к оппозиции, публичной жертве Навального, своем впечатлении от фильма про дворец Путина и о том, сколько зарабатывают полицейские.
— Сотрудники полиции — люди нуждающиеся, в принципе, или нет, как вы думаете?
— Из моих коллег, рядовых оперативников, чтобы кто-то брал откаты, я не знаю, по крайней мере. Но денег, как таковых, людям не хватает. По крайней мере, сотрудникам. У меня с учетом дальневосточных, по-моему, на тот момент выходило 47 тысяч на руки. Мне хватало, я на тот момент еще женат не был. Квартира своя, ни долгов, ничего. Ну, не считая ЖКХ. А если сравнивать меня с другими моими коллегами, у многих съемное жилье, у кого-то ипотеки, у кого-то дети, а то и двое детей. И несмотря на то, что некоторые люди старше и зарплата у них чуть побольше — максимум, ну тысяч на семь больше, пусть 55 на руки получают. Само собой, этого не хватало. Я неоднократно занимал своим коллегам деньги — потому что у меня как бы затрат меньше.
— Вы не сильно отличаетесь по доходам от тех людей, которых вы защищаете или ловите? Я имею в виду тех, с кем повседневно общаетесь.
— Ну, публика достаточно разношерстная. Начиная от бомжей и проституток, заканчивая достаточно весомыми людьми у нас в городе. Крупные коммерсанты — как минимум в качестве потерпевших.
— Тогда вопрос. Те, кто выходят на митинги оппозиции за последние несколько лет, говорят только об одном: люди беднеют, денег не хватает, а другие — в карман себе кладут и еще одновременно управлять нами пытаются. У меня ощущение, что сама по себе эта идея не может не обсуждаться в полицейской среде. И живут, как я понимаю из вашего ответа, вот примерно на эти же деньги, которых не хватает. Как это происходит? Вот закончился митинг, вы встретились, и что?
— Ну идут не то чтобы какие-то обсуждения. Потому что все в полиции, по крайней мере, рядовой состав, буду так называть себя, несмотря на то, что я увольнялся лейтенантом, осуждают и тех и других как бы. Многие недовольны.
— А вот интересно, что значит: и тех, и других? Какие претензии к одним, какие к другим?
— Оппозицию, которая выходит на митинги, осуждают не из-за того, что они там, грубо говоря, права качают, а из-за того, что без того все завалены бумажной работой, по крайней мере, оперативники. Я только за них могу говорить, потому что я там работал. Плюс еще есть свои планы, процессуальные сроки, которые надо выполнять. И, скажем, вот завтра несанкционированный митинг. То есть этот день выпадает. И сотрудники потом ночами сидят, пишут эти бумажки, чтобы успеть в процессуальные сроки.
А верхушки осуждают, потому что на местах все недовольны. Даже не условиями работы, я не знаю, как в Центральной России, могу сравнивать то, что я видел. Мы живем в XXI веке, у нас каждый оперативник ведет секретное делопроизводство. Это либо от руки пишется, либо на секретном компьютере. Чтобы установить этот компьютер, это отдельная комната, ну, в общем, свои условия. Я не знаю ни одного отдела полиции, кроме нас — это ГУВД и краевой отдел, — где есть эти компьютеры. Ну, чтобы вы понимали.
— То есть вы пишете от руки всегда?
— Я от руки всегда писал. Потому что либо ехать, вставать в длинную очередь и работать за компьютером, либо от руки. Я уж, проще от руки напишу, быстрее.
— Просто есть ощущение, что в полицию государство вкладывает деньги. Странно, что не хватает на компьютеры.
— Оно вкладывает деньги — по крайней мере, по последним тенденциям могу сказать — исключительно в амуницию для разгона демонстраций. Потому что даже у нас в городе — я даже не знал, что столько людей можно пригнать. Я уже не работаю, но могу предположить, что всех гнали со всех ближайших городов и сел. И форма абсолютно прям нулевая, новенькая. Хотя, когда я устраивался, на меня формы не было. Я брал на размер больше, чтобы можно было ушить. Поэтому обеспечение, я не думаю, что оно прямо хорошее. Но надо не забывать: все люди взрослые, знают, как делаются госзакупки. Пока оно дойдет до первоначального потребителя, оно попилится десять раз.
— То есть я правильно понимаю, что борьба с инакомыслящими или условными оппозиционерами на улице, это еще и выгодная штука для кого-то?
— Ну само собой. Я думаю, если каждый из нас откроет любой сайт, площадки открытые по госзакупкам, откроет любой госконтракт… Даже, не знаю, взять те же налокотники…
— Ну вот такие пластиковые, из-за которых полицейские выглядят как рыцари…
— Да. И мы можем посмотреть, сколько они проходили по этой закупке. И просто: «Окей, гугл». Вы найдете, я уверен, намного дешевле. А теперь представьте, что это очень крупный город. Чем больше количество, тем ниже цена. Это условие рынка. Вот и посчитайте.
— То есть выходит так, что претензия к людям, которые выходят на улицу, не в том, что они американские наемники, а в том, что они вам создают огромное количество хлопот и проблем?
— Ну это, я думаю, один из факторов. А второй фактор — у сотрудников выбора нет. По крайней мере, это мое мнение. Я знаю очень много сотрудников, которые хотят уволиться. Вот я созванивался вчера со своим бывшим коллегой, он переехал сейчас в другой город, там дослуживал. Не выдержал, уволился. Все в основном работают, потому что у нас система так построена — у нас очень большое количество бюджетников. Если сравнивать с какими-то другими странами, то в других странах это бизнес, корпоративный бизнес, полугосударственные организации. У нас общество практически поделено 50 на 50 — бюджетники и те, кто привлечен в каком-то бизнесе. И все граждане у нас закредитованы.
И в основном, что в милиции, что в армии, служит мужчина. А мужчина содержит семью. То есть если он, не знаю, хлопнет по столу, уйдет, скажет: «Я не собираюсь служить в этом дурдоме, заниматься всем этим беспределом». Ему скажут: «Окей!» Его уволят, выплатят ему компенсацию по увольнению и прочее. Ну, пусть они составят тысяч 50-60. Плюс зарплата и тому подобное. И все. Даже я столкнулся с тем, что мой опыт работы мало где требуется. А если мы берем молодых людей, которые пришли с армии, пошли в ОМОН, в ППС, им 18-20 лет. У многих нет никакого образования — ни среднего, ни высшего. Нет специальности. И учиться мало кто хочет. Им здесь платят, они и радуются.
— То есть они, получается, без образования, без профессии и в кредитах?
— Это если мы будем брать молодых. Их «затягивают» в ППС, ОМОН, Росгвардию. И все — это такая ловушка, из которой выбраться практически нереально. Спасибо моим родителям, что меня так воспитали.
— То есть у вас было образование?
— У меня высшее юридическое образование
— Вы понимаете, что вы будете делать после?
— Ну, у меня есть корочка о высшем юридическом. Но, понимая, как все работает, и с тем учетом, что я работал оперативником, а не следователем… Много нюансов в смысле юридического делопроизводства, мелочей. То есть адвокатом я просто не смогу быть. Потому что у меня нет должных знаний. Наверстывать это слишком долго. Поэтому я для себя открыл другую интересную профессию, которая косвенно связана с юриспруденцией, но не более того. То есть я от этого отошел. Но я как минимум год самообучался.
— Таких, как вы, много? Если сравнивать в процентном отношении, от ста процентов всех сотрудников, с которыми вы работаете в городе?
— Ну, в лучшем случае, каждый десятый, наверное.
— Получается, что девять десятых, в принципе, выполнит любой приказ?
— Да, хотя бы потому что у них выбора нет.
— Когда в Беларуси после выборов полицейским отдавали любые приказы, все равно нашлись люди, которые увидели, что насилие слишком большое. Очевидно совершенно, что это слишком вредно для общества, и для души, и для нервной системы. И некоторые стали уходить. Я думаю, что и среди них были люди, которые понимали, что не смогут себя найти. Но, наверное, в первую очередь, это сделали те, кто представлял себе, чем будут заниматься после. И появилось движение BYPOL, которое предлагало помощь людям, уходящим из профессии: переобучение, деньги подъемные на первое время и какие-то другие вещи. Существует ли что-то, что можно предложить полицейскому? Или, исходя из ваших слов, девять десятых просто не воспользуются этим предложением, даже если оно будет?
— Шесть десятых, наверное, воспользуются. Потому что надо не забывать — есть откровенно моральные уроды, которые упиваются властью. Ему дали удостоверение, значок, дубинку и пистолет — ему больше ничего не надо. Есть такие, безусловно. Но это единицы. Если, грубо говоря, сотруднику предложат: окей, мы вам поможем с дальнейшим трудоустройством, рабочими местами, подъемными, где-то перекроем ваши кредиты — пусть хотя бы не сами кредиты, а ипотеки.
И многие сложат оружие и все остальное. Потому что я вот работал — у нас никто за идею не работал, кроме вновь прибывших молодых сотрудников. Сначала им интересно ловить преступников. Но чем ты дольше работаешь, тем ты больше обрастаешь бумажным комком из обязанностей и процессуальных сроков.
— Получается, что речь фактически идет о некой скрытой безработице для мужчин в России. И просто государство представляет такой способ решения проблемы — иди в милицию, в Росгвардию, в охрану. Или в никуда.
— Ну здесь, я считаю, выбор исключительно каждого. Но если ты уже пошел в милицию, в Росгвардию, то, скорее всего, ты отсюда уже не выйдешь. Ну или на пенсию.
— Вы говорите не раз про кредиты. А что происходит, если полицейский не выплачивает кредиты вовремя? Что происходит с обычным человеком, понятно — коллекторы звонят. Полицейскому тоже? Или звонят на работу?
— Если честно, я с таким не сталкивался. Но, насколько мне известно, в настоящий момент коллекторы уже не лютуют, да и раньше не лютовали. Я думаю, они бы и не пришли к полицейскому качать права. Все было бы сугубо в правовом поле. Полицейскому зарплата белая приходит на карту, арестовали бы, не задумываясь.
— Я к тому, что у полицейского нет возможности не заплатить — у него из зарплаты вычтут.
— Абсолютно верно. Так же, как и у пенсионера могут забрать не более 50 процентов пенсии. Так же и у сотрудников просто 50 процентов зарплаты будут удерживать в принудительном порядке.
— Когда речь идет о лидерах протеста в регионах — которые могут консолидировать выход людей на улицу, или написать твит, после которого выйдут, или работают координаторами в штабе Навального, — почему ими занимается зачастую уголовный розыск? По крайней мере, мы видели по Москве, что появляются оперативники уголовного розыска в какой-то момент — по квартирам обход, или еще что-то. В чем смысл? Это же, вроде бы, не та профессия, чтобы заниматься политическим сыском?
— Почему именно оперативники? Неважно, какой это будет отдел: УБОП, эшники, либо розыск, либо ФСБ. Почему оперативники — потому что банально больше некому. Если планируется какой-то митинг, неважно, будь то Навальный, будь там еще кто-то, все координаторы обычно наперед известны.
— Ну они обычно и не скрываются, потому что координаторы.
— Ну да. И просто к ним по адресу отправляются люди, чтобы их задержать. Чтобы они не вышли на эту акцию, и не было координации.
— Они ведь еще ничего не сделали в этот момент. Они как бы еще только сделают. А юридически это как выглядит?
— Вы не забывайте, в какой стране мы живем. В плане права очень большое количество уловок. Может бабушка-соседка, либо сосед, написать заявление, просто позвонить на 02, либо кто-то с улицы представится соседом, позвонит и скажет: так и так, шумят, кого-то режут, убивают в данной квартире. Само собой, приедут сотрудники и заберут, как минимум для объяснений. Вот. Ну опросят не на месте, а настойчиво предложат проехать в отдел для разбирательств. Если же это задержание на улице, то сотрудники также могут написать рапорт о том, что он матерился на улице, тем самым нарушал общественный порядок. И так же у него будет административка. И опять же, он будет задержан до суда.
— А в этот момент сотрудник, оперативник, представляет себя на месте этого человека? То есть, пока есть погоны, пока в системе — понятно, система за другие вещи наказывает, но в целом защищает. Но ведь очень легко себе представить, что вы уже не на службе, пришло время пенсии, и вы оказались в квартире, и к вам придут и тоже напишут заявление. Даже не то, что вы там за Навального, а потому что соседи поссорились с вами.
— От этого, к сожалению, никто у нас не застрахован. На деле, даже когда я работал, я не задумывался об этом.
— Что такое «Брянск-Север» или какие-то другие бессмысленные сочетания слов, напоминающие «Зарницу»? Когда человек в штатском что-то говорит сотруднику полиции, на митинге, а выглядит этот человек как участник.
— Я видел на «Дожде», по-моему, показывали, задавались этим вопросом. На самом деле, это обычный позывной. Он двойной, потому что, грубо говоря, так принято. Когда я служил, у нас как было: допустим, вот есть район, на нем один отдел. Район бьется по секторам. В случае с митингом это могли быть улицы. И, скажем, одна группа в составе, не знаю, десять омоновцев, три оперативника, один координатор-наблюдатель, — будет, например, Брянск-Север. Еще одна такая группа, которая на другой улице, не знаю, Воркута-Тула будет.
— Это именно группы людей, которые находятся внутри толпы?
— Нет, это заблаговременно сформированные группы сотрудников.
— А какая у них задача?
— Вот, скажем, вы — большой руководитель. У вас в подчинении десять отделов. И, скажем, отдел номер 10 — это будет Брянск, его так назвали. А этот отдел крошится еще на пять групп. Одна Брянск-Север, другая Брянск-Юг, третья Юго-Запад. И так разбиваются на небольшие группы. Потому что у всех идет связь по рации, а каналов обычно один, два или три, в зависимости от города. Обычно два канала, по крайней мере, в небольших городах. И чтобы скоординировать определенную группу — скажем, Брянск-Север перейти на улицу Ленина — дают команду, которую слышат все. Но выполняет только конкретная группа.
— То есть, когда сотрудник в штатском обращается к омоновцу, для омоновца это не бессмысленное сочетание слов. Нельзя придумать любое, прийти и сказать?
— Нет, это не будет работать. Потому что это все доводится до сотрудников. Для этого существуют совещания: полковники, подполковники, им довели. Они довели уже коллегам на местах. Те довели уже непосредственно исполнителям — тем, кто будет работать «на земле». Зачастую, такое случается, даже сотрудников в штатском ОМОН задерживает. Потому что большое количество вот этих позывных, очень большое количество групп. Смотрел митинги, которые были в Москве и в Питере — там в одной точке, грубо говоря, была сосредоточена вся полиция города. И, скажем, тот, кто работает в центре, он не знает позывных тех, кто работает на окраине. Если бы даже ему это довели, он мог мимо ушей пропустить, не запомнить, либо был в суете. И поэтому иногда один отдел задерживает сотрудников другого отдела. Но что касается Брянск-Север — скорее всего, они были с одного отдела. Либо им довели всю информацию, как полагается. Но это обычный позывной, не более того.
— Если вдруг на митинг, где много людей, придет настоящий плохой человек с ножом, террорист, или сумасшедший, чтобы не помитинговать, не поспорить с полицией и не высказать свою общественную позицию, как бы к ней не относилось государство, а чтобы совершить общественно опасное преступление…
— Терроризм.
— Терроризм, например, да. Ну, может, терроризм, а может, жену убить, понимаете, могут быть варианты. Вот полицейские в толпе — они на это заточены? Или их задача заниматься только вот этими политическими активистами?
— На самом деле стоит несколько задач у сотрудников в штатском, которые в толпе. Первое и, наверное, одно из основных — как раз высматривать людей, которые могут быть вооружены. Начиная с того, что это может быть обычная палка, телескопическая бита, дубинка, и заканчивая ножами и огнестрельным оружием. А уже во вторую очередь высматривать координаторов и людей с плакатами. Потому что руководство все же понимает: если что-то случится, это будет большой резонанс. Поэтому это одно из первых напутствий: кого высматривать, задерживать.
— Кстати, а оперативник человека с оружием видит раньше, чем видит оружие у него? Вот есть чуйка на это? Или какие-то признаки, что человек вооружен? Или пока не увидишь, не поймешь?
— Ну, смотря что за оружие. Если пистолет, то его все же видно. Обычно неподготовленные граждане пистолет кладут в карман, за пазуху. Как в фильмах, в штаны засовывают зачем-то, хотя это прям неудобно и дискомфортно. И это заметит даже обыватель. Просто если у вас нет цели высматривать у людей, у которых что-то не так торчит, то вы и не заметите. А если присматриваться, вы можете просто в городе увидеть у кого-нибудь, как на поясе травматический пистолет висит под курткой. Это видно по складкам, как одежда играет. Само собой, если это зима, и у тебя оперативка, ну кобура, пистолет, грубо говоря, под мышкой, и это какая-то болоньевая куртка, то здесь уже заметить практически невозможно. Потому что куртка слишком дутая. И здесь можно только заметить, когда человек достанет, либо расстегнет куртку.
— А не то, что у него такой от непривычки взгляд опасный становится? Просто, если человек не профессионал, мне кажется, он ведет себя не так, как он себя ведет без оружия.
— Само собой. Это как у гаишника: они видят тех, кто едет пьяный. Это закономерность. Человек просто нервно себя ведет, он отличается от общей массы людей, более насторожен, напряжен. Если мы будем смотреть на толпу, она митингует, кричит, но она синхронная в этом. А такие люди, которые собираются что-то замыслить, по ним видно. Также видно сотрудников полиции, которые в толпе в штатском. Они отличаются.
— Ну да, они не ведут себя как все.
— Они вроде бы в общей массе, но они абстрагированы от того, что происходит. Я не знаю, как это правильно будет описать.
— Я думаю, те, кто был на митингах, все это понимают. А кроме, понятно, криминала или возможного поиска людей, которые действительно могут причинить вред себе и окружающим, должны люди в штатском там замечать, кого арестовать через неделю? Как-то помечать этих людей? Или нет?
— Нет, на моей практике такого никогда не было. Работа оперативника — это здесь и сейчас. Приказ отмаркировать человека, за которым мы придем через неделю, — ну это исключено, это просто невозможно, как по мне, с технической точки зрения. В Москве много камер, есть распознавание лиц, можно сесть, отсмотреть много часов. Какой-нибудь специально сформированный отдел посмотрел — вот этот, вроде бы, активист был. Картинка хорошая, сделали скриншот, через распознавание лиц прогнали. Даже и самым простым способом вы можете загрузить скриншот или фотографию любого человека в яндекс-картинки, и вам найдет соцсеть человека.
— А системы распознавания лиц в разных городах установлены? Или Москва и Санкт-Петербург, в основном? Выглядит это как дорогая штука.
— Во Владивостоке такого, как мне известно, нет. После второго митинга в центре, вроде, поставили одну или две камеры. Но работают ли они, это большой вопрос.
— Я просто всегда думал, что камеры — это такая панацея. Митинги это понятно, но ведь можно и щипачей найти, каких-нибудь закладчиков наркотиков. Они же все снимают — смотри и смотри. Особенно, если заявление есть. Или это не так?
— Ну, смотрите, в основном камеры, которые установлены, преимущественно снимают всю картину, и недостаточно детализированы. А чтобы сделать то же самое распознавание лица, нужна очень хорошая камера и она очень хорошо стоит. А под эту камеру еще же должно быть и оборудование, которое будет писать. Скажем, видео обычное в формате 4К — там 10 минут весят гигабайт как минимум. А то и больше. То есть в настоящий момент, ну, может, в Питере, в Москве это есть. Но в остальных городах, регионах, не думаю. Это очень большие затраты.
— Зачем на протестующих тратить столько денег?
— Я думаю, здесь можно только предполагать. Потому что вся верхушка очень дружно работает, там нет раскола и никто уходить не собирается на пенсию. Особенно после того, как федеральный закон вышел о том, что тех, кого назначил президент на должность, имеют право не уходить на пенсию, и не могут быть отправлены на пенсию. Ну вот что-то такое. Я его не читал, но общий смысл знаю.
— А как вы думаете, если сокращать количество силовиков — уволить, например, треть, — вырастет криминальная обстановка? Из-за того, что этим людям нечего будет делать. Или нет?
— Сложный вопрос. Здесь уже, я считаю, от каждого человека индивидуально будет зависеть. Кто-то сможет себя где-то реализовать, а кто-то просто начнет… Вот здесь я не могу так сказать, даже предположить.
— Если Путин уйдет на пенсию в 2024 году, по ощущениям, начнется бардак? Или все останется как было?
— Если уйдет именно Владимир Владимирович, то я не думаю, что что-то изменится. Если он уйдет один. Потому что я уверен, что он вместо себя посадит, так сказать, марионеточное правительство. Ну оно и так марионеточное. Но останется преемник, который будет лоялен.
— А если придет нелояльный человек, например, Навальный станет президентом, то что будет? Как вам кажется, будет период хаоса? Или нет?
— Смотря что называть хаосом. Если, грубо говоря, вся верхушка сменится в одночасье, придут достойные люди на места, то в любом случае полгода-год будет небольшой хаос. Потому что начнутся полностью — мне кажется, это необходимо делать — переписываться, упраздняться федеральные законы. Очень большая реформация будет происходить. А если президент просто скажет, как Ельцин, «я устал, я ухожу», и придет, так сказать, преемник, то ничего не поменяется. Все останутся при своих должностях.
— Вот это я и хотел понять. Это не значит, что полицейские скажут: «О, мы за Путина тут служили, мы тогда уходим, все, до свидания, сохраняйте все это сами»?
— Да нет, все служат за зарплату. Так же как, мне кажется, в армии. Вот почему в 91-м был переворот, именно военный? Сначала одна часть перешла, потом вторая, третья. Потому что в армии не платили деньги, ничего абсолютно. Армия разваливалась конкретно. Я могу это смело заявлять. Потому что на тот момент, это был год 94-й, или пятый, я жил в военном доме, родители — уже пенсионеры военные. И им по полгода не давали зарплату. Благо были пайки. И света не было в воинских частях, просто тотально. И это то, что я помню. Что было до этого, я не знаю, именно в деталях, я этого не видел. Но могу предположить, что было еще хуже. Сейчас же военные укомплектованы лучше всех, в плане льгот, зарплат. То есть историю они учитывают. Потому что любой переворот, как в книжке написано, это когда армия перешла на сторону народа. До этого это все детский сад, бестолковое занятие.
— Для того, чтобы армия перешла на сторону народа, у народа должны быть деньги, а у власти их не должно быть? Или денег не должно быть ни у кого, и тогда каждый сам принимает решение?
— Да нет. Чтобы перешла полиция, они должны быть уверены в завтрашнем дне. Так же, как и военные.
— Как думаете, эта история с тем, что есть несогласные, оппозиционно настроенные люди, есть Алексей Навальный в тюрьме, возможно, появится еще кто-то — она куда-то приведет? Или вообще никуда? Или все в ближайшее время примерно так как есть, так и будет?
— Ну, я считаю, как сплотят народ. Вот если взять Алексея Навального, ну он себя публично принес в жертву. У меня юридическое образование, я в этом варился, и даже я смотрел суд над ним — ну очень много открытого беспредела. На мой взгляд, было бы и проще и дешевле для себя его тихонечко пристрелить, и на кого-нибудь свалить. По крайней мере, из здравой логики, если смотреть в крупных масштабах государства. А так его публично распяли, сделали практически мучеником. И если найдется какой-то другой лидер, который сумеет сплотить и скоординировать народ и предложить именно…
Об Алексее Навальном я знаю давно, конкретно за ним не следил, но слышал о нем много положительного. Но я не слышал ни разу, что он готов предложить. Он, да, красиво вскрывал коррупцию, показывал, какие негодяи, как поступают.
То есть: должно быть так, так и так, я хочу изменить вот это. Я хочу там, грубо говоря, забрать все недра, лес, газ, исключительно консолидировать государство. То есть прикрыть «Лукойл», «Газпром», «Роснефть» и прочее. Передать их полностью в государство, в акционерные предприятия, как в Саудовской Аравии, все в кубышку, в казну. И из этого уже платить людям пенсии, льготы, строить города и прочее. У нас же все это просто в один карман идет.
— Вот удивительная история, Роснефть и Газпром — это государственные концерны. Но из ваших слов, ну и мне тоже так кажется, они все-таки больше частные, чем государственные.
— Ну если мы посмотрим, как вообще прибыль этих компаний делится… Я не знаю федеральный закон, но он есть. Он под собой подразумевает, что есть в России некоторые добытчики-экспортеры, та же «Роснефть». Они платят в казну определенное количество денег, если цена выше, не знаю, 60 долларов за баррель. То есть если вот сейчас нефть 66 долларов, грубо говоря, то вот эти шесть долларов пойдут в казну. Все остальное пойдет… И так все построено с газом. Ну, с лесом, думаю, немножко иначе
— То есть у вас есть ощущение, что страна Россия богаче, чем то, как живут люди в России? Что они должны были бы вроде как лучше жить?
— Конечно. Я вижу цену этих компаний. Там в день оборот — миллиарды. Это деньги, которые просто ходят туда-сюда. И если мы посмотрим на цену акции «Роснефти», хотя российскими акциями я не торгую — ну, грубо говоря, 300 с чем-то рублей. И мы посмотрим, сколько этих акций выпущено, то мы можем понять, сколько стоит компания. А если мы понимаем, сколько она стоит, то она же в чьих-то руках. Она не в государственных, она ничем не управляется. Она управляется советом директоров, так же как и «Норникель». У него вообще половина акционеров скрыта под десятью замками. Вроде бы это должна быть доступная информация для акционеров — кто там держит контрольные пакеты.
— Вы сейчас говорите буквально то, с чего много лет назад Алексей Навальный начинал свою карьеру. Он был миноритарным акционером всевозможных государственных предприятий. Имел небольшое количество акций совсем, которое ему позволяло задавать вопросы: а кто же вы, владельцы «Норникеля», «Аэрофлота» и прочее.
— Видимо, ему ответа на это не дали. И до сих пор никто этого не знает. Лично я сторонник того, что недры должны принадлежать исключительно государству и его гражданам. И весь доход с продажи нефти, газа и других недр, золота, все должно идти в казну и распределяться на развитие.
— То есть такой план мог бы собрать людей вокруг человека, который это предложит?
— Я уверен, да. По крайней мере, я бы первый пошел за него проголосовал. Если бы я был уверен в том, что он действительно сделает такой государственно-рейдерский захват.
— А частный мелкий бизнес, с ним что делать? Регулировать? Или пусть делают как было?
— Ну, сложно. Мне очень нравится, как сделано, не помню, в какой стране, в западной, я читал, мне очень понравилось. Вы открыли малый бизнес — магазинчик, либо станцию техобслуживания. Пока вы маленькие, и у вас нет денег платить налоги, какие-то взносы и прочее, вас государство даже не трогает. Оно, наоборот, вас стимулирует и поощряет. Потому что вы создаете рабочие места, государству это выгодно. Рабочие места, меньше безработица, развитие. Поэтому пока предприятие маленькое и не достигло оборота, скажем, миллион в месяц, с него просто не берут налоги. И его никак не прессуют. Ну, само собой, какие-то стандартные проверки на условия труда. Но нет, как у нас, кабалы, налог за налогом. Я знаю людей, которые занимаются предпринимательством, они…
— Они говорят: «Просто оставьте нас в покое, пожалуйста, мы сами».
— Ну типа того. Кто бы как ни говорил, что в других странах очень большие налоги, я еще когда учился, мы вместе с преподавателем считали, сколько мы платим налогов. Начиная от подоходного, тех, что в магазине, ну все вот эти мелкие налоги, которые вышли у нас, — по-моему, 62 процента от заработка уходит просто на налоги, на прямые и косвенные.
— Когда полицейский видит бывшего сотрудника, который вышел в ютуб, начал делать громкие заявления про то, как плохо жить полиции, или общественной деятельностью занялся, это воспринимается как «наконец-то нашелся кто-то, кто правду рассказал», или как «ты предатель, не должен ничего вслух говорить»? Или как-то по-другому?
— Да не, думаю, разобьется просто: кто-то посмеется, кто-то поддержит, кто-то осудит.
— Нет монолита. И последний вопрос, фильм «Дворец для Путина» Навального видели почти все россияне, судя по количеству просмотров. Значит, сотрудники полиции тоже. Он как раз не про то, что делать, он про коррупцию. С какими выводами посмотрели этот фильм? Как вы думаете?
— Ну я был масштабами удивлен. То, что это имеет место быть, так сказать, не удивлен — я уверен, что чем выше чин, тем больше он себе пытается построить домик. Но я не могу понять этих людей: куда и зачем столько денег. Если взять вот непосредственно дворец, который освещался, и была показана смета непосредственно убранств, ну это какие-то баснословные деньги. Это ненормально даже с психической точки зрения. Это нерационально.