Вы здесь
Сердце имперца
В сети опять вспомнили Иосифа Бродского, на сей раз – его высказывания 1993 года. "Я думаю, страна выдохлась. У людей просто нет сил. Нет сил, и, более того, нет четко очерченных соблазнов… Где-то в середине этих 70 лет Россию разбил паралич воли". Поэт, как, впрочем, всякий человек, судит о других по себе, хотя и считается, что иной из них выражает настроения всех. Выдохся к 1993 году сам Бродский. Это у него просто не стало сил. Это у него пропали четко очерченные соблазны.
А что же было со страной в том году? Хотя да, сначала – что было с Россией "в середине этих 70 лет"? Паралич какой воли её разбил в 1950-е годы? Деревня с новой силой двинулась в город. Тогда же произошло развенчание культа личности Иосифа Сталина. Все, от первого лица до последнего, охотнейше поддались соблазну увидеть при своей жизни настоящий, не зверский "изм". И этот соблазн был достаточно четко очерчен: "Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме". Булат Окуджава потом пел о своей мечте героически пасть в борьбе за это, после чего над ним, как он надеялся, "склонятся молча" комиссары "в пыльных шлемах".
А 1993-й год? Только что произошла величайшая революция. Во все тяжкие пустился ждавший своего часа частный интерес. Всходила заря бурного беззакония – того, что было потом названо "лихими девяностыми". Одними овладел азарт наживы, другими похоть халявы, третьими инстинкт (и могучий!) выживания. Порвались хозяйственные связи, рухнул рубль. Откуда ни возьмись явился спасительный бартер. Знаете, юные, что это такое? Сколько он требовал сил, изобретательности, отваги, ловкости, просто – знания страны, её хозяйства? Я лично нагрузил "газик" тонной сахара на заводе в соседнем селе и попер его через только что устроенную украинско-белорусскую границу в Минск, 500 км в одну сторону. С трехэтажным матом, слышать который могли одни галки на тополях, объезжал полевыми дорогами первые погранпункты. Какие происходили превращения лиц, какие закладывались биографии, какие общественные и хозяйственные сдвиги!
Последнюю четверть советского века страна не знала прямого, классического, поистине поволжского голода только потому, что покупала хлеб у дяди Сэма и его племянников. С уходом же этого века она почти мгновенно стала в ряд крупнейших кормилиц населения Земли. Паралич воли, говорите, мэтр?! Россия сама не заметила, как, похерив колхозы и совхозы, стала делить с Украиной первые места в ряду мировых экспортеров зерна и других продуктов земледелия. И вот Бродский с его сокрушением в те самые дни, когда начиналось это фантастическое дело…
Он был природный художник и очень умный человек. Он сразу, в отличие от всех русских, узрел главное, но главное для себя, не для них, а именно: что ушла Украина. Умный, но нисколько не великодушный, он не смог благословить этот уход и уже не мог ничего из происходящего послесоветского отмечать беспристрастно. Да и кому же, как не ему, было понимать, что без Украины нет России – нет такой России, какой она привыкла себя ощущать: Российской империи? А кто он без нее? В то время, может быть, ни одно русское сердце не болело так, как его – даже в буквальном смысле, он ведь был сердечник.
Сознательные имперцы, конечно, есть и сегодня, но их мало, и какие-то они ущербные: не столько ярятся, сколько тоскуют, ведь на их призывы как следует не откликаются ни верхи, ни низы. Один из них до последней минуты ожидал, что вот-вот будет наконец по-взрослому взят Донбасс. Это в пику заокеанским грубиянам (ну, хотя бы половина). Также – что будет сделан смелый шаг за Перекоп, чтобы набрать днепровской воды, ну, и без промедления сведены в одну обе Осетии и окончательно закреплены "за нами" нужные "нам" части Арктики. Ничего этого не дождавшись, мужик тяжело, во весь экран, вздохнул и принялся возводить в своём "геополитическом" воображении гигантский город в Забайкалье – форпост против известного соседа. А в городе том – университет, и не просто, а "Мега-Университет, главный социальный лифт страны".
Студенты из начитанных (он у них профессором) рассказывают, посмеиваясь, что теперь, завидев его, принимаются скакать по маяковским строкам:
Я знаю – город будет,
Я знаю – саду цвесть,
Когда такие люди
В стране в советской есть!
Конечно, еще не прошла и подспудная "народная", не только профессорская, уверенность, что Россия может успешно существовать лишь в имперском виде. Но это уже даже не ностальгия, а скорее слабеющая память немолодых возрастов о жизни под опекой "святого Чугуния", каковому Чугунию скоморошно поклоняется, например, известный симбирский мастер на все руки Александр Павлов. Его сатирического героя родное советское государство когда-то обучило обращению со знаменитым 1К62 (станок токарно-винторезный универсальный). Это чудо-техники давно устарело и было отправлено на металлолом. Теперь поклонник Св. Чугуния требует, чтобы оно было возвращено в родной цех, занимавший полгорода. Для чего возвращено? Чтобы этот "простой человек" мог сполнять свой "титульный долг", то есть ходить вокруг славного 1К62 с масленкой. Так, мол, и выстроится нормальная экономика – экономика "святой чугунной справедливости, которую у нас отняли мерзкие тыкальщики в клавиатуру и хипстеры богомерзкие".
В молодости этого 1К62 "хипстеры богомерзкие", кстати, были известны как стиляги и тунеядцы.
Ах, что за славная земля
Вокруг залива Коктебля:
Колхозы, б**, совхозы, б**, природа!
Но портят эту красоту
Сюда приехавшие ту-
неядцы, б**, моральные уроды!
Против их потомков, собственно, и направлена воспитательная работа нынешнего государства. Кремль беспокоит, что ему больше не ставят во всё извиняющую заслугу "возвращение" Крыма. Где-то уже мелькнул над молодежной толпой плакат с надписью: "Крым НЕ наш!" Когда-то высочайшее вероучение определялась тремя словами: православие, самодержавие, народность. Сейчас дело сводится тоже к трём словам: великодержавие, победность, кондовость. Такой своеобразный ВПК. Угадывается по-своему смелый, отдающий, правда, литературой, замысел. Проникновение западной современности, мол, не остановить, но несколько сдержать её напор, уравновесить её отечественной замшелостью, может быть, получится.
Как бы отнесся к этой мегаспецоперации Бродский, который так остро чувствовал, что привычная ему империя смиряется и наверняка смирится с самоликвидацией, даже не заметив, что, собственно, произошло? Как не заметила, что стала жить без колхозов, б**, совхозов… Продолжая страдать, он мог бы назвать её, эту операцию, мегаубогой.