Вы здесь
С дворником в Гаагу вместе не получится
«Если мы умудримся проиграть, Гаага условная или конкретная ждет даже дворника…». Этим SOS мадам Симоньян запустила в актив популярных пересудов тему будущего Нюрнберга.
Столь истеричной реакции самой громкоголосой путинской кликуше способствует начавшаяся цепная реакция международных организаций, официально формирующих в лице России и ее вождя образы и статус разбойников с большой дороги. Речь идет о резолюциях сначала ПАСЕ (13 октября), а вслед за ним и Европарламента (29 ноября), назвавших Россию террористическим режимом и государством-спонсором терроризма.
Если определить цену такого рода акций формально-юридически, то она невелика. Однако, здесь тот случай, когда моральное фе обретает вполне реальный практический резонанс, потому что оформил, усилил звучание тем настроениям и реакциям, которые уже начались.
Во-первых, с некоторых пор это почувствовали русские за рубежом – будь они там в качестве туристов, беженцев или даже граждан, обосновавшихся там глубоко и надолго. Многие там нынче избегают громко говорить по-русски даже в междусобойчике, чтоб не привлекать внимание в виде сердитых и презрительных взглядов.
Во-вторых, потянуло холодом в сторону бизнеса. Желающих иметь дела с россиянами становится все меньше, потому что сделки с ними стали токсичными. И не только из-за санкций. Сигналы об этом бизнес стал получить от партнеров и потребителей. Причем не только на Западе – многие наблюдатели именно в экономических резонах видят половинчатость и сдержанность, которую начали проявлять в демонстрации дружбы к России со стороны Китай и Индия.
Поэтому фраза Симоньян – вполне подходящий повод, чтоб поразмыслить на тему вины и суда. Причем в одном из самых сложных ее аспектах – о характере и соотношении персональной и коллективной ответственности.
И, прежде всего, возникает вопрос о ее границах. По версии дамочки, виновны все – от нее до дворника. То есть и те, кто в контр с ней являются противниками и обличителями воинствующего путинизма. Не обольщайтесь! Поздно! – с издевкой обращается она и к ним. - У нас нет хорошего выхода. Кроме одного – победы. Потому как победителей не судят.
При всем цинизме и шкурном страхе, это заявление, увы, не так уж и абсурдно. Потому как в медийном и общественном эфире – особенно на украинской стороне, звучит немало рассуждений – и эмоциональных, и философически-спокойных, суть которых примерно такова. У войны своя мораль и разломы. Когда агрессор пришел на твою землю убивать и грабить, критерии сужаются и упрощаются до черное/белое. И если враг пришел из России, достаточно, что ты русский. Никто не станет в этой атмосфере фильтровать их на плохих и хороших, на путиноидов и его противников, на сознательных убийц и обманутых или запуганных мальчишек. Война – это когда прав Илья Эренбург со своим призывом «Убей немца!». Что в переводе на сегодняшнюю ситуацию означает «Убей русского!».
Так, примерно, с оговорками или полутонами, рассуждают ныне не только простые украинские солдаты или погорельцы в тылу. Но и политики. Понять эту житейскую логику войны предлагал, к примеру, Михаил Подоляк, комментируя ситуацию с «Дождем».
В такой логике есть сильные резоны, которые трудно парировать. Вы говорите: но ведь не весь народ поддерживает Путина. Да и масштаб поддержки...что мы знаем о нем? В экран ТВ попадают единицы, а на площади люди не выходят из страха кувалды власти. Многие в оппозиции молчат...
А в ответ звучит: но ведь быть убитым на войне хуже, чем сесть в тюрьму! Что ж это за народ такой, если мамки провожают сыночков на бойню, как в 41-м! Неужто даже не знают, кто на кого напал?
И что-нибудь резюмирующее, вроде: стоит ли таких жалеть и выгораживать!
Такая диспозиция – антитеза другой крайности, при которой коллективная ответственность минимизируется либо до нуля. Либо ограничивается исключительно моральной субстанцией. Адепты ее рассматривают всякие общности типа население, народ, группа исключительно как жертву воздействия власти – будь то государство с его институтами, фюрер, командир, если речь идет об армии... Оно может быть каким-угодно по содержанию – вплоть до преступных приказов. Но при любом раскладе «широкие народные» выносятся из зоны юридической ответственности. Потому что их поступки оправдываются другой стороной юрисдикции – подчинения и исполнения. Звучит это так: рядового нельзя судить за убийства. Потому что отказ тоже может быть юридически наказуем как неисполнение долга.
Применение к людской массе лишь абстрактных нравственных мерок – это не просто вариант выбора. А скорей все-таки производное сложности придумывания призов или кар, адресованных не персоне, а тысячам и миллионам. И препона здесь коренится в том, что юридически мотивированная статья адресуется конкретному, а не среднестатистическому объекту. Вот почему, к примеру, такие меры воздействия, как широко практикуемые ныне санкции, формально адресуются государству, а не народу.
При этом можно истолковать их логику так, что конкретным виновником предполагается власть, которой придется попотеть, чтоб оправдаться перед своими массами. Безусловно, при этом косвенно страдает и народ. Но не в целом, а персонально, каждый – по-своему. При этом коллективно он может на них отреагировать, разбираясь со своими правителями. Но опять же – на персональной основе. Ведь даже в революциях реально участвуют лишь крохи от общего населения.
С другой стороны, избежание приговоров коллективной ответственности вовсе не избавляет от таковой. Де факто именно людские массы – пусть не в полном, а частичном охвате, страдают чаще всего сильнее, чем власть. Именно они голодают, болеют и гибнут от дурных ее решений. Хотя и эта ответственность коллективна лишь в литературной стилистике – на юридическом и практическом уровнях каждый получает свою порцию. И они могут быть очень разными и по форме, и по объему.
Вот почему вряд ли мадам Симоньян удастся раствориться в миллионах учителей, слесарей, свинарей и дворников. А придется (если придется) ехать в Гаагу персонально и в небольшой компании за большим сроком. И вряд ли в ее компании окажутся солдаты и офицеры, вернувшиеся с войны. Даже если у них руки по локоть в крови, судить большинство из них будет только совесть.
Увы, такова проза войны. Ее среднестатистическая мера вины, когда грехи одних оплачиваются разорванными в клочья телами других.
И ничего тут не исправишь. Во всех адах войн люди жили надеждами послевоенной раздачи по счетам. А на практике карались лишь крохи Зла, гора же быстро уходила в песок усталости и забывчивости. Да и новый Нюрнберг – пока всего лишь пафосная блажь. И существует целая стая обстоятельств – «черных лебедей», которые могут возникнуть на пути к нему.
Лишь в одном остаюсь уверенным – ехать в Гаагу у Симоньян вместе с дворником не получится.