Почему русские не протестуют против Путина

Это был удивительный вечер и удивительный разговор. Итальянский ресторан в районе берлинской Фридрихштрассе уже закрывался, мы были последними гостями, паста давно съедена, тарелки пусты, но самое интересное только начиналось.

Так часто бывало в самом отчаянно политизированном кафе Москвы - в "Жан-Жаке" на Никитском, возле легендарного Домжура, с той лишь разницей, что посетители его всегда были заметно пьяны и готовы к революциям. Минут 10 пешком - и ты у Кремля, еще 10 через мост - и уже на Болотной, в обратную сторону по бульварам - на Пушкинской площади, где толпу традиционно прессовал ОМОН. "Жан-Жак" давно закрыли, но дух его в тот вечер чудным образом перекочевал в Берлин: тут сидели люди и говорили о судьбах своих родин. По-русски.

Таких разговоров в Европе теперь много. Редкая компания новоприбывших не упирается рано или поздно в то, что переломало, перевернуло, поснимало с мест сотни тысяч людей, не говоря уже о тех, кого это всепоглощающее зло уничтожило физически или раздавило морально. Украинцы едины и воодушевлены борьбой, русские же (пусть называются так, речь не о нации, конечно, а о социокультурной общности) растеряны: можно ли вернуться? как быть с родней? как вывести хоть какие-то деньги (честные, белые, свои)? как спасти страну от надвигающегося краха? и вообще, будет ли что спасать?

Мы бы тоже говорили и говорили об этом часами, цепляя карпаччо кончиком вилки, если бы не одно "но": в нашей компании были немцы. Прекрасно образованные русскоговорящие немцы, которые стали задавать совсем другие вопросы. Мне до сих пор не дает покоя один:

- Почему вы, русские, не выходите на улицы против Путина и против войны?

Мой тяжелый вздох эхом разнесся над Шпрее:

- На улицы Москвы?

- На улицы Берлина.

- Зачем?

- Как это зачем?!

Вот и поговорили, называется. Я живо представила себе, как жидкую сотню на смех поднимает съемочная группа RT, иллюстрируя вялый марш кадрами из уличной жизни городских сумасшедших и сексуальных меньшинств. Представила плотно зашторенные окна российского посольства на Унтер-ден-Линден, вспомнила, с какой иронией сама смотрела на эту, как мне казалось, клоунаду с флажками еще из Москвы, по ютубу "Дождя", например. Когда мы шли в автозаки, а они в Берлине - в пивную. Ну нет, несерьезно, да бросьте!

Но немцы настаивали. Это же так важно: говорить о своем несогласии с линией власти, выступать против войны, использовать в полную силу те институты демократии, которые здесь доступны любому: только протяни руку и возьми!

"Я разучилась!" - почти сорвалось с губ. Я не знаю, что делать с этой штуковиной. Я два десятилетия ходила на митинги, будь то Прогулка писателей, Марш матерей, ОккупайАбай или Болотная. Я не заметила, в какой именно судьбоносный момент насилие над участниками стало неотъемлемой частью этих акций. Вот такой у нас в итоге получился диалог - не с немцами, с российской властью: репрессии оказались языком, понятным обеим сторонам. Если нас бьют, значит нас боятся. Чем сильнее бьют, тем больше боятся. Так, по крайней мере, было до войны.

Русские - молчат

Теперь мы сидим перед пустыми тарелками на Фридрихштрассе, в Украине моя страна преступно стирает с лица земли город за городом, и я не чувствую ничего, кроме растерянности и усталости. Я не представляю своего адресата: кому в Берлине нужно мое одинокое фальцетное "Нет войне"?

"Нам", - говорят мои немецкие собеседники. Чтобы Германия знала, что не все русские поддерживают Путина. Что не все матери гордятся погибшими сыновьями. Что не все дети рисуют танчики, мечтая бить "бандеровца" на поле боя.

Но русские молчат, мчатся с востока по Европе лубочной птицей-тройкой, не дают ответа. Я догадываюсь, в чем причина молчания - приспособились, приютились, пригрелись. "Зачем нам куда-то идти?" - говорят. Впрочем, я не делюсь своими догадками с собеседниками, я теперь тоже молчу.

Маша Майерс

Свидетельства обычной петербурженки:

«Я ходила на протесты, когда еще выступал Навальный. Тогда мне казалось, что это опасно. Но это я сейчас понимаю, что такое действительно опасно. Когда мы вышли на протесты против войны, там было очень страшно. Хватали всех. Там были и бабушки 80-летние - всем было все равно, кто это. Могли дубинкой ударить. Они бьют, не задумываясь о том, куда эта дубинка прилетит… Я ревела, кричала. Нас тащили с подругой. Нас довели до автозака. Но мне повезло - Сзади меня за плечо схватил парень... поворачивает - какого ты здесь? Матом... А он стоит в шлеме. я не понимаю, кто это, я плачу. Он берет меня, в сторону отводит. Я понимаю, кто это. Оказался знакомый, который работает в ОМОН или как они там называются. Говорит - просто вали отсюда, и мы с подругой убегаем. Ну, а его после этого увольняют».

«У меня два высших образования - по первому образованию я инженер, по второму финансовый кризисный экономист. Я была очень на хорошем счету. Все было. Великолепное образование, дети в хороших школах. Средняя дочка в художественной школе как второе образование. Мы ждали, что когда-нибудь поступим художественный университет. Планы были большие грандиозные. И поэтому разделять себя и Питер мне вообще не представлялось возможным».

Сейчас она в Нью-Йорке, пробиралась туда с тремя детьми через мексиканскую границу. Посещает курсы английского языка, дети определены в школу. Проживает во временном жилье, куда стесняется пригласить.

«Я им говорила про то, что мы начали военные действия, а мне говорили - ты не переживай, мы спасаем мир. У моего мужа все родственники из Донецка, и когда начался Майдан, мне стало страшно, я переживала, мало ли что-то с ними может случиться. И я предложила им приехать в Питер и переждать это опасное время. Они приехали к нам, и в районе полугода они жили у нас. Я прекрасно помню, когда они только приехали, первые слова сестры были – если бы не ваши российские «спасатели», ничего бы этого не было. И теперь те же родственники, которые изначально говорили, что это неправильно, спустя годы считают, что Россия их спасает».