Вы здесь
Стоит ожидать всплеска преступности во время и после окончания войны
По данным исследования Лаборатории публичной социологии, за последний год в России возросло количество жалоб на депрессивное состояние, а люди, особенно жены военных, намного чаще испытывают тревогу, апатию и страх. Кроме того, вернувшиеся с фронта российские военные все чаще фигурируют в сводках криминальных хроник.
О росте преступности во время и после войны рассказал Настоящему Времени социолог Искандер Ясавеев.
– Вы исследовали послевоенное насилие в России, не в том смысле, что война закончилась, а в том, что люди возвращаются после войны. Следует ли понимать, что в 2022 году в России сменился многолетний тренд и даже по официальным данным Росстата количество убийств в стране перестало снижаться?
– Лично я не исследовал послевоенное насилие. Я когда-то вел аналитический обзор результатов криминологических и социологических исследований по просьбе моих коллег-правозащитников. И действительно, сопоставляя эти результаты с данными по официальной статистике преступности, в прошлом, 2022 году впервые за 20 лет число зарегистрированных убийств стало большим по сравнению с предыдущим годом. То есть эта двадцатилетняя тенденция сменилась.
И нужно сразу добавить, что и в первые два месяца 2023 года эта тенденция продолжается в больших размерах. Если в 2022 году рост преступности составил 4% по сравнению с 2021 годом, то в первые два месяца 2023 года этот рост был 14% по сравнению с двумя первыми месяцами 2022 года.
– Это касается только убийств или и других преступлений?
– Рост был зарегистрирован МВД и в отношении случаев причинения тяжкого вреда здоровью. Тут надо оговориться, что социологи, изучающие преступность, и криминологи с большой осторожностью относятся к данным официальной статистики. Далеко не все действия, соответствующие уголовно-правовому определению преступления, регистрируются. О части действий просто не сообщается в полицию, часть действий не регистрируется самой полицией. То есть существует такой феномен, который криминологи называют "латентная преступность". В случае с убийствами эта латентность является наименьшей. То есть убийства регистрируются в гораздо большей степени, чем многие другие виды преступлений. Поэтому криминологи и социологи больше доверяют именно данным об убийствах.
– В тексте вы обратили внимание, что вообще по общим наблюдениям людей, которые анализируют влияние войны на преступность в любой стране, обычно волна убийств наступает после того, как военный конфликт закончился. А в России это другая история, то есть вернувшиеся сейчас с войны люди стали убивать?
– Да. Те исследования, которые я изучал, сосредоточены на послевоенном насилии. Самыми известными именами здесь являются имена Дэна Арчера и Розмари Гартнер, они как раз провели масштабное международное исследование. Там исследовались 110 стран, изучались пятилетние периоды до и после войны. Изучалось воздействие двух мировых войн и 12 других войн в течение XX века.
И эти исследования выявили совершенно отчетливый и существенный рост уровня убийств в послевоенный период по сравнению с довоенным. А контрольной группой были соседние с воевавшими страны, но сами не принимавшие участия в войне. И эти же исследователи оговариваются, что в ряде случаев уровень убийств начинал расти уже в период войны, в частности, во время войны во Вьетнаме рост начался как раз уже в первой половине 60-х годов. Если в 1963 году в США уровень убийств составлял 4,5 на 100 тысяч, то к 1973 году он увеличился до 9,3 на 100 тысяч. То есть уровень убийств может возрастать уже и непосредственно в период войны. Только нужно оговориться, что этот рост, зафиксированный социологами, и тот, который мы наблюдаем в настоящее время в России, происходит на фоне того, что сокращается численность той социально-демографической группы – мужчины в возрасте от 20 до 50 лет, которые чаще всего совершают убийства.
– Исходя из этих оценок, мы можем предполагать, что чем дольше продолжается война, тем больше будет масштаб убийств в России после ее окончания?
– Я бы тут с осторожностью делал прогнозы. Да, большая часть исследований указывает на то, что этот рост насилия – не только преступлений и убийств, но и домашнего насилия, и полицейского насилия – очень вероятен.
В то же время есть исследования, которые показывают, что это не неизбежно. Сильная социальная политика, уменьшение экономического неравенства, то, что можно назвать делегитимацией насилия, проблематизация насилия, феминизация политики – все это может либо уменьшить масштабы роста насилия, либо даже его предотвратить. Но здесь, конечно, прежде всего необходимо прекращение войны.
– Если говорить про нынешнюю Россию, сейчас понятно, в каких ситуациях вернувшиеся с войны убивают? Действительно ли семья в этом смысле находится в наибольшей опасности?
– Да, на мой взгляд, очевидно, что близкие члены семей участника боевых действий относятся к одной из наиболее уязвимых групп. Так же, например, как граждане, которые употребляют с ними спиртное в тех или иных ситуациях.
Надо сказать, что есть ряд исследований домашнего насилия – исследования среди американских военнослужащих, которые воевали в различных странах, в различных зонах после терактов 11 сентября 2001 года, – и они показывают большую склонность к домашнему насилию участников боевых действий независимо от того, принимали ли они непосредственное участие в этих действиях или нет. То есть само нахождение в зоне вооруженного конфликта увеличивает вероятность домашнего насилия.
В составе Министерства обороны США действует очень серьезная программа защиты членов семей ветеранов от насилия. Там, кстати, возрастает и вероятность жестокого обращения с детьми. Поэтому можно предполагать, что это как раз зона риска и наиболее уязвимая группа.
Но надо также добавить, что война действует не только прямо. В целом как раз криминологи Арчер и Гартнер сделали вывод, что война легитимирует насилие. И это эффект в отношении всего общества, а не только в отношении определенных групп – участников боевых действий. В целом это сигнал всему обществу, что насилие как способ разрешения повседневных конфликтов приемлемо. Повторяю, этот эффект гораздо шире, чем эффект в отношении участников боевых действий.