«Умы должны быть покрашены единообразно»

«Левада-центр»* на днях опубликовал результаты опроса россиян об их отношении к Сталину. График показывает, что с 2001 года россияне относились к «вождю народов» все лучше и лучше, и сейчас его уважают 47% опрошенных. Правда, в 2012 году появилась новая категория людей: они в ответ спрашивали, кто такой Сталин. Зато тогда тех, кто отвечал «с ненавистью и отвращением», было 16%, а к июлю 2023-го — всего пять. Публикация этих данных совпала с выходом нового школьного учебника истории, который у нас теперь единый.

Учебник Мединского для 11-х классов читает учитель истории с 30-летним стажем Алексей Кузнецов.

— Связь я вижу, хотя и не прямую. Это не означает, что учебник пытается поймать изменения в настроениях общества.

— Я думаю, что и не наоборот. Это параллельно идущие процессы. Давайте начнем с простого — со Сталина. Ничего другого и быть не могло в любой стране, не только в России, но и в Германии, и в Италии, и в Испании 1920-х годов: неудачные демократические реформы всегда порождали сладкие воспоминания о прежних временах, когда был король, когда был тиран, когда был пожизненный президент, вождь и когда было сытно, хорошо, спокойно, так сказать, в армии давали увольнительные. Это тоска по стабильности, тоска по предсказуемости, по правилам игры.

На самом деле человек — одно из самых дрессируемых существ. По моей версии, мы все-таки произошли от общего с обезьянами предка. Если мы посмотрим на обезьян, мы увидим много знакомого. Обезьяны неплохо дрессируются. Люди — тоже. Те отношения, которые возникают между дрессировщиком и объектом, очень сложные, не надо их недооценивать. Сейчас их иногда модно называть стокгольмским синдромом. Вот возрождение тоски по Сталину — это, на мой взгляд, из этой оперы: это стокгольмский синдром. Почему этот синдром обостряется? От недовольства людей своей жизнью.

Возвращение обожествления Сталина, которое путинский режим активно поддерживает, — это ему, режиму, приговор. Потому что стоит за всем этим — «Сталина на вас нету». Это, безусловно, говорили о Гайдаре и о Чубайсе, но сейчас, думаю, этого больше.

— Да, чрезвычайно удачная конъюнктура нефтяных цен, другие благоприятные обстоятельства в 2000-е годы были с экономической точки зрения очень благоприятны.

Но стабильность стабильностью, а на пенсию по-прежнему жить можно только впроголодь, и то если нет иждивенцев. В районную больницу по-прежнему за редким исключением приходить незачем. Дороги, если говорить не о федеральных трассах, а от деревни до деревни, таковы, что машину жалко. Неделю назад я гостил у друзей в Костромской области. Прошел ураган, вырубили свет, и мы решили поехать пить кофе в соседнюю деревню. И нас предупредили: машину придется оставить за 200 метров от дома, потому что к дому не подъехать, лужа такая, какую описывал Гоголь в «Миргороде». Только свиньи в центре нет.

У Гоголя еще была, а тут нет. Люди же не совсем идиоты. Они понимают, что доллар хорош, что нефть продается. Они кое-что слышали о дворцах. Они видят свое начальство — областное и районное. И они понимают: если при благополучной ситуации в стране у них жизнь всего-навсего не становится хуже или становится чуть-чуть лучше, а должна бы стать как во втором Кувейте, то понятно — «Сталина на вас нет».

— Этот учебник просто созрел. Просто прошло время, необходимое для созревания. Вспомните 2007 год. Вроде бы достаточно давно, полтора десятилетия назад: учебник Данилова и Филиппова.

— Уже были попытки создать такой учебник. Из этой пары объяснялся в основном Данилов, и ведь как: наша задача — объяснить логику действий власти. У них не получилось. Получился учебник очень громоздкий, совершенно не представимый не то что в средней школе, а даже в гимназии. Потому что как бы там ни было, Данилов и Филиппов, пусть и на зарплате в известном месте, но они историки. Они всё пытались обосновать, у них получились громоздкие параграфы, громоздкие рассуждения. Нужно было созреть Мединскому.

— Легонький! Состоящий из гвоздей, которые нужно забивать, а не из шурупов, которые надо завинчивать.

— Из маленьких таких гвоздиков на один удар.

Для этого нужен был именно Мединский. Ему не надо объяснять, что нужно. Нужен набор формул, набор хлестких фраз. Нужно, чтобы во всем был виноват условный Чубайс. Чтобы народ единодушно одобрял всё.

Нужен был простой, как правда, Мединский. Простой, как фильм «Зоя», как фильм «28 панфиловцев»», как вся продукция руководимой им фирмы.

— В моем советском детстве говорили грубее: «Простой, как трусы за рубль двадцать». Но это то же самое. Нужен такой очень несложный Мединский, который расскажет, что все, кто против, — мрази конченые. И это очень хорошо ложится на определение, скажем, троцкиста: разве советский человек в 1930-е годы мог ответить, кто такой троцкист? Важно, что он — мразь. А что там Троцкий, какая там перманентная революция — кто ж это знал.

«К моменту прихода к власти М. Горбачева большая часть населения по-прежнему сохраняла доверие к советским ценностям. Диссидентское движение переживало тяжелый идейный кризис…»

И дальше через несколько строк:

«Смерть Л. Брежнева в 1982 г. усилила ожидание перемен. Приход к власти представителя «третьего поколения» в руководстве КПСС М. Горбачева был с надеждой встречен во всех слоях общества».

— Я вам тоже отвечу цитатой. Помните, в «Трудно быть богом» дон Румата приходит в патриотическую школу и встречает ее прокуратора отца Кина?

«…— Ну, как дела? — спросил Румата благосклонно. — Одних грамотеев режем, других учим?

Отец Кин осклабился.

— Грамотей не есть враг короля, — сказал он. — Враг короля есть грамотей-мечтатель, грамотей усомнившийся, грамотей неверящий. Мы же здесь…

— Ладно, ладно, — сказал Румата. — Верю…

— Не умом поразить тщился, — с достоинством ответил отец Кин. — Единственно, чего добивался, успеть в государственной пользе. Умные нам не надобны. Надобны верные…»

Так вот, учебник Мединского — не для осмысления. Он для заучивания и для ответов на вопросы.

— Это, безусловно, наша с вами задача: тех, кто способен видеть и слышать. Но учебник написан не для нас с вами. Он написан для среднестатистического школьного учителя, который рад, что наконец-то появилось что-то однозначное.

— В сети «ВКонтакте» есть группа учителей истории и обществознания, я в ней по старой памяти состою, хотя давно уже ничего не вякаю. И в ней представлен среднестатистический учитель.

Когда туда начали выкладывать материалы из учебника, народ стал обращать внимание не на их содержание. «А с какого числа введут? А это платно или бесплатно? А учителям книжки дадут или не дадут? А когда будет методическое пособие?»

— Да. Сказали заштриховать — заштрихуем, сказали чернилами закрасить — закрасим.

— Подавляющее большинство выкручиваться не будет. А те, о ком вы меня, видимо, спрашиваете…

— Разные были варианты в 1970-е годы. Кто-то не брал старшие классы. Вспомните фильм «Доживем до понедельника». Для меня искренне непонятно, как он появился на экранах, столько там крамолы. Помните, в самом начале, когда учитель играет вечером на пианино?

— Да-да, когда приходит коллега, он ей отвечает: я в этом году не преподаю историю в старших классах. Людям, которые понимают, о чем речь, эта фраза говорила очень многое. Кто-то уйдет в Древний мир и Средние века. Кто-то уйдет из школы. А кто-то будет внимательно смотреть на учеников. Если он им поверит, а они — ему, то будет негромким голосом рассказывать другое. В советское время и такое было.

— А у меня был очень яркий учитель. Он был абсолютно лояльным человеком, более того — напуганным на всю жизнь, он заканчивал университет в конце 1940-х, будучи стопроцентным евреем, и понятно, через что ему пришлось пройти. Тем не менее он был очень умным, квалифицированным и просто хорошим человеком. И для меня уроки истории были очень яркими, потому что они были окрашены его личностью. Никакой крамолы там не было, но там была личность сама по себе, вне политики. И это делало уроки яркими. Каких-то персонажей — например, времен английской революции — я помню только потому, что он сумел сказать о них пару ярких фраз. Так тоже можно.

— Вот видите, Мединский только выпустил учебник, а у вас уже любимые места есть.

«США и Евросоюз потратили огромные суммы на подготовку специальных образовательных программ по истории, так называемых «учебников». Ни сил, ни средств не жалели, дабы «перезагрузить нам мозги» (это их профессиональный термин), убедить нас в «извечной агрессивности и колонизаторской сущности» России».

— Кто громче всех кричит «держи вора»?

— Это очень яркий показатель. Несколько дней назад я говорил с одной моей доброй знакомой. Она всю эту публику знает лично. Хотя Мединского я тоже знаю лично, мы в институте вместе учились. И я спросил у нее: на что они надеются? Они надеются успеть убежать? Или надеются, что не дойдет до необходимости бежать? И она ответила: да, они надеются на то, что западный мир неоднороден, что все всё спустят на тормозах, что на Украину насядут, чтобы договаривалась.

И так далее. Так вот они надеются на то, что не дойдет до необходимости. Потому что, конечно, для будущего прокурора это документ поразительной силы. Хотя Мединский наверняка станет утверждать, что именно эти строки написал [ректор МГИМО] Торкунов.

— Конечно. И поскольку неустранимые противоречия толкуются в пользу обвиняемого, возможно, они выкарабкаются.

— Нет, не обратил. Но давайте попробую угадать.

— Я думаю, что это подано как неудачная попытка с благими целями.

— Мединский же предсказуем, как прогноз погоды.

«Подписание нового союзного договора подтолкнуло консервативные силы в руководстве страны к решительным действиям. Превращение СССР в конфедерацию, по их мнению, означало бы юридическое оформление распада СССР». Они хотели это предотвратить, приостановили деятельность организаций, «препятствующих нормализации обстановки», объявили «о верховенстве Конституции, законов и органов власти СССР».

— Они считают, что народ настолько разочаровался в тех, кто противостоял путчистам, что примет сейчас любую их негативную оценку.

— Какой такой мятеж Пригожина? О чем вы?

— И даже если бы учебник писался через три года, его бы не было.

— Я надеюсь, что будет. Но не в учебнике Мединского. Хотя… Я уже настолько старый циник, что не исключаю ситуации, когда в новой «прекрасной России будущего» учебники будет продолжать писать Мединский. Он очень эффективен.

— Конечно.

— Он был перестроечником. Но залез он в комитет комсомола. И это в 1989 году, когда всем уже все было более-менее ясно. Но комитет комсомола по-прежнему оставался властью и распределял путевки и направления на практику. И Мединский на практику поехал в Вашингтон. В самую обитель зла.

Чтобы поехать на практику в Вашингтон, в МГИМО нужно было не просто одну-две подлости совершить. Лет пять надо было не вылезать из этого, говорю вам как старый мгимошник.

— Видимо, хотят показать, что Горбачев своими действиями вызвал смятение в умах.

— Конечно. Умы должны быть покрашены единообразно.

«Резко активизировались и откровенно враждебные нашей стране силы, в том числе и направляемые из-за рубежа. В условиях, когда все цензурные ограничения были сняты, а государство фактически самоустранилось от контроля СМИ, на граждан СССР обрушилась лавина деструктивной и враждебной информации. Это преподносилось как «свобода слова». Отдельные голоса, утверждавшие, что государство имеет право защищать свой суверенитет в информационном пространстве, не были услышаны. Адекватной реакции на происходящее со стороны руководителей страны не последовало. Советское общество, которому десятилетиями прививалось чувство доверия к печатному слову, не имело иммунитета к этому манипулятивному воздействию».

— Вы обратили внимание, сколько раз в этом учебнике встречаются слова в кавычках и оборот «так называемые»?

— «Так называемый», «пресловутый», кавычки — это простые, как кувалда, инструменты.

— Насколько я успел посмотреть официальное сопровождение этого учебника, это подается как его достоинство.

— Конечно. Без всякой зауми, простым языком объясняем молодежи, кто с кем и кто в чем. И язык уже сам по себе выдает замыслы авторов. Язык показывает, к кому это обращено.

— Не знаю. Я Торкунова ректором не помню, он тогда еще был деканом факультета международных отношений. Скажу так: его профессиональные компетенции быть автором учебника по истории ему не позволяют. Хотя он автор уже десятка этих учебников.

— Он специалист по истории Кореи. И если Торкунов дал свое имя этому учебнику, это можно объяснить только одним: он рассчитывает на этом заработать. Например, политический капитал. Хотя это и деньги, потому что авторы федерального комплекта учебников получают огромные гонорары. Думаю, Торкунов этот учебник читал, он человек осторожный.

— У них нет железы, которая вырабатывает стыд.

— Дети будут воспринимать это по-разному. Но мы же помним, что именно молодежь в 1990-е в первую очередь радостно восприняла перемены. И это нормально, молодежь в любые годы любые перемены воспринимает с гораздо бо́льшим оптимизмом, чем осторожные родители, а тем более чем пожившие деды.

Кто-то примет все это, кто-то будет, наоборот, горячо с этим спорить и, боюсь, опалит себе крылышки. Но дело в том, что не для молодежи это писано. Разве это для молодежи?

— У Виктора Шендеровича в «Изюме из булки» есть история, взятая совершенно точно из жизни. Это, конечно, не байка. Забайкальский военный округ, местное телевидение в Чите снимает новогоднее поздравление командующего округа войскам. Мрачный генерал-полковник, глядя в телетекст, без единой эмоции зачитывает абсолютно казенные слова. Режиссер просит: товарищ генерал-полковник, улыбнитесь, пожалуйста, в камеру, там же ваш зритель. На это генерал-полковник без паузы говорит: «У меня один зритель — министр обороны». И вот я считаю, что это ответ на ваш вопрос.

Неужели Мединского волнует, как будут воспринимать его учебник школьники? Это проблема учителей. Он, Мединский, учебник написал. Он молодец. А если какие-то недоумки не сумели этим инструментом воспользоваться должным образом, так с них и спрашивайте.

— Вы знаете, не могу сказать. Моя учительская жизнь сложилась очень счастливо, я 30 лет учил очень умных детей. Если бы вдруг я начал всерьез проговаривать им эти тексты, я уверен, что мои дети в большинстве сначала недоуменно переглядывались бы, а потом сочувственно на меня смотрели. Кто-то, наверное, попробовал бы полезть в дискуссию, а я бы ее, естественно, умело прекратил по принципу «сам дурак», если бы я был Мариванной.

Но дети на самом деле если и меняются, то не принципиально. Меняются какие-то молодежные течения, уходит одна мода, приходит другая, ушли хиппи — пришли панки, но сути это не меняет. Подростки всегда будут протестными, это совершенно естественно, это их нормальное состояние. Поэтому как в 90-е подростки с радостью разносили всё под лозунгом «Партия, дай порулить», так, надеюсь, они переболеют и этим учебником. В этом смысле я оптимист.

Ирина Тумакова