Элла Памфилова - на вопрос, почему я решила окончательно уйти из политики, я отвечу встречным вопросом: разве можно уйти из того, чего нет?

Элла Памфилова, руководитель общероссийских движений "Гражданское общество – детям России" и "Гражданское достоинство", экс-председатель Совета при Президенте по содействию развитию гражданского общества и правам человека, бывший депутат и министр соцзащиты, первая женщина, баллотировавшаяся на пост президента России, одна из немногих, кто дважды добровольно уходил в отставку с высоких должностей - по принципиальным соображениям.

- Чем вы руководствовались, когда в 2002 году, будучи критически настроенной к действующей власти, согласились возглавить Комиссию по правам человека при президенте РФ, выросшую при вас до Совета по содействию развитию институтов гражданского общества и правам человека?

- В 1999 году, когда Владимира Путина утверждали в должности премьер-министра, я была одной из немногих в Думе, кто голосовал и выступал против. Это вызвало недовольство многих видных либералов, которые уже в то время весьма усердно работали на его президентскую "раскрутку". Но в 2001-м году мы вместе с правозащитниками и региональными общественными организациями, при явной заинтересованности администрации президента, провели первый Гражданский Форум с участием Путина. У людей возник определенный энтузиазм. Нам показалось, что страну можно вытянуть из хаоса. И я поверила, что наконец-то налаживается диалог между властью и гражданскими организациями. Поэтому когда мне предложили возглавить полуживую Комиссию по правам человека при президенте, я уже четко понимала, чего хочу. Как политик, я считала, что в условиях, когда российская политическая махина тяжело разворачивается в сторону демократии, невероятно важно создать постоянно действующую площадку, где либеральное правозащитное меньшинство, фактически оппозиционное власти, имело бы возможность напрямую доводить до сведения этой власти свою точку зрения, аргументы, информацию и предложения. Тогда у меня была полная свобода действий, поэтому я пригласила в Комиссию независимых экспертов и правозащитников, не боящихся жестко критиковать власть и отстаивать свои позиции. Себя я в большей степени считала посредником между правозащитниками и Кремлем.

- И вы всерьез верили в то, что организация, созданная при власти, может не зависеть от этой власти?

- Так оно поначалу и было. Никто не диктовал нам, какие вопросы и в какой форме обсуждать с президентом. Мы все без исключений участвовали в этом консультативном органе на общественных началах, и Кремль не мог воспользоваться административными уздечками.

- А те, кого вы изначально приглашали к работе, тоже верили в отсутствие вмешательства власти и цивилизованный диалог?

- В нашей стране подобные вещи во многом зависят от личности. Все те, кто вошел в Комиссию по моему приглашению, поверили лично мне, а не Кремлю. И я старалась не подводить коллег. Тогда никто в администрации не диктовал мне, кого приглашать, как строить работу, из каких вопросов формировать повестку дня. Гораздо позже, Светлана Сорокина, на одном из заседаний Совета сказала: "Это, наверное, единственное место в стране, где мы в большинстве". Имея в виду представителей либеральной интеллигенции.

- Когда вы почувствовали, что ситуация меняется?

- Это нарастало постепенно. Первым звонком стал арест Ходорковского в 2003 году. Мы все вместе и каждый по отдельности протестовали. Но безрезультатно. Потом был теракт в Беслане, после которого власть стала закручивать гайки. За этим последовали драконовские поправки в закон об НКО. И снова мы бились до последнего. Но проиграли.

- И тогда вы поняли, что диалог невозможен?

- Диалог-то формально был. Нас слушали, у нас принимали документы, нам отвечали… Но все чаще у меня возникало ощущение "женщины в песках". Как будто ты разгребаешь насыпи невероятными усилиями, а они в тот же миг нарастают вновь. Беда была в том, что все наши усилия шли в одном направлении, а политический вектор неуклонно нарастал совсем в другом.

- Почему вы не покинули Совет сразу, когда почувствовали, что не в силах изменить систему?

- Два раза я пыталась уйти. В 2007 году у меня появилось четкое понимание, что наша главная задача – не допустить сворачивания избирательного процесса в стране. Тогда мы собрали общественный пул по контролю за выборами. Я написала очень жесткий, практически разгромный, аналитический материал Путину по поводу "ЕдРа" и итогов последних избирательных компаний. После этого мне почти полностью перекрыли кислород. Для меня лично это был невероятно тяжелый период, с большими потерями. Дальше - больше. Закон о выборах совершенно перекроили. Общественный контроль за избирательным процессом превратился в фикцию. В начале 2008 года я пришла к Путину с заявлением об уходе. Но он попросил остаться до избрания нового президента и тогда уже принять решение. После выборов Медведеву долгое время было не до Совета, который оказался в подвешенном состоянии. Я вновь отправилась, теперь уже к новому президенту, с заявлением об уходе. Но Дмитрий Анатольевич проявил вдруг большую заинтересованность в нашей работе и внезапно согласился со всеми моими предложениями по поводу дальнейшей деятельности Совета. Снова появилась определенная надежда - Медведев сразу принял наши поправки по изменению законодательства о НКО.

- С чем вы связываете последовавшее резкое изменение настроений власти в отношении вас?

- Скорее, изменились мое отношение к власти. Я стала ощущать растущее с каждым днем давление со стороны Владислава Суркова. Он взял под свой контроль все, кроме Совета. И не смог с этим смириться. Раньше никто из глав администрации президента никогда не указывал мне, как строить работу. А тут при вроде бы более либеральном Медведеве сложилась совершенно недопустимая ситуация, когда мои усилия в основном стали уходить на преодоление бесконечных подстав, закулисных интриг и противодействия со стороны Суркова и его подчиненных. Апофеозом стало наше очередное столкновение по поводу "Наших", вылившееся для меня сначала в информационную войну, затем – в информационную блокаду, а позже – уже просто в блокаду, по всем направлениям.

- А президент Медведев, обещавший вам всяческую поддержку, не пришел на помощь?

- Я считала ниже своего достоинства жаловаться президенту. Всегда предпочитала сама справляться с подобными проблемами. Справилась бы и на этот раз. Но в какой-то момент борьбы потеряла смысл. Сурков, его "идеология" и методы выжженной политической земли существовали не сами по себе. Они были востребованы системой. Именно поэтому сегодня мне кажутся лукавыми попытки многих политологов расчленить властную верхушку на две составляющие – "либеральную" и "авторитарную".

- У вас было ощущение, что вас используют как либеральную ширму?

- Мы никогда не занимались имитацией деятельности. Мы реально пахали. Я регулярно встречалась с Медведевым. Все острые вопросы передавала ему лично. И получалось: я приношу, он соглашается, дает поручения, подписывает резолюции, а дальше все уходит в песок. Ничего не происходит. Парадокс в том, что с приходом Медведева наших предложений, принятых президентом, становилось все больше, а реакций на них со стороны ведомств и конкретного результата - все меньше. Последней каплей стала подготовка встречи президента с правозащитниками по Северному Кавказу. Мне удалось провести ее почти чудом. Это был жесткий и важный разговор, затем – очередные поручения, и… ничего. Вот тогда и появилось опасение, что все это превращается в банальную ширму.

- Как вы оцениваете деятельность вашего Совета сегодня, когда у него другой руководитель?

- Это уже не мое детище. У нынешнего Совета формально более широкие полномочия, больше разного рода ресурсов, масштабный пиар. Все то, чего не было при мне.

- Это как-то связано с тем, что его руководитель Михаил Федотов по статусу стал чиновником? Советником Президента?

- В моем представлении председатель-чиновник - это потеря всего смысла существования Совета в том виде, как мы его задумывали. Фрондирующей, практически оппозиционной власти, общественной структуры, выразителя мнения меньшинства. Теперь Совет подконтролен администрации президента, точнее, управлению внутренней политики. Потому что статус Советника президента исключает возможность выражать альтернативное мнение. Есть ведь дисциплина госслужащего, чиновничья этика. Совет встроили в систему, как и прочие ему подобные организации. Всё, включая известные экспертизы по нашумевшим делам, теперь необходимо согласовывать. Раньше мы никогда этого не делали. И наши "непричесанные" документы сразу ложились на стол президенту.

- Что в итоге заставило вас не только покинуть Совет, но и вообще уйти из политики?

- Осознание того, что, система окончательно сложилась в железобетонный кукиш – всем нам. Этот кукиш бесполезно украшать золотыми колечками в виде гражданских инициатив . На вопрос, почему я решила окончательно уйти из политики, я отвечу встречным вопросом: разве можно уйти из того, чего нет? В стране практически не осталось политики, политиков, нормальных политических партий, настоящих выборов. Вся политическая конкуренция свелась к конкуренции телесюжетов о тандеме. Понятно, что политический потолок всегда пробивается невероятными усилиями. Но как пробить потолок в каменном бункере, где право на "партийную" или "общественную" жизнь имеют только те, кто получают разрешение в Кремле и готов обслуживать систему? Система выдавливает таких из страны тех, у кого есть чувство внутренней свободы и человеческого достоинства, даже если формально они остаются гражданами России.

- По вашему мнению, должна ли сегодня либеральная интеллигенция принимать участие в работе таких организаций как Совет при президенте?

- Это персональный выбор каждого. Я никого не осуждаю. Более того, знаю, что многие пытаются, пользуя эти организации, искренне помогать людям. Они верят в возможность перемен. Каждый имеет право как на надежду, так и на иллюзии или заблуждения. Главное, не врать – ни себе, ни окружающим.

Я полагаю, что интеллигенция может сотрудничать с властью лишь тогда, когда в результате этого взаимодействия политическая система хоть и постепенно, но все же меняется в направлении, соответствующем принципам, декларируемым этой интеллигенцией. Другое дело, когда либеральная или иная интеллигенция цинично обслуживает власть и зарабатывает на этом.

Подобные действия вызывают у людей все большее неприятие как действующей власти, так и всех без исключения либералов, которых часто не воспринимают иначе, как воров и предателей национальных интересов. В этом отвращении и разочаровании закипает шовинистический бульон, который может выплеснуть таких одиозных предводителей, беспредельщиков, тоталитарных ксенофобов - мало не покажется. И что мы тогда будем делать - от безысходности молиться на нынешних вождей?

- Так может быть в этом и есть план? Уничтожить доверие к интеллектуалам их же собственными руками, чтобы больше не было в стране либерального меньшинства?

- Я полностью согласна с Лилией Шевцовой в том, что у нашей интеллигенции, в том числе либеральной, есть достойный выход – попытаться стать моральным ориентиром для народа, честно сформировать повестку дня, понятную и поддержанную обществом. Тогда и под власть прогибаться не понадобится. Власти самой придется считаться с людьми. Но это, кажется, уже утопия.