«Гена рабства» у россиян нет, но «рабская культура» ничуть не лучше, чем «рабские гены»

После того как российские власти начали полномасштабное вторжение в Украину и с легкостью подавили несогласных новой волной репрессий, снова стали популярны разговоры о «генетическом рабстве» россиян: столетия бесправия, подавления свобод, диктатуры, государственного террора якобы не могли не повлиять на «ДНК» российского общества, и наглядным свидетельством этому можно считать отсутствие массовых протестов против «СВО».

Биолог-эволюционист Александр Марков объясняет, почему подобные взгляды противоречат базовым данным генетики и почему даже к представлениям о «культурной наследуемости» надо подходить осторожно.

Сам вопрос о том, миф или реальность «генетическое рабство» россиян, ужасно неполиткорректен. Многие назовут его расистским. И даже будут правы, если понимать под расизмом идею о том, что народы могут генетически различаться по каким-то социально значимым признакам, будь то интеллект, агрессивность, трудолюбие или склонность к демократии. В широких кругах «прогрессивной общественности», в том числе в околоакадемической среде стран Запада, сейчас принято считать (или, по крайней мере, публично утверждать), что таких различий не просто нет, а в принципе быть не может. Такова принятая сегодня в этих кругах социальная норма — продукт культурной эволюции, уходящий корнями в долгую и драматичную историю борьбы за социальную справедливость и всеобщее равенство.

Эта норма может быть сколь угодно важной и полезной на данном этапе общественного развития. Но само по себе это не делает постулат об отсутствии значимых генетических различий между народами научным фактом. Тем более что далеко не все общества и не все люди придерживаются этой социальной нормы. Многие продолжают тайно или явно задаваться еретическими расистскими вопросами.

В частности, в свете очередной с треском провалившейся попытки россиян построить демократическое общество, ориентированное на западные ценности, и в свете потрясших мир кровавых последствий этого провала многие вольно или невольно начинают размышлять: а все ли в порядке у русского народа с «генетикой».

Генетика — это наука, причем наука естественная. Она опирается на факты и эксперименты. И ей, по крайней мере теоретически, не должно быть дела до идеологических предрассудков и политкорректности. При этом генетике как науке определенно есть что сказать по заявленной теме. И если уж мы не можем предотвратить расистские размышления, то нужно хотя бы постараться их научно прояснить. Ведь у многих политически активных людей представления о генетике довольно смутные.

Начнем с того, что в самой постановке вопроса о существовании между человеческими популяциями генетически обусловленных поведенческих различий, в том числе различий в социальном поведении, нет ничего заведомо антинаучного. Генетика поведенческих, психологических и когнитивных признаков человека — наука вполне развитая, располагающая мощными современными исследовательскими методами и накопившая много интересных и важных данных. Она продолжает развиваться, несмотря на нарастающее сопротивление со стороны определенных политических сил. Традиционно генетику психологических и когнитивных признаков человека недолюбливают приверженцы левых политических взглядов — так уж повелось исторически, начиная еще со сталинско-лысенковских времен.

Так вот, данные генетики позволяют уверенно утверждать, что гены могут влиять — и нередко действительно влияют — на многие важные для нас признаки: от доверчивости, общительности, конформности и математических способностей до открытости новому опыту, оценок, получаемых школьниками на выпускных экзаменах, уровня образования и даже дохода. Но здесь сразу нужно сделать несколько важных оговорок, без которых сказанное может быть понято превратно.

Во-первых, в подавляющем большинстве подобных исследований изучается внутри-, а не межпопуляционная изменчивость. То есть не различия между популяциями, а различия между индивидами внутри одной и той же популяции. Например, можно взять 10 тысяч представителей коренного населения какой-нибудь этнически однородной страны — скажем, исландцев — и измерить у них какие-то фенотипические признаки, будь то рост, число лет, потраченных на учебу, или баллы в стандартном тесте на IQ. Затем этих людей можно генотипировать, то есть определить, какие генетические варианты (аллели) у них присутствуют в полиморфных локусах (то есть в тех участках генома, которые не у всех людей одинаковы).

Следующий шаг — сопоставление генотипа с фенотипом, что позволит нам выявить, к примеру, «гены высокого роста», то есть аллели, значимо чаще встречающиеся у долговязых исландцев, чем у низеньких. С тем же успехом мы можем найти — и действительно находим — «гены IQ», «гены образования» и так далее. Такой подход называется полногеномным поиском ассоциаций (genome-wide association study, GWAS).

Однако выводы GWAS будут осмысленными, только если исследователи скрупулезно соблюли целую кучу замысловатых методических нюансов. Одним из важнейших условий является максимальная гомогенность выборки и максимальный учет всех возможных сторонних (не генетических) факторов, которые в принципе могут влиять на изучаемый признак. Если вы включите в выборку людей из разных обществ — например, смешаете в одну кучу исландцев, китайцев и пигмеев, — то интерпретировать результаты GWAS будет, мягко говоря, нелегко. Одна из причин, почему так нельзя делать, заключается в том, что влияние генов на признаки может быть культурно зависимым: в разной культурной среде один и тот же ген может по-разному влиять на интересующий нас признак. Конечно, культура и сама по себе, безо всяких генов, существенно влияет на психологические признаки. Изучая смешанную выборку при помощи GWAS, мы не поймем, например, почему европейцы в среднем большие индивидуалисты, чем жители Южного Китая: из-за разных генов (а они разные) или из-за разной культуры (она тоже разная).

Поскольку исследуются в основном гомогенные выборки, мы сейчас гораздо больше знаем о влиянии генов на различия между индивидами внутри той или иной популяции, чем об их влиянии на межпопуляционные различия.

Еще одна важная оговорка: влияние генов на психологические и когнитивные признаки людей не бывает строго детерминистическим. Оно всегда вероятностное и обычно не очень сильное. Не менее, а часто более важным определяющим фактором является среда в самом широком смысле. Для людей среда — это прежде всего среда культурная.

Показатель, отражающий степень влияния генов на признак, называется наследуемостью признака. Существует довольно много методов оценки наследуемости, различающихся и по своей точности, и по применимости к конкретным ситуациям. Наследуемость признаков варьирует от 0% (это значит, что вся изменчивость по признаку в выборке объясняется средой, а гены вообще ни при чем) до 100% (вся изменчивость полностью объясняется генетическими различиями между индивидами, входящими в выборку). На практике такие крайние значения — большая редкость. Для большинства интересных и важных психологических признаков в грамотно проведенных исследованиях наследуемость оказывается где-то в пределах от 5–10% до 50–60%. Причем в разных обществах и даже в одном обществе в разные исторические эпохи наследуемость одного и того же признака вовсе не обязана быть одинаковой.

С учетом всех этих (и многих других, оставленных за кадром) оговорок мы все-таки можем сказать, что генетика, как правило, объясняет заметную часть индивидуальной изменчивости по важным психологическим признакам во всех изученных человеческих популяциях. Из этого напрямую следует, что такие признаки могут эволюционировать «по Дарвину» и обязательно будут это делать при наличии соответствующего отбора. Например, если наследуемость признака «экстраверсия» больше нуля и если экстраверты оставляют в среднем больше (или меньше) доживающих до репродуктивного возраста потомков, чем интроверты, то со временем и доля экстравертов в популяции, и частота встречаемости «генов экстраверсии» будут расти (или, соответственно, снижаться). Тут тоже следовало бы сделать миллион оговорок, но мы их опустим. В общих чертах это так: отбор людей по многим важным психологическим признакам был бы эффективен, если бы имел место.

Поэтому гипотеза, о которой идет речь, не может быть отвергнута с порога как заведомо ложная или антинаучная. Разумеется, генетику признака «склонность к рабству» ни у русских, ни у других популяций никто всерьез не изучал. Этот признак вообще почему-то пока не попал в поле зрения ученых. Однако по аналогии с другими, изучавшимися признаками, более или менее близкими по смыслу, — такими, например, как «конформность», то есть готовность поступиться собственным, объективно верным мнением в угоду ошибающемуся большинству, — мы можем довольно уверенно предполагать, что, как бы мы ни определили «склонность к рабству» и из каких измеряемых психологических компонентов ни собрали бы эту, несомненно, комплексную характеристику, она почти наверняка будет иметь ненулевую наследуемость.

Например, наследуемость конформности, по данным одного солидного китайского исследования, может достигать 37%. Найдено даже несколько конкретных аллелей, ассоциированных с конформностью у китайцев (по другим популяциям данных пока недостаточно), среди них — вариант гена NAV3, влияющего на рост аксонов (длинных отростков нервных клеток). То есть конформность — признак отчасти наследственный, а значит, способный эволюционировать под действием отбора.

Таким образом, у нас есть веские основания предполагать, что популяция, веками подвергавшаяся интенсивному отбору на «склонность к рабству», теоретически может значимо отличаться от других популяций, не подвергавшихся такому отбору, и по фенотипической выраженности рассматриваемого признака, и по его генетическому базису. Проще говоря, некий народ теоретически может отличаться от других народов «повышенной склонностью к рабству», и это отличие может отчасти «объясняться генами».

Вот только у нас нет никаких оснований утверждать, что сказанное справедливо именно для «русского народа» (как бы мы его ни определяли) и несправедливо, к примеру, для украинского или польского. Поправьте меня, если я ошибаюсь, но, по-моему, идея о «генетическом рабстве» русских по умолчанию предполагает, что у украинцев и поляков ситуация принципиально иная, — иначе кого вообще заинтересовала бы эта идея?

Мы можем сколько угодно предполагать, что русские веками подвергались отбору на склонность к рабству, но у нас нет реальных данных, позволяющих проверить это предположение. Возможно, среди жертв репрессий и вынужденных эмигрантов в разные исторические эпохи «склонность к рабству» была в среднем ниже, чем у выживших и оставшихся. Но мы не знаем этого наверняка. Может быть, у них действительно в среднем была ниже частота встречаемости гипотетических аллелей, повышающих вероятность проявления в фенотипе признака «склонность к рабству». А может, и не была. Мы этого не знаем и потому не можем ни утверждать, что по признаку шел отбор, ни тем более оценить силу и эффективность этого отбора. Хотя, конечно, было бы интересно генотипировать десяток тысяч эмигрантов и столько же оставшихся и сравнить частоты аллелей. Может, не обнаружилось бы никакого отбора или выявился бы отбор совсем по другим признакам — например, по открытости новому опыту и склонности к авантюризму (эти признаки изучались генетиками, и они имеют ненулевую наследуемость).

И все же главный аргумент против идеи о «генетическом рабстве» русских состоит в том, что генетически русские крайне мало отличаются от других восточноевропейских народов. Причем не только от украинцев, но и от эстонцев, литовцев, латышей, чехов и поляков. Даже от немцев, живущих чуть дальше, русские отличаются по генам настолько слабо, что, если бы речь шла о диких животных, не имеющих культурных различий, биологам и в голову не пришло бы считать их разными популяциями. Те генетические различия между европейскими народами, которые при желании все-таки можно обнаружить, в основном затрагивают частоты встречаемости аллелей, связанных с такими «скучными» вещами, как иммунная система и пигментация кожи (это то, что быстрее всего эволюционирует при миграциях). Нет ни одного аллеля, который был бы у всех или почти всех русских, но отсутствовал бы у всех или почти всех поляков или эстонцев.

Если бы русские значимо отличались от других восточноевропейцев по частоте встречаемости каких-нибудь аллелей, существенно влияющих на поведение, черты личности или когнитивные способности, то ученые заметили бы это уже лет десять, а то и двадцать назад. Сегодня мы можем сказать, что таких различий почти наверняка не существует.

Но значит ли это, что русский народ может вздохнуть с облегчением: у него нет «гена рабства», а значит, светлое демократическое будущее не за горами? Боюсь, что для такого вывода тоже нет оснований.

Кроме генетической наследственности, у людей есть наследственность культурная, во многих смыслах и более сильная, и более важная. К сожалению, многие не понимают, что с практической точки зрения не очень важно, прописана ли склонность к диктатуре (рабству, агрессии, пьянству и так далее) в генах людей или в их культуре. Многие рассуждают примерно так: если в генах, то это судьба и ничего не поделаешь, а если только в культуре, то это пустяки, можно перевоспитать. На самом деле, если речь идет о сложных психологических признаках, ситуация скорее обратная. Мы уже говорили о том, что влияние генов на психологию людей, как правило, слабое, вероятностное, совершенно не детерминистическое и к тому же культурно зависимое. С другой стороны, культурные традиции, в том числе плохо осознаваемые самими людьми, могут быть сильными и стойкими. Они могут влиять на специфические особенности мышления, мировосприятия и поведения.

Например, на юге США уровень убийств сегодня коррелирует с долей иммигрантов шотландского происхождения в данном округе согласно переписи 1790 года. Это связывают с так называемой «культурой чести», характерной для многих традиционных клановых обществ, включая старое шотландское. Ранние иммигранты привезли ее с собой в Америку, и там от нее до сих пор остались неприятные отголоски. В отличие, кстати, от самой Шотландии, где культурная эволюция в последние три столетия шла своим путем.

Специальные исследования также показали, что дети иммигрантов из бедных стран, родившиеся и выросшие в богатых западных странах, сохраняют ряд психологических особенностей, характерных для обществ, из которых вышли их родители. Есть данные, показывающие, что у современных европейцев целый ряд психологических признаков коррелирует с числом лет, в течение которых данный район Европы находился под контролем римской церкви, причем не в последние столетия, а в период с 500-го по 1500 год нашей эры. В целом имеющиеся данные, пусть пока скудные и неполные, позволяют утверждать, что культурная наследственность, скорее всего, является серьезным фактором, сильно влияющим на исторические судьбы обществ.

Можем ли мы предположить, что у русского народа (или у той крайне гетерогенной совокупности, какой является многонациональное население России) склонность к рабству и диктатуре все-таки «прописана» — если не в генах, то в культуре? Предположить это, конечно, можно — нет причин с порога отвергать такую гипотезу (напомню, что речь идет только о научных причинах). Но вот подкрепить ее сколько-нибудь убедительными фактами и цифрами не получится.

Естественно-научные подходы к изучению культурной эволюции только начинают развиваться. На данный момент мы еще не знаем наверняка, какие именно культурно-психологические особенности общества влияют на вероятность успешного заимствования пресловутых «демократических институтов», сложившихся в странах Запада, а затем начавших с переменным успехом распространяться в других регионах.

Есть интересные и правдоподобные гипотезы о том, почему эти институты зародились именно в странах Запада (заинтересованным читателям горячо рекомендую книгу антрополога Джозефа Хенрика «Самые странные в мире. Как люди Запада обрели психологическое своеобразие и чрезвычайно преуспели»). Однако это пока хоть и красивые, но все же гипотезы. Мы также слабо представляем себе, что требуется незападному обществу для того, чтобы успешно заимствовать эти институты, когда они уже существуют: бери и копируй. И чтобы потом общество не скатилось обратно в стандартное недемократическое состояние с диктаторами, кланами, коррупцией, предвзятыми судами, несвободной прессой и прочими прелестями типичных человеческих обществ.

Психологические исследования показывают, что по ряду признаков, которые гипотетически могут иметь отношение к интересующему нас вопросу (по индивидуализму, прочности родственных связей и развитости социальных институтов, основанных на родстве, доверию к государственным институтам, склонности к кооперации с незнакомцами и так далее) население России, особенно ее европейской части, мало отличается от других восточноевропейских народов — точно так же, как и в случае с генами. И если мы считаем, например, что финны и поляки успешно встали на путь демократического развития, а россияне нет, то имеющиеся кросс-культурные психологические исследования пока не дают нам внятного ответа на вопрос «почему?». Возможно, надо просто глубже копать. Возможно, нужно больше объективных и достоверных данных. Но такие данные крайне трудно собирать в авторитарных странах без свободы слова, с мощным репрессивным аппаратом, да к тому же воюющих.

Подведем скромные итоги. Никакого «гена рабства» у россиян нет, это мы можем утверждать довольно уверенно. Но это не повод вздыхать с облегчением, потому что «рабская культура» — гипотетический комплекс психологических адаптаций к рабству, передающийся путем культурного наследования, — ничуть не лучше, чем «рабские гены». Мы, однако, не знаем (в естественно-научном смысле слова «знать»), действительно ли в российской культуре укоренены некие особенности восприятия и мышления, социальные нормы, привычки и стереотипы, склоняющие общество к отторжению западных демократических институтов и ценностей.

Будь я безответственным фантазером, я бы осторожно предположил, что в пределах Восточной Европы существует градиент таких признаков, что они постепенно нарастают с Запада на Восток. Может быть, с маленькой ступенькой примерно там, где полтысячелетия назад проходила русско-литовская граница. Но поскольку это лишь домыслы и фантазии, не имеющие научных оснований, ничего такого я предполагать не буду. Бог с ними, с генами и культурными кодами. Давайте лучше будем верить в столь популярные в западной культуре — и, к слову, чуждые многим другим культурам — идеи о том, что «люди сами являются хозяевами своей судьбы» и «будущее еще не написано».

Александр Марков
биолог, специалист по теории эволюции