Существование нашего государства является теперь продуктом веры и творческого воображения

Хуже совка

Пора доставать из бабушкиного сундука опыт жизни в СССР. Я, каюсь, ругала Советский Союз почем зря и настаивала на том, что жить стало легче, жить стало веселей. Но все кончилось недавно. Я зачем-то включила картинку из Госдумы, почти случайно, пыль протереть под музыку. В телевизоре докладывал Нургалиев, точнее, депутаты комментировали его доклад, а министр просто сидел в какой-то ложе, кто-то шел к нему с бумажками, корреспондент нес оптимистичную ерунду про реформу МВД, а я аж замерла от ощущения дежа-вю. Я же это помню! Мы было лет десять, и точно так же телевизор бормотал какую-то бодрую чушь про надои и убои. Что-то где-то колосилось, пелось и плелось, но к реальности моей и моих родителей это не имело ровным счетом никакого отношения.

В телевизоре была даже не ложь, а разновидность фантастики.

Хотя картинка получалась симпатичная — как те фотообои с очагом, который не грел, но создавал декор в каморке папы Карло. (Я специально не хочу про свежий Госсовет и Медведева, потому что в данном случае в телевизоре совсем не фантастика, а наоборот.)

Советский мир, который я застала, не был людоедским. Его населяли лицемеры, приспособленцы и трусы, но откровенных негодяев я не встречала. Отец рассказывал про своего знакомого, который должен был ехать на Кубу, оставив дома умирающую мать. Второго шанса уехать работать за границу могло и не представиться, но и с матерью нехорошо получалось. В итоге знакомый выбрал Кубу. Но это один такой случай.

Учительница физкультуры в школе была садистка, испортившая мне семь лет жизни и аттестат. Но и то был частный случай психологического негодяйства. Школу я вообще не любила, потому что сам принцип советской педагогики заключался в давлении: там не стой, туда не ходи, майка должна быть красная, а не белая, ручка черная, а не синяя, не пой, не болтай, не смейся, не перебивай, слушай старших, стройся по линейке, не умничай и делай как все.

Одноклассница попалась не очень: я однажды непатриотично пошутила, что галстук можно перевернуть и получится слюнявничек. Мы шли с экскурсии в Мавзолей Ленина, ели мороженое, но было тошно и хотелось немного похулиганить. Я тогда не понимала ничего про нарушение табу и способы компенсации шока. И, конечно, ничего плохого о святыне — теле вождя — не думала. Но дернуло что-то за язык. А одноклассница была председателем пионерского отряда. На следующий день класс объявил мне бойкот. Она раньше меня пришла в школу и провела патриотическую разъяснительную работу. Пожалуй, это был первый и единственный случай моего детского столкновения с подлостью, прикрытой идеологией.

В остальном мое советское детство населяли обычные люди, не герои и не ораторы, но в целом довольно приличные. Советская реальность тоже была ничего. Вялая, сонная, цепкая, но не слишком страшная. Жил был у бабушки серенький козлик, никого не трогал, никуда не лез. Нет, я знала, конечно, про товароведов, которые прятали под прилавком сметану и дубленки, про блат, про профсоюзные путевки, которые дают начальстволюбам, про то что надо вступать в КПСС ради карьеры, что начальники получают еду и одежду в спецраспределителе, что они живут в больших и красивых домах, а не в коммуналках, что из гастролей артисты Большого театра привозят магнитофоны и джинсы, потому что экономят командировочные и варят суп из пакета в гостиничном биде, а гэбэшники сопровождают их в эту дивную заграницу, где настоящий рай с куклами Барби и журналами «Плейбой». Что иногда артисты убегают и их объявляют предателями. А если ты что-то нехорошее скажешь про КПСС и СССР за границей или просто при этом самом гэбэшнике, то больше никуда не поедешь, карьера твоя обломится и донос на тебя будет храниться вечно в их тайных архивах. Я знала, что есть запрещенные книги, напечатанные на машинке: их читают за одну ночь и отдают обратно. Причем запрещены совершенно разные — и про царя, и про Сталина. И Сталин тоже какой-то запрещенный. И Хрущев. А Брежнев в старческом маразме и пишет книги про подвиги, которых не совершал.

В этом дурацком мирке можно было жить, никак особенно с ним не соприкасаясь. Не прислоняясь, как в метро.

Скажем, квартиру могли дать не только члену партии. И приличные деньги платили не только пропагандистам — скажем, мой дедушка спокойно преподавал баллистику в военной академии и чувствовал себя вполне состоятельным. И не обязательно было идти в гэбэшники ради заграницы и джинсов. Можно было и в артисты, если есть талант. В общем, были какие-то варианты, относительно вегетарианские. Преуспеть, не впадая в идеологический раж, конечно, затруднительно, но прожить можно.

Эти самые начальники, которые члены партии и номенклатура, тоже оказывались неужасными. С одним таким приятельствовал мой отец. Очень был важный товарищ, поставленный на идеологический книгопечатный фронт, главный человек в деле советского книгоиздания и пропаганды печатной советской продукции. Образованный, светский, дружил, как водится, с богемой и интеллигенцией. И помогал этой самой бестолковой интеллигенции, чем мог. Просто так помогал, не ради создания пятой колонны и продвижения варварских властных инициатив с «человеческим лицом». Вопросов о том, ворует ли он, не могло возникнуть в принципе. Мне он всегда дарил какие-то дивные книжки, которых было не сыскать в магазинах, и экспортную сувенирку с логотипами их идеологического ведомства — шикарные закладки и обложки для книжек. Похоже, это все, что он мог взять с работы. Ездил он на черной машине с шофером. И это был верх шика. Жил в большой квартире, как и полагается начальнику, — ну кто видел квартиры советской номенклатуры хотя бы в кино, тот поймет. Книги, мебель, ковры, японская бытовая техника, широкий коридор, немного антиквариата.

Что еще? Шептались про репрессии, которые устроил Сталин. Про кукурузу, царицу маразма. Про диссидентов и невыездных, которые хотят уехать, но не дают. Рыцарей доноса презирали и боялись, а милиционеров — нет. Милиционер был дядей Степой и вообще другом детей. Мог перевести через дорогу старушку, легко.

Церковь тоже была — она тогда представлялась сказочной. Туда ходили нечасто — нельзя было, но иногда можно — на крестный ход, например. По специальным пропускам. И как же там было красиво и таинственно. Чистый рай.

Ну и как смела я быть недовольной своим счастливым советским прошлым? А вот недовольна — и все.

Потому что противно молчать, осторожничать, суетиться вокруг начальства и вступать в КПСС ради карьеры. Хотелось свободы и человеческого достоинства. И новая эра наступила. Кто помнит, тот понимает, о чем я.

Но сейчас не об этом, а про ценный опыт, который теперь надо отряхнуть от пыли и применить к старой новой жизни. Без свободы и достоинства, но с КПСС, гэбэшниками, с руководящей и направляющей РПЦ, Лениным, Сталиным, бутылкой в прямой кишке, японской бытовой техникой, черными машинами начальства, джинсами, жвачкой и Большим театром. И даже с журналом «Плейбой» и куклой Барби.

Последние дни я пытаюсь сложить эту головоломку. И не выходит. Казалось бы, вот он, Нургалиев, в Госдуме, и можно точно так же не обращать на него внимания, как не обращали мы внимания на не важно какой съезд КПСС. Живут себе где-то в параллельной вселенной, и ты живи, не прислоняйся. Но не получается СССР из нынешней России — хоть так крутани, хоть эдак. Различие существенное. Советский Союз требовал от граждан идеологической преданности, верности догмату. На худой конец, соблюдения ритуала. Нельзя глумиться над пионерским галстуком, но можно просто молчать, думая про себя все что угодно. В позднебрежневские годы даже можно было посмеяться, порассказывать анекдоты, но сами шутники часто ничего апокалиптического не имели в виду. Думали, что это простой такой временной тупик, старческий распад. Но есть настоящие члены партии, верные ленинцы, справедливость существует в природе, совесть коммуниста — не фейк и не блажь, мы строим великое нечто, хорошее, прогрессивное и живое. Да, кто-то кое-где у нас порой, но не ад же, совсем не ад. А где-то даже и рай, в недалеком будущем.

Советский Союз был тяжелым неповоротливым чудищем, между лапами которого шмыгала обывательская мелочь. Жизнь обывателя была дурацкая и абсурдная, часто унизительная, но жить ею СССР не мешал. В новой России этот трюк — проскользнуть невредимым под брюхом чудовища — не проходит. Новая Россия троллит и преследует своего гражданина, как врага. Налоговую и полицию обойти невозможно, они ищут и находят тебя сами. Бутылка в лапе чудовища или пара печатей твой компании - и вот ты уже труп. И прокуратура преследует тебя даже после смерти. Телевизор изрыгает истерическую пену.

«Либеральная ложь», «посадить», «ужесточить», «умрем», «предатели веры и отечества», «наймиты», «продажные шкуры», «враги» — кричит на тебя телевизор, и ты в ужасе отшатываешься. Это не идет ни в какое сравнение с мирным фоновым бормотанием про надои и съезд КПСС.

Суд осуществляет особенно тонкий троллинг: он как будто последняя инстанция в схватке гражданина с монстром, но на деле он и есть сердце монстра. Это не советский суд из фильма «Мимино», где люстра венецианского стекла изобличена как люстра воронежской артели имени Клары Цеткин, адвокат-девочка выигрывает дело, гордый горец оказывается на свободе, а подлец посрамлен. В новой России можно бегать за судьей с топором, можно сжечь себя в зале заседаний, можно пикетировать, публиковать телефоны судьи в интернете, но все равно справедливости не добьешься. Даже ценой собственной жизни.

Карьеру без лояльности тоже не сделаешь. Здесь ничего нового, конечно. И бог бы с ней, с карьерой, но возникает вопрос о доходах. Пенсий, бесплатной медицины и образования уже почти нет, и дальше будет только хуже и дороже, поэтому деньги превращаются в фактор физического выживания. В СССР можно было не работать и не помереть без медицинской помощи. В России можно работать и умереть без нее. Выбор жесткий: хочешь жить — пресмыкайся.

Про совесть тоже интересно. Вот, говорят, не было в СССР свободы совести. Неправда. Никто не заставлял верить в КПСС, как в Христа. Требовалось лицемерить на собраниях, но это же не идет ни в какое сравнение с лицемерием перед Богом. КПСС даже критиковали, да, у них были недостатки, которые разбирались в райкомах и политбюро! Рядовые члены партии, а иногда и руководители оказывались нехорошими людьми и непрофессионалами. Их снимали с работы за нарушение партийной дисциплины и аморалку! Верите? Это было! Генсеков снимали, Сталина выносили из Мавзолея! Кто посмеет нынче сказать, что иерарх NN — негодяй и развратник? Кто посмеет снять с должности генсека за воровство и непрофессионализм? Господи, даже помыслить о таком кощунстве страшно. Усомнившийся в непорочности начальства немедленно объявляется врагом веры и царя и либеральным наймитом. И пойдет под суд, если скажет негодяю все правду про него в публичном месте.

Церковь больше не теплый сказочный дом, из распахнутых дверей которого выносится в весеннюю пасхальную ночь запах ладана и молитвенный распев. Это теперь идеологический отдел, райком веры и правды. Там тоже не найти убежища от реальности новой России.

Вымерли, растворились, исчезли как класс ответственные советские начальники. Я скучаю по принципиальным секретарям обкомов, по убежденным и яростным хозяйственникам, которые с матом чего-то там внедряли, по степенным чиновникам, которые служили социалистической Родине и тащили со своей ответственной работы сувениры для маленьких пионерок.

На чиновниках новая Россия и сломалась. Хорошо помню момент, когда сломалась. Я спросила однажды ответственного, уполномоченного и важного начальника, назначенного на должность прямиком из приличных и профессиональных людей: «Почему все так? Неужели они... — и даже слово застряло в горле, настолько мне самой это казалось невероятным. — Неужели они просто воруют? Иначе это ведь невозможно объяснить». Он скорбно возвел очи к потолку. И кивнул на вертушку на столе. Пожал плечами. Горестно вздохнул. Воруют — переводилась на русский язык эта пантомима. Но все равно не верилось. До конца — нет. Я так и ходила в сомнениях, пока не узнала, что ворует и мой искренний собеседник. А что делать, если человеку совершенно некуда пойти. На этом уровне профессионализма воруют все.

В общем, ревизия советских реалий в сравнении с радостями новой России показывает, что опыт серенького козлика, живущего на отшибе, под брюхом стареющего чудовища, совершенно здесь не годится. Сожрут козлика. И даже не от голода, а просто так, походя. Лес рубят — рожки летят.

Рецептов не будет. Будет вопрос времени. Глядя на Нургалиева — вот почему-то поразила меня сцена с министром внутренних дел — я восхитилась чистотой людей, родившихся в Советском Союзе и оказавшихся в России. Жить во всем этом можно только в координатах веры.

Надо искренне верить, что каждодневный ужас бесправия и безнадежности, в котором проходит жизнь рядового гражданина — это исключительно частный случай, твой индивидуальный опыт. Это «кое-где у нас порой». Просто не повезло, бывает.

А где-то в телевизоре, у соседа, в другом городе, в Москве, в Кремле, в Белом доме, в администрации, в особняке на Рублевке, в большой красивой квартире на Остоженке, в оперном театре, в крупной компании есть настоящая, живая, красивая и разумная жизнь. В ней порядочные люди говорят про умное, судьи соблюдают закон, генералы верны присяге, чиновники озабочены реформами и благом народа, священники молятся Богу, депутаты радеют за избирателей, бизнесмены производят товары народного потребления, учителя несут свет знания. И вся эта конструкция доброты и истины приводится в движение справедливым и мудрым правителем, который и есть высшая инстанция веры и правды.

Что вообще все это — учителя, законы, здравый смысл, оперный театр, Кремль, судьи, молебны — существует на самом деле и мы еще не провалились в ад. У меня нет уверенности, что я бабочка, которой снится, что она философ Чжуан-Цзы. Однако уже есть подозрение, что весь XX век мне приснился, а живу я в XV веке. И в данный момент бреду куда-то в кокошнике и с коромыслом.

Поскольку само существование государства является теперь продуктом веры и творческого воображения, то мне лично интересно: сколько времени оно способно просуществовать только на этой основе? Много ли осталось людей с воображением? Можно ли одной силой мысли удерживать государство в мире материальном, не переходя в иную реальность? Способен ли святой цементирующий телевизор оставаться точкой опоры этого государства или понадобится что-то еще?

Главный опыт жизни в Советском Союзе заключался в том, что страна в итоге кончилась. Опыт столь же тяжелый, сколь и бесполезный. Хотя и телевизор работал на все четыре программы. Включаешь его теперь, а там «И снова здравствуйте!».

Наталия Осс