Вы здесь
Сергей Григорьянц: все гораздо прозаичнее и подлее
Ответ г-ну Фельштинскому
Отвечать на Ваше понимание отношения к России и Украине Збигнева Бжезинского у меня нет никакой нужды — это исчерпывающе и убедительно сделал в своем ответе мне Андрей Илларионов — с другими цитатами из статей и нашим с ним общим их пониманием. Разница у нас лишь в отношении к мнению эксгоссекретаря Соединенных Штатов.
Я с Бжезинским не раз встречался и говорил, в том числе и об Украине, правда, до начала русско-украинской войны. Однажды, году в 2000 он мне сказал, что накануне, возвращаясь из Европы, оказался в самолете рядом с Михаилом Горбачевым и тот ему всю дорогу хвалил Путина.
- Как Вы думаете, почему Горбачеву нравится Путин? – спросил меня Бжезинский.
- Потому что оба воспитаны и поставлены на высший пост в стране Комитетом государственной безопасности.
- Вот и я так думаю, – радостно меня поддержал Бжезинский, а я с некоторой тоской подумал, что американцы польского происхождения понимают то, что происходит в России гораздо лучше искалеченных советской властью русских, которым за четверть века за редким исключением ничего не удается объяснить.
Поэтому я не стал бы отвечать вам, как никогда не отвечаю на тексты бессмысленные и невежливые. Но есть одна очень серьезная для меня вещь в Вашей реплике и на упоминание о ней я не могу не отозваться. Это поставленные Вами рядом мое имя и имя полковника КГБ Литвиненко. Упоминание Ваше не совсем точно, во всяком случае слегка противоречит посвященным мне страницам в его книге «ЛПГ (Лубянская преступная группировка)». Там он описывает, как с генерал-лейтенантом КГБ Волохом, давая сразу же отчет директору ФСБ Барсукову они обсуждают не подбросить ли мне наркотики или патрон в аэропорту, якобы для того, чтобы я «с двумя чеченками» не вывез заграницу материалы о том, что происходило в действительности во время войны в Чечне. И это — единственное темное пятно в его биографии. Он якобы должен был «передать меня» от наружки до таможни и указать на меня полковнику КГБ Суркову (помощнику генерал-лейтенанта Волоха), который бы и подбросил патрон. Все это не то что ложь, но злостное, на 95% умолчание, сокрытие правды, а поскольку она связана с убийством его друзьями — коллегами по УРПО моего двадцатилетнего сына Тимофея, я не могу не ответить на Вашу реплику.
Ложь в этом рассказе Литвиненко и Вашем о нем упоминании очевидна даже непосвященному. Во время Первой чеченской войны там еще работали и русские и иностранные журналисты, очередная информация о войне не могла заставить заниматься созданием препятствий для ее появления лично директора ФСБ, генерал-лейтенанта — начальника управления КГБ, двух полковников и службы наружного наблюдения.
К тому же, сразу возникает вопрос — почему полковник ФСБ исполняет, да еще очень грубо, обязанности простого филера (довести меня от наружного наблюдения до таможни) и откуда вообще меня знает, если никакого отношения ко мне до этого не имел. Наружка за нами, и впрямь была, по дороге в Шереметьево я показал Маре Федоровне Поляковой – «смотрите, за нами хвост». В Шереметьево, действительно, при досмотре багажа подбросили патрон в сумочку, но, конечно, не мне, а Липхан Базаевой — единственной, кстати говоря, с нами чеченки, замечательной женщине, доценту Грозненского университета и председателю Союза женщин Чечни — организации равноудаленной и от КГБ и от уже появившихся вахабитов. Стремящейся, как и фонд «Гласность», подвергнуть международному осуждению преступления совершенные в Первой Чеченской войне и не допустить вполне очевидной новой.
Полковника КГБ Литвиненко как и полковника Суркова я опознать тогда не мог, но вместе с третьим, ставшим мне потом известным, как полковник КГБ, Таиром Таировым (из «Комитета по культурным связям СССР»), вместе с генерал-лейтенантом Волохом и по заданию Барсукова они все скопом выполняли отнюдь не филерские функции, как пишет об этом Литвиненко, а решали довольно сложную задачу, чем и объясняется заинтересованность директора ФСБ — сорвать (а если возможно — перекупить) собранный фондом «Гласность» «Международный трибунал по военным преступлениям и преступлениям против человечности совершенным в Чечне» (кстати говоря, обеими сторонами, и подозреваемыми в нем были не только российское руководство с Ельциным и Черномырдиным, но и Басаев). Членами Трибунала согласились быть Председатель и зам. Председателя комитета по правам человека Совета Европы г-н Кен Коатс и лорд Беттелл, премьер-министр Польши Ян Ольшевский, председатель Комитета по правам человека Сената Франции Жан-Франсуа Деньё, нобелевский лауреат Эли Визель и еще несколько людей всемирно известных, из русских членами Трибунала были — последний министр иностранных дел СССР Борис Панкин, министр юстиции России — Юрий Калмыков, председатель международной Хельсинкской ассоциации Юрий Орлов. В группе обвинителей были Галина Старовойтова, Валерий Борщов, Мара Полякова, в международном совете наблюдателей за опросом двухсот свидетелей — его председатель — швед Клаус Пальм, председатель Конституционного суда Чечни Ихван Гериханов, депутаты Государственной думы России и специально приехавшие члены американской «BAR-assotiation» (союза американских юристов). Опросы велись в Москве, в Хасавюрте, Грозном, Праге. Устав трибунала был написан лучшими юристами из Института государства и права, в первую очередь — знаменитым Александром Лариным.
Ко времени упоминаемого Литвиненко совета Волоха и Барсукова еще далеко не все было сделано, не все свидетели, среди которых были советники президента России и члены президентского совета — опрошены, но план был очевиден, это была первая в истории России попытка пусть морального, но юридически бесспорного осуждения руководителей страны за принятие преступных решений и руководству КГБ было ясно, что проведение Трибунала надо сорвать. Для этой задачи и был приглашен, в том числе и Литвиненко и мера его участия, конечно, соответствовала званию и была гораздо более значительной, чем просто филера. Разработанный в КГБ план, как потом стало ясно, вкратце был таким: до этого неизвестный мне Таир Таиров передает приглашение вполне руководимого КГБ (но мне это неизвестно) фонда Улофа Пальме провести выездное заседание Трибунала в Стокгольме. Фонд оплачивал дорогу, гостиницы для полутора десятков участников заседания (уже опрошенных свидетелей и членов Оргкомитета Трибунала), работу наших переводчиков и аренду центрального, самого крупного в Стокгольме зала. Нам надо было только приехать и выступить.
Но произойти все должно было иначе. Я, мой помощник Андрей Парамонов и Липхан Базаева, которая могла рассказать, что делается в Чечне, не должны были приехать в Стокгольм. Для этого Липхан на моих глазах — на соседней таможенной стойке — в сумку подбросили патрон, а у нас с Андреем вполне противозаконно забрали из портфелей все печатные и рукописные материалы, вплоть до личного письма Елены Боннер председателю шведского пэн-клуба. И удовлетворенно унесли к себе наши паспорта, считая (великие психологи КГБ!), что после такого беззакония мы начнем вызывать начальство, требовать все нам немедленно вернуть, а самолет тем временем благополучно улетит. Но к Липхан тут же подошла не отходившая от меня наш замечательный юрист Татьяна Георгиевна Кузнецова и вынув из сумки удостоверение адвоката сказала, что она остается в Москве с Липхан, так как та нуждается в ее помощи. Я же, конечно, выругался, но достаточно точно сообразив, что происходит, спросил, а где же наши паспорта? И их пришлось принести. Мы с Андреем прилетели в Стокгольм, что в КГБ не предполагали. У меня была хорошая знакомая на шведском телевидении, которой я вечером позвонил и в 7 часов утра она взяла у меня интервью, удивившись, что фонд Улофа Пальме, заплатив за все мероприятие очень большие деньги, никому об открытом заседании Трибунала не сообщил. В этом и была вторая часть плана — другие, приехавшие в Стокгольм члены оргкомитета Трибунала — Алексей Симонов, Наум Ним, кто-то из Солдатских матерей, увидев пустой громадный зал должны были без труда согласиться с предложением фонда Пальме о передаче всех прав в Трибунале опытному Таиру Таирову, который уже проводил, организованные КГБ, антиамериканские трибуналы (вполне жалкие) по войнам во Вьетнаме и в Никарагуа.
Но после моего телевизионного интервью в первый день зал был уже наполнен на половину, во второй, когда в Шереметьево пришлось разрешить проезд Базаевой и Кузнецовой люди стояли даже в проходах. Юристы выяснили, что патрон с этим же номером уже раза четыре в шереметьевской таможне подбрасывали разным людям и он фигурировал в их делах, а когда мы вернувшись подали жалобу, мне ответили, что ни какой патрон у Лепхан Базаевой найден не был. Все газеты, не только шведские, но и английские, датские, приславшие специальных корреспондентов, писали о Трибунале и истории в аэропорту Шереметьево. Таир Таиров и какие-то хмыри из фонда Улофа Пальме обещали большие деньги трибуналу, если я передам им права на его проведение. Мурыжили без всякого результата нас с Андреем всю ночь.
Таким образом Литвиненко, упомянув, что виноват в своей жизни лишь в том, что следил за мной, написал, скажем так, не всю правду. А будучи полковником, а не сержантом и обсуждая это на самом высшем уровне не мог не знать в какой операции принимает участие.
Я вспоминаю об этом, потому, что когда после выхода своей книги, где он так «честно и откровенно» каялся, Литвиненко позвонил мне по телефону из Лондона и опять начал молоть вздор об извинениях за то, что за мной следил, я отказался с ним разговаривать. Я хорошо понимал, что он лжет и он понимал, что у меня нет в отношении него иллюзий. Но до сих пор я постоянно думаю, не знаю прав ли был, положив трубку. Случилось еще так, что рядом стояла моя жена и ей было еще более отвратителен его звонок. Но Литвиненко явно хотел что-то рассказать, ему было что сказать причем самое важное для меня, поэтому он и писал обо мне в книге, а потом звонил по телефону. Но может быть он просто хотел меня во что-то впутать, может быть в Ваши и его двусмысленные дела с Березовским.
Скажу сразу — я уверен в том, что Литвиненко не принимал личного участия в убийстве моего сына Тимофея в январе 1995 года. Сделано это было его друзьями в УРПО, но он пришел туда на службу только в 1997 году. Хотя, конечно, знал, чем занимались его коллеги убийцы из этой банды и до этого и, возможно, хотел мне что-то рассказать, может быть назвать имена. По сведениям полковника КГБ Трепашкина УРПО были убиты до прихода туда Литвиненко двадцать человек. В 1994-95 годах у этих выродков было свое «ноу-хау» – убивать сначала сыновей, что всегда проще, а потом уже и отцов, если не понимают «по хорошему». Сперва был выброшен из окна сын Сергея Дубова — замечательного издателя, изобретателя газеты бесплатных объявлений, который по неопытности стал в смутное время владельцем издательства «Новое время». Заработав и в этом гэбэшном гадюшнике большие деньги, он наивно решил, что они и впрямь его. Дубову один раз сказали – «отдай» – в «Новом времени» все наше. Он не поверил, не понял где оказался, даже после гибели сына записал на пленку разговор с вымогателями и передал в Генеральную прокуратуру. Тогда убили его, а по написанным левой ногой доверенностям деньги забрали (Литвиненко в своей книге называет это сбором «общака» КГБ). У Григория Явлинского, позволявшего себе в «Яблоке» непозволительную независимость, сыну-музыканту отрубили палец, прислали его отцу и пообещали в следующий раз прислать руку сына. Явлинский все понял, «Яблока», как серьезной партии больше не было. Сын уехал в Англию.
Мне, перед пятой конференцией «КГБ: вчера, сегодня, завтра», позвонил адмирал Рогозин (первый заместитель директора ФСБ Барсукова), спросил не может ли прийти на конференцию. Мы с женой тут же попросили приглашения для дочери в Париж (откуда она только что вернулась), для сына — к его крестному Андрею Шилкову в Иерусалим. Но не успели. О гибели сына я подробно пишу в другом месте — здесь нет сил повторять. Я как и Дубов «не понял» и полуживой, через пять дней после его похорон провел Пятую конференцию «КГБ: вчера, сегодня, завтра».
Тогда некий профессор Бауманского института Волченко — как потом выяснилось из близкого круга адмирала Рогозина, передал мне, что в Ленинграде есть некая женщина, которая заранее знала о готовящемся убийстве. Сказала ему об этом, а он видите ли через моего заместителя Владимира Ойвина не смог меня найти и предупредить. Но теперь она готова все рассказать и нам надо только приехать к ней в Ленинград. Конечно, я не вернулся бы живым из Питера. Но отказаться я не мог, согласился, но, конечно, предупредил обо всем своих адвокатов, а мой помощник Дима Востоков решился поехать вместе с нами. Я купил три билета, но теперь Волченко отказался, свидетели ему нужны не были. Зато через несколько дней предупредил:
- Вы же понимаете, что сохраняется опасность для вашей жены и дочери.
Я написал письмо президенту Миттерану, с которым пару раз встречался, попросил об убежище для жены и дочери, французский посол лично занимался их выездом, но мой шофер в день отъезда не приехал за нами — и они смогли добраться в аэропорт лишь на машине ВВС, снимавшей их отъезд.
Зато на следующий день в девять часов утра ко мне в дверь позвонили. В глазок я увидел троих, ладных как Литвиненко молодых людей с очень располагающими мордами.
- Нам посоветовал …(какое-то имя отчество) обязательно к вам обратиться. Нам так нужно посоветоваться…
Но я не открыл в отличие от Сергея Дубова и своего собственного обыкновения дверь. Они полчаса меня уговаривали, но ломать железную дверь не стали. Я ответил:
- У подъезда есть телефон-автомат, вы можете мне позвонить.
Когда, наконец, просители ушли, из окна я видел, как они спортивно шагали по улице. Телефон-автомат их не заинтересовал.
Конечно, они выбросили бы меня из окна (седьмой этаж) и все было бы логично: сын умер, жена и дочь — уехали, остался один и в отчаянии покончил с собой. Но я опять рассказал и написал об этом всем, кому мог, даже участковому милиционеру оставил об этом заявление. Друзей Литвиненко из УРПО не устраивала такая известность. Но я много лет ожидал третьей попытки.
Только фонд «Гласность» после очередной попытки меня купить, соблазнить большим успехом, запугать был в четвертый раз разгромлен до тла и в этот раз я не смог его восстановить. Последний мой водитель оказался офицером связи Гейдара Алиева. Кроме него в операции было задействовано еще десяток как и он полковников и майоров КГБ.
Таким образом, Ваш приятель, г-н Фельштинский, многое мог бы мне, да и Вам, рассказать обо мне и своих коллегах. Конечно, он абсолютно ничем не лучше своих друзей-убийц из УРПО, знал, что КГБ, где служил — преступная организация, понимал, что такое УРПО (интересно, если бы его роли с Луговым поменялись, насколько ловко он убил бы Лугового и каким бы стал депутатом Государственной думы) и если чем-то от своих приятелей-убийц отличался, то только большей сообразительностью, возможно благодаря доверительным отношениям с генералами Волохом, Трофимовым и даже директором ФСБ Ковалевым, о которых он сам пишет. Литвиненко сразу же понял, что после убийства Березовского немедленно избавятся и от убийц, как вскоре избавились от убийц генерала Рохлина, и предложил друзьям-убийцам выход из этой безнадеги с разоблачением начальства. Правда, коллеги Литвиненко предпочли делать свои разоблачения в масках, понимая, что кто-нибудь — я в том числе — может их опознать. Об этом, кстати говоря, внятно говорит его вдова в видеоинтервью с режиссером Некрасовым. Так что я бы посоветовал Вам г-н Фельштинский скорее стыдиться таких друзей, чем рекламировать свое с ними знакомство. И уж, конечно, не пересказывать публично куски плохо понятых Вами сплетен. Мне могло бы быть лестно сопоставление моего письма Илларионову с очень проницательным романом Володи Войновича о Солженицыне и будущем России. Но у Войновича были совсем другие причины (как и у Владимира Лакшина и Бенедикта Сарнова) так относиться к Солженицыну и его недобросовестной и морально нечистоплотной книге «Бодался теленок с дубом», а вовсе не та сплетня, которую Вы плохо пересказываете. Вам не надо изображать из себя действующее лицо в кровавой трагедии, смысла которой Вы не понимаете и даже текст выучили так плохо.