Бог есть неограниченное все, человек есть только ограниченное проявление Его

 20 ноября 2010 года исполнилось 100 лет с того момента, когда Россия вздохнула свободно — умер, наконец, Лев Толстой. Ведь что для России самая главная свобода? Свобода лгать, а какая же ещё? А тут такое препятствие — упрямец, правду-матку режет, никуда от него не деться, и не взять его ничем. Успел стяжать себе всемирную славу большого писателя, совести нации — поди тронь его! Уж и остался он почти один на один со своей правдой, сам признался: «Людей, разделяющих мои взгляды, едва ли есть сотня», уж и цензурировали, следили за каждым шагом, уж и увещевали, угрожали, травили, уж и отлучали от церкви, молили Господа о ниспослании ему смерти: «Господи, умиротвори Россию ради церкви Твоей, ради нищих людей Твоих, прекрати мятеж и революцию, возьми с земли хулителя Твоего, злейшего и нераскаянного Льва Толстого и всех его горячих последователей…» (Молитва Иоанна Кронштадтского. Газета «Новости дня». Москва, 14 июля 1908 г ). И вот, наконец, свершилось!..

«Дейли Телеграф» в статье «Russia abandons literary past, ignoring Tolstoy's centenary» сетует, что уже и в наше время Толстого отлучили от памяти — он стал «неличностью» по Оруэллу (nonperson). Сокрушаются англичане, что Толстой дважды признан в судах экстремистским писателем, что Россия игнорирует 100-летнюю годовщину со дня его смерти, отказываясь, тем самым, от своего литературного прошлого в лице великого русского писателя.

Господа иностранцы делают большую ошибку, путают цель и средство, считая Толстого в первую очередь писателем, пусть даже и великим. Это — так, но это всё равно вторично. Так мы никогда не поймем ни Толстого, ни того что происходило и происходит вокруг его имени. Прежде всего, нам необходимо адекватно ответить на вопрос: Толстой — это кто? С кем мы имеем дело? Кстати, еще Николай II наложил лукавую резолюцию на сообщении о смерти Толстого: «Душевно сожалею о кончине великого писателя, воплотившего во время расцвета своего дарования в творениях своих образы одной из славных годин русской жизни…» Царь манипулировал, избегая афишировать действительную, опасную миссию Толстого, пытаясь ее свести чисто к литературной деятельности. А ведь это подмена, профанация чего-то несравнимо более значительного.

Нужно отдавать себе отчет, что писательство Толстого, особенно его проза — это всего лишь инструмент достижения большей цели, которую он очертил еще в 1855 году: «…разговор о божественном и вере навёл меня на великую, громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта — основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле... Действовать сознательно, к соединению людей религией — вот основание мысли, которая, надеюсь, увлечет меня».

И эта мысль не просто увлекла Толстого, она стала его жизненной программой. Вот как писал секретарь Толстого В.Ф.Булгаков: «Если бы он остался только художником, и тогда он принадлежал бы к величайшим писателям всех времен и народов. Но влияние его и слава опираются теперь, прежде всего на религиозную его проповедь, которая находится в несомненном и явном антагонизме с его художественным творчеством. Подобно Гоголю и Достоевскому, Толстой всю свою писательскую деятельность подчинил интересам религии…»

В ответ на то, что кто-то из посетителей Ясной Поляны выражал свой восторг и благодарность за создание «Войны и мира» и «Анны Карениной», Толстой ответил: «Это все равно, что к Эдисону кто-нибудь пришел и сказал бы: "Я очень уважаю вас за то, что вы хорошо танцуете мазурку". Я приписываю значение совсем другим своим книгам (религиозным!!)»

Толстой заложил (и это отражено в основном в его публицистике) основы формирования новой религии, религии безо лжи и двуличия, учение Христа в новом свете, очищенного от церковной мракобесной коросты. Толстой актуализовал самое ядро этого учения — непротивление злу и идеалистические нравственные максимы, за что и был так люто ненавидим церковью, которая занята всё больше мистикой и обрядотворчеством. Православие выше Писания ставит так называемый «опыт церкви», выворачивающий евангельское учение порой с точностью до наоборот — положение служанки государства, имперского идеологического органа к этому вынуждает…

И даже роль архитектора новой религии тоже несколько ограничивает действительное значение, истинный масштаб фигуры Толстого. Он не просто обрисовал какое-то частное религиозное направление, а стал современным Иоанном Предтечей, глашатаем, возвестившим на этот раз Второе пришествие Христа, т. е. актуализацию евангельского учения в новом, неотвратимо действенном виде. Церковь, в лице того же Иоанна Кронштадтского, конечно же считала Толстого «предтечей антихриста».

Нужно понимать, что сложившиеся ситуации в Древней Палестине (Иудее, Галилее, Самарии) 2000 лет назад во время Первого пришествия и происходящее в России в некотором смысле одинаково и аналогия просматривается на культурном уровне.

Выдающаяся иудейская культура, монотеистическая религия к I веку деградировали под действием завоевателей — Римской империи. Вот как это описывает апокриф (если не знать, что это «Тибетское евангелие», то вполне можно предположить, что это писал Толстой): «Гнев Бога на человека скоро разорвет оковы, ибо он забыл своего Творца, наполнив храмы мерзостью, и толпа поклоняется тварям, которых Бог ей подчинил. Ибо, чтобы угодить камням и металлам, он (человек. — авт.) приносит в жертву людей, в которых обитает частица духа Всевышнего. Он унижает работающих в поте лица, чтобы приобрести милость тунеядца, сидящего за роскошно убранным столом… оставьте своих идолов и не исполняйте обрядов, которые разлучают вас с вашим Отцом и связывают вас со жрецами, от которых небо отвернулось. Они отвратили вас от истинного Бога, а суеверия и жестокость их ведут вас к испорченности духа и к утрате всякого нравственного чувства… Пока народы не имели жрецов, естественный закон управлял ими, и они сохраняли непорочность своих душ… Не покидайте вашего семейства, чтобы погрузиться в разврат, не губите благородства ваших чувств и не поклоняйтесь идолам, которые останутся глухи к вашему голосу… и ни одно ваше действие да не будет исходить из надежды на прибыль и торгового расчета. Такого рода дела не приблизят вас к спасению, а доведут до нравственного падения, при котором воровство, ложь и убийство считаются отважными действиями…»

Распад распадом, а культуру, если она уже состоялась, уничтожить невозможно. Достаточно было лишь одного носителя ценностей своей культуры, чтобы он собрал их в систему, в такое учение, которое разнесло Римскую империю в клочья, и весь мир трясет до сих пор!

Аналогична ситуация и с русской культурой, развитие которой раньше сдерживалось, но в XIX веке произошел прорыв — русская культура пережила бурное становление, обрела лицо, систематизировала ценности, короче — наконец состоялась. И далее, в том числе и в лице Льва Толстого, русская культура показала свою антагонистичность империи и ее ценностям. Далее Россия, спохватившись, начала провоцировать революции, войны, репрессии, реформы, перестройки — всё что угодно, чтобы загнать обратно в бутылку неосторожно выпущенного джинна русской культуры. И это ей почти удалось — сегодня последние носители русской системы ценностей спиваются где-то по деревням. Например, ученые из Тартуского университета Эстонии провели масштабное исследование (протестировано 11 тыс. человек) и не обнаружили в России русского духа.

Совершенно понятно, что распад и деградация вечно продолжаться не будут, победа над культурой — это пиррова победа, культура лишь сжалась, как пружина. Как и 2000 лет назад, теперь уже на основе русской системы ценностей и того функционального базиса, что есть в христианстве, возникнет учение, от которого соберутся все распавшиеся кусочки, как мгновенно упорядочиваются железные опилки, попав в поле действия магнита. Это Второе пришествие.

И возвестил о нем толстовский «трубный глас, разносящийся над смертью во всех землях, созывающий всех к трону…» (слова из католической мессы: «Tuba mirum spargens sonum per sepulcra regionum, coget omnes ante thronum…»). Примерно так же слышит Толстого небезызвестный адвокат А.Ф.Кони: «Пустыня вечером кажется мертвой, но вдруг раздается рев льва, он выходит на охоту, и пустыня оживает; какие-то ночные птицы кричат, какие-то звери откликаются ему; оживает пустыня. Вот так в пустыне пошлой, однообразной, гнетущей жизни раздавался голос этого Льва, и он будил людей».

Если фиксироваться на прозе Толстого, то где там «рев льва»? В «Анне Карениной» или рассказе «Филиппок»? Даже в самом, пожалуй, публицистическом романе «Воскресение» » (сюжет, которого, кстати, подсказал Толстому адвокат А.Ф.Кони) нет никакого «рева», а есть лишь констатация горестной правды российской жизни. Конечно же, литературное творчество Толстого — это не основной его вклад, это инструмент систематизации ценностей, сепарации правды ото лжи, реальности от мифа, факта от декларации, нравственности от низости, любви от отчуждения, жизнеутверждающего от смертоносного и т. п. Вне поиска парадигмы новой религии все эти искания теряют смысл и превращают Толстого в многословного зануду, что обычно и происходит с преподаванием его произведений в школе. И фильм «Анна Каренина» 2009 года не нашел дистрибьюторов — неинтересен. Если мы, например, откинем из Евангелия религиозный над-смысл, то оно нам также покажется описанием наискучнейших событий. Всё определяет контекст. Например, вне контекста западной культуры произведения Шекспира скучны, поскольку обыгрывают те ценности, которые в русской культуре сами собой разумеются, вполне и так очевидны еще, скажем, на уровне религии детей — русских сказок. Западному рационализму не хватает идеалистических, нравственных ценностей, а русская культура наоборот, мучается из-за отсутствия адекватной формализации материальных потребностей. В неприятии Толстым Шекспира как раз и видна эта разнонаправленность русской культуры и западной, не совпадающих между собой, как трехфазная вилка с однофазной розеткой.

Что мы имеем в результате такого диссонанса? Россия целый век отпихивалась от правды Толстого, как от своего «жениха» (это евангельская метафора из гл. 25 от Мф.), в результате осталась незамужней вековухой, блудящей, как шaлaва по чужим постелям — то коммунизма, то либерализма, но только бы не возвращаться домой, где придется осознать и отвечать за то, что она натворила. А возвращаться придется.

Чтобы понять, что Россия потеряла тогда осенним утром на станции Астапово, нужно представить себе, что бы было, если бы Толстой не умер.
Во-первых, практически невозможно, чтобы Толстой, опрокинувший многовековую, гигантскую церковную ложь, прошел бы мимо и не вскрыл бы сущность недавно и грубо сколоченного коммунизма, как такой же религии, мимикрии церковного христианства. Большевики просто поменяли одних идолов на других, ввели другую риторику, тем самым сохранив деструктивную сущность и продлив агонию имперской системы.

Главным признаком, который роднит коммунизм и церковь является крайний материализм и того и другого. Православие — это, фактически, религия священной материи, культ веры и поклонения овеществленным святыням: физическим иконам, физическим останкам (мощам), физическому кресту, физическим обрядам, физическим проявлениям благочестия (например — посты, аскеза), физическим «чудесам», физическим иерархам, физической (земной) власти, физическому («воплотившемуся») Богу, Воскресению (не как символу, а как физическому оживлению трупа) и т. д. Скажем, все пункты обвинения, которые выдвинуты в постановлении Синода 1901 года, отлучающем Толстого от церкви, касаются именно непризнания Толстым физических святынь (идолов) церковного православия:
«…он проповедует, с ревностью фанатика, ниспровержение всех догматов православной Церкви и самой сущности веры христианской; отвергает личного живаго Бога (т. е. воплощенного физически, — авт.),
…отрицает Господа Иисуса Христа — Богочеловека (т. е. физического бога, — авт.)
…ради человеков и нашего ради спасения и воскресшего из мертвых (т. е. физически оживленного трупа, — авт.),
…отрицает бессеменное зачатие по человечеству Христа Господа (т. е. физического чуда как признака божественности, — авт.)
…и девство до рождества и по рождестве Пречистой Богородицы Приснодевы Марии (т. е. физический признак святости и благочестия, — авт.),
…отвергает все таинства Церкви (т. е. физическую ритуалистику, — авт.)
…и благодатное в них действие Святаго Духа (т. е. воплощенного в физических ритуалах, — авт.)
…ругаясь над самыми священными предметами веры православного народа, не содрогнулся подвергнуть глумлению величайшее из таинств, святую Евхаристию» (т. е. физическое поедание хлеба и вина, — магический ритуал причастия, через который, якобы, отпускаются грехи, верующий избавляется от мук совести и восстанавливает нравственный статус безупречного благочестия, независимо от тяжести содеянного до того, — авт.)

После такого махрового материализма стоит ли удивляться, что Россия с легкостью необыкновенной сменила в 1917 году церковные хоругви на коммунистические знамена эпохи исторического и диалектического материализма (а потом, в 90-х годах XX века, с той же легкостью и обратно)? Будь жив Толстой, адресованные ему слова В.И.Ленина были бы точно обращены самим коммунистам: «борьба с казенной церковью совмещалась с проповедью новой, очищенной религии, то есть нового, очищенного, утонченного яда для угнетенных масс». Толстой в дневнике писал: «Материалистическое объяснение жизни есть совершенно такой же признак невежества в области мудрости, как выдумывание perpetuum mobile в области механики. Только знай подмазывай дегтем или маслом, и будет ходить…»

И уж никак не прошел бы Толстой мимо бессмысленности гражданской войны, поделившей страну на тупоконечников и остроконечников — белых и красных, воюющих за сохранение империи в старом и новом виде, за одну или другую форму рабства. Революция на поверку оказалась реваншем. Можно только представить себе, какую критику встретили бы репрессии и изведение крестьянства — первичного генератора русской культуры, на котором Россия паразитировала и, подобно раковой опухоли, его же и уничтожала. Толстой, автор «Войны и мира», наверняка бы развенчал главную советскую святыню — Великую отечественную войну. Он бы честно вскрыл провокационную роль СССР в развязывании этой войны, выгоды советской системы — единственной несомненно выигравшей стороны в той войне, в отличие о народа, как всегда проигравшего.

Неужели Толстой не заметил бы сходства съездов КПСС, и православных «вселенских соборов», свидетельствующего не о прогрессе, а о деградации, возвращении страны в допотопную невежественную Византию? И ничего было бы с Толстым не сделать: и замолчать не заставить, и физически его не уничтожить — слишком уж большой авторитет у него был за границей, велика опасность потери лица власти, страх перед возмущением народа. Весь советский период, его идеология полетели бы под откос, натолкнувшись на эту «глыбу» (Так назвал Толстого В.И.Ленин: «Какая глыба, какой матерый человечище…»)

То же самое касается и потешной революции 1991 года, которая оказалась на поверку опять реваншем. Зашатавшаяся было имперская система в очередной раз сменила личину, названия, риторику, идолов и вышла из кризиса не только во всей своей неизменной сущности, но еще и с выигрышем (а народ, как всегда, с проигрышем): теперь её безраздельную власть не сдерживает даже слабый партийный контроль и коммунистическая идеология. Система вырвалась на финишную прямую и теперь никто ее не остановит в сотворении настоящего армагеддона. Уж точно не затормозят псевдо-толстые, как Солженицын, которые, как и современная псевдо-оппозиция, в конечном итоге предлагают не избавление от имперской сатанинской системы, а варианты ее спасения путем улучшения — «как нам обустроить тюрьму с человеческим лицом». Ох и туго пришлось бы этой безыдейной братии, если бы жив был Толстой! Не заглушили бы его «трубный глас» ни советские, ни демократические иерихонские трубы.

А так — умер Толстой и снял с груз с души — вытворяй что угодно, одернуть некому. Умер, озадачив всех странностям своей смерти, что лишний раз косвенно подтверждает его гениальность. Единственная нелепость, которую обычно позволяют себе гении — это нелепая история их смерти. Выполнив свою программу, гении уходят, выбрасывая на прощание какой-то наспех сколоченный сценарий своего умирания.

Например, доктор Уильям Доусон (William J. Dawson) насчитал (статья в «Нью-Йорк Таймс») 118 возможных причин смерти Моцарта! Каких только диагнозов гениальному композитору не навешивают: отравление, инфекцию, болезнь сердечно-сосудистой системы, уремию, ревматизм, туберкулез, септический эндокардит, почечную недостаточность и все прочие диагнозы. А дело, скорее всего в другом: Моцарт пришел к барьеру, дальше которого ничего быть не может. Музыкальные темы, которые он развивал всю жизнь, достигли своего совершенства. Его «Реквием» — это, фактически, изложение средствами музыки евангельского учения Христа. Моцарт соединился с Богом, его душа оказалась в раю, а тело еще здесь, глаза видят окружающий ад, вот и развалился удерживающий Моцарта в этой жизни организм, выдавая все возможные диагнозы без разбору. Есть в медицине эффект «плацебо» — излечение по психологическим причинам, а тут, скорее всего, мы имеем дело с явлением как раз обратным.

И никому не остановить, не вылечить, никто не может вмешаться в игру гения, особенно если он ее ведет к смерти. Глупо винить в смерти Моцарта Сальери, даже если бы и был он отравителем, как в версии А.С.Пушкина, как не виноват в смерти убийца самого Пушкина — Дантес. Совершенно очевидно, что Пушкин заранее написал проект-сценарий своей будущей дуэли и смерти в «Евгении Онегине», а Дантес был лишь ведомым обстоятельствами и неосознаваемой провокационностью самого Пушкина. И тут нелепая, непонятная для публики смерть прикрывает уход гения, сделавшего своё дело.

Вот и по поводу бегства Толстого из Ясной Поляны и его смерти существует множество разных версий: раскаяние и возвращение в лоно православной церкви; происки семьи, жаждущей авторских прав на произведения Толстого; желание слиться с народом и пр. Но это всё то же, что и бессмысленное перебирание диагнозов Моцарта. На самом деле, Толстой к моменту своей физической смерти тяготился жизнью, писал в дневниках:
22 Сен. Нигде, как в деревне, в помещичьей усадьбе не видна так ясно вся греховность жизни богатых…
29 Сен. Сейчас в дурном духе: все нехорошо, все мучает, все не так, как бы мне хотелось…
2 Окт. … И я плох. Не могу победить чувства нехорошего, недоброго.
10 Окт. Тихо, но все неестественно и жутко. Нет спокойствия.
11 Окт. Летят дни без дела. Поздно встал. Гулял…
16 Окт. Не совсем здоров, вял. Ходил, ничего не думалось…
25 Окт. Все то же тяжелое чувство. Подозрения, подсматривание и грешное желание, чтобы она подала повод уехать...
26 Окт. Все больше и больше тягощусь этой жизнью...
И последняя запись:
31 Окт. Бог есть неограниченное все, человек есть только ограниченное проявление Его.

Вот и всё, Толстой соединился с Богом, бежит земной жизни, а дальше уже дело техники, какую болезнь организм сумеет-таки сделать смертельной. И предсмертное путешествие Толстого — это не более чем поиск такой болезни. Гении оканчивают жизнь только самоубийством, как бы кому ни казалось — потому так зачастую и нелеп их уход…

Толстого нет уже 100 лет, а нет Толстого — нет проблем с совестью. Что-то фальшивое, неискреннее как в прижизненном, так и современном почитании Толстого. «Мне кажется, Толстого мало любили, и он это чувствовал. Около него не раздалось, при смерти, и даже при жизни, ни одного “мучительного крика вдруг”, ни того “сумасшедшего поступка”, по которым мы распознаем настоящую привязанность. “Все было в высшей степени благоразумно”; и это есть именно печать пошлости» (В. Розанов).

Мы задаем Толстому вопрос Пилата: «Что есть истина?» и отворачиваемся от него, умывая руки, ибо вопрос наш, как и у прокуратора, риторический. Нас не интересует, в чем конкретно состоит толстовская истина (как впрочем, и истина Христа), мы пока не понимаем, зачем она вообще нужна, и что в ней пользы, в истине?

А истина, согласно учению Христа, о Втором Пришествии которого фактически возвестил Толстой, сделает людей свободными. По-настоящему свободными: не свободными во лжи и разрушении, а свободными, как свободными бывают только люди — в творчестве, сотворении нового, свободного полета в любви. Всё это обязательные составляющие счастья. Евангельское учение — это учение о счастье (по религиозному — о блаженстве), и не просто назидательная проповедь, а настоящая Система, гарантированно приводящая человека к счастью и его граням: свободе, любви, творчеству, причем здесь, в реальной жизни, а не где-то там, в послесмертном «раю».

В символическом смысле «Христос» — это не что иное, как Система, идеалистическая Система, действующая самостоятельно, как живое существо, которую невозможно закатать в асфальт, как это делает церковь — живой росток всё равно прорастет и сломает любой асфальт. 

Если Христос — Система, то что же символизирует образ антихриста? Соответсвенно, антихрист — это антисистема. Именно антисистемой является всю свою историю, независмо от формаций, государство российское — имперское, деструктивное, рабско-милитаристское. Оно паразитирует на культурах (в первую очередь — русской), как такая же антисистема — раковая опухоль на системе-организме. Толстой — это первый и пока единственный человек, об которого она расшибла себе лоб.

И пусть Толстой сам был далек от системности — рано еще было, не вызрели на то время еще ни системный подход, ни аксиология (наука о ценностях). Истина Толстого находится вне самого Толстого, он лишь указывал к ней направление. Шел он, скорее, апофатически, методом исключений лжи и разрушительности, где-то — как слепой поводырь, не видящий конца пути, но интуиция вела его дорогой верной. Он не лепил скульптуры из глины, он из гранитной глыбы отсекал всё лишнее. В его творчестве русская культура, ее ядро — система ценностей, кристаллизовалась, обрела уникальное лицо, дистанцировалась от безликой «общечеловеческой» имперской антикультуры, транслируемой, например, Ф.М.Достоевским. Произошла естественная и неизбежная сепарация ценностей, претендующих на звание русских, общую инвентаризацию которых провел в своё время А.С.Пушкин: русская культура оказалась антагонистична имперской антикультуре с ее оплотом — православием.

То, что Толстой не оставил стройного законченного учения-теории нисколько не умаляет значение его миссии. Он очертил, высветил прожектором то пятно, где впоследствии сформируется прорывная теория. Что бы было, если бы он дошел до законченной теории, если даже своим приближением к ней он так напугал Россию, что она потом шарахнулась во все тяжкие: революции, репрессии, войны, начала лихорадочно строить то коммунизмы-социализмы, то демократии-либерализмы? Всё это беснование — чтобы только нейтрализовать русскую культуру, и это ей в большой степени удалось. Так она себя сохранила на ближайшие 100 лет, хотя бы и с беспрецедентным в истории планеты количеством жертв и разрушений. Что поделать, любой идол требует жертв, а великий идол требует и жертв великих.

Россия, как и евангельский бесноватый, увидевший Иисуса, говорила и говорит Толстому: «Пришел ты сюда прежде времени мучить нас, заклинаю тебя Богом, не мучь меня, оставь, что тебе до нас!..» Вот и оставил! Наступил век беснования ничтожеств, запуганных до смерти величиной гулливера Толстого. Умер Толстой, и Бог оставил Россию. По крайней мере, на 100 следующих лет царство антихриста стало безраздельным…