Вы здесь
Жизнь без войны. Глава 4
(Предыдущие главы: глава 1, глава 2, глава 3)
4.«Железный занавес»: за ним и после
Угрюмое это клише пришло в политический словарь, как известно, из знаменитой Фултонской речи Черчилля. И хотя в этой редакции однозначно шла речь о барьерах с той стороны, со временем он стал символом коммунистической самоизоляции с этой. И это логично. Ведь Запад со временем все больше пытался демонстрировать свои прелести Востоку, соблазняя и разлагая «неустойчивых». А по эту сторону, напротив, делалось все, чтобы зашориться или, по меньшей мере, исказить увиденное как в кривом зеркале. Причем «занавес» создавал вполне реальное напряжение у советского обывателя, поскольку ущемлял одну из важных потребностей – туристическую.
Так уж устроен человек, что как бы тебя не воспитывали, внушая, «не нужен мне берег турецкий», как бы с пеленок не призывали устами Корнея Чуковского «не ходите дети в Африку гулять», все равно его тянуло поглазеть на пальмы, горилл и крокодилов. И чем плотнее были шторы, чем выше заборы, тем сильней распалялось воображение и любопытство. В конце концов, срабатывал психологический синдром сладости от запретного плода. И даже в демонстрациях искренней лояльности типа «а чего я там у НИХ не видал» сквозила грубая фальшь, под которой маскировалась ущемленность и беспомощность.
Конечно, при жизни моего поколения занавес все больше и больше утрачивал свою непроницаемость. И в нем появились щели, через которые все больше зевак проникали на ту сторону. Но вплоть до «перестройки» власть использовала эффективные приемы, чтобы минимизировать поток любознательных. Например, такой, как пресловутая секретность. Многие помнят, конечно, как на предприятиях «оборонки» на работников заводили 1, 2 и 3-и «формы допуска», которые ограничивали или вообще запрещали выезд за рубеж. А люди старшего возраста помнят, что тогда этот статус был воистину безразмерный: им могли наградить практически любое предприятие, имеющее самое отдаленное или формальное отношение к армии. Даже фабрику по пошиву солдатских ремней или бутсов. Такой участи не могли избегнуть и проектные организации и производства, осваивающие новейшие технологии, только потому, что они потенциально могли работать на войну. Заложником такой системы оказался и автор этих строк: впервые удалось вырваться за бугор (это была ГДР) лишь в 38 лет.
При этом пришлось и наблюдать, как система функционирует. В Литве, особенно в Вильнюсе, как известно, проживает немало поляков. Почти все они имеют родственников на этнической Родине, поэтому спрос на поездки туда был повышенный. Согласно процедуре, перед подачей в ОВИР и КГБ, списки желающих утверждала профсоюзная комиссия. Рабочее место одного из ее членов находилось в комнате нашего отдела. И часто беседы эти в конце рабочего дня проходили прямо здесь, отчего волей-неволей был их свидетелем. По существу это были длинные, изматывающие допросы, единственной целью которых было найти повод, чтобы отказать. Людей расспрашивали , насколько успешно они справлятся с нормой выработки, занимаются ли общественной деятельностью, были ли приводы в милицию, об их семейном положении, наконец дотошно выясняли, в каких отношениях они с родственниками и зачем к ним собираются в гости. Но поскольку придраться часто было не к чему, то козырным аргументом становился последний, резервный - мол, не слишком ли вы часто ездите.
Кстати, человек этот был незлой и совсем не вредный. «А что мы можем поделать, если разнарядка из КГБ приходит на 200 человек, а заявок – в три раза больше. И требуют укладываться в лимит. Вот и цепляемся к частоте визитов. Так хоть какая-то «справедливость» соблюдается», - оправдывался он.
При этом «железный» символ поддерживал иллюзию, которая развеялась, как только его убрали. А именно: надежду, а то и уверенность, будто главной причиной совковости советского человека является дефицит информации о том, как на самом деле живется по ту сторону. И что их слепота – следствие пропаганды и прямого обмана. Вот когда, мол, горизонты придвинутся, и откроется мир иной, изменится и поведение. Тогда и иссякнет неистребимое терпение и закончится единомыслие, появится вера в собственные силы и ослабнет культ государства, улучшатся горизонтальные коммуникации и т.п. В общем, совок начнет уходить из них если не сразу, то хотя бы постепенно.
Однако, на поверку это оказалось заблуждением. Выяснилось, что большинство обывателей вовсе не расположены разбираться. И что права была Валерия Новодворская, утверждавшая, что «советские люди» так привыкли к Лагерю, что даже после того, как двери его распахнулись, не хотят из него уходить. И пытаются лишь слегка обновить в нем прежний порядок. Иными словами, ГУЛАГ уже существует не вне, а в душах, не желающих или не способных от него освободиться. Обнаружилось, что у массы людей информация вообще никак не коррелирует с их взглядами и убеждениями. Что полнота ее им вовсе не нужна, как и всякие факты и суждения, противоречащие их установкам и вкусам. Особенно, политическим. К ним они относятся выборочно, принимая и используя только те, которые можно, как на шампуры, нанизать на уже сформулированные догмы. А от информации, которая тому противорчит, просто отворачиваются.
Более того, если продолжать упорствовать, доказывая иную правоту, приводя все новые и новые доводы, они становятся только еще более упертыми. Не помог и Интернет. Он лишь обнаружил, что гигантская масса «советских людей» ведет себя интеллектуально, как верующие. То есть по формуле – верю, потому что – верую. И для них информация – это греховный соблазн, дъявольское искушение, от которого нужно открещиваться по принципу «Сгинь , сатана!». Какой бы документ ты ему не показал, на какой бы источник не сослался, он, скорее всего, и читать его не станет. А если даже и снизойдет до того, то только чтобы объявить «фальшивкой». Или поиздеваться над тобой, запрашивая все новые и новые доказательства по мере их представления. Ну как в той знаменитой байке у Райкина о «справке на справку». Покуражится, покуражится, а на посошок выдаст: «Да пошел ты. Ничего слышать и знать не хочу. Все равно буду думать так, а не иначе».
Праздник эйфории длился недолго – года два. Да и то благодаря либо сказке о скатерти-самобранке, в образе которой изображался капитализм его пропагандистами. Либо в режиме «надо потерпеть еще чуть-чуть» , под сурдинку которого принимались обещалки типа «программы 500 дней» Шаталина-Явлинского. Зато ни власть, ни СМИ, ни эксперты и комментаторы не хотели распространяться на тему о том, как накрыть стол изобилием. И как только обнажилось, что для этого придется не только вкалывать, но и самим отвечать за свое благополучие и будущее, энтузиазм сник и обернулся разочарованием, злостью и унынием. Тем паче, что ему реактивно способствовал крайне извращенный и дикий – суверенный способ «первоначального накопления».
Выяснилось, что рыночная система, основанная на конкуренции и личном энтузиазме, противоречит интересам большинства. Точнее, она приемлема лишь в качестве изобилия на полках магазинов и возможности отдыхать на Кипре или в Турции. Но она совершенно не подходит, если проявляется в сокращении государственного сектора занятости и социалки. Охотников отправиться в рисковое плавание частного бизнеса оказалось немного. Но и смельчаки взвыли, столкнувшись с чудовищным бандистким беспределом, охватившим страну. Поэтому ностальгия по совкам возникла еще в самом начале 90-х и достигла апогея уже при Путине. ВВП, как человек из низов и со школой ЧК, безошибочно уловил волну общественных настроений и виртуозно играет на ней, добившись благодарной любви, которой позавидовал бы и Сталин.
Одним из симптомов смены общественных настроений стал «Суд над КПСС», состоявшийся в июле 1992-го. Задуманный бывшими диссидентами (самым активным его инициатором и толкачем стал Владимир Буковский), он замышлялся в виде « Второго Нюрнберга» - международного трибунала над коммунизмом. Благо, и повод после августовского путча для такого процесса был подходящий. Однако, на самом деле превратился в жалкую трагикомедию, в фарс, когда одни коммуняки по-отечески пошлепали по попкам других. Причем «подсудимые», почуяв, что им ничего не грозит, вели себя так вызывающе, что непонятно было, кто кого судит.
В данном же контексте примечательно то, что эта пародия на «суд истории» проходила при полном равнодушии общества. Все эмоции на сей счет ограничились двумя немногочисленными тусовками возле здания суда, которые пикировались, размахивая кумачем и триколорами. Кстати, по иронии, процесс этот проходил в помещении бывшей комиссии партийного контроля ЦК КПСС. А дирижировал на нем тогдашний председатель Конституционного суда Валерий Зорькин, свои симпатии к КПСС даже не скрывавший. Зюганов мог торжествовать: вот он то в молчании услышал действительную поддержку, которая буквально через три года обеспечивала ему реальную возможность претендовать на президентский Олимп.
Жизнь после «занавеса» оказалоась не по вкусу советскому человеку, когда от него потребовались трудолюбие по-китайски, орднунг по-немецки и ответственность по-британски. Причем, не в нынешнем растленном состоянии эры политкорректности и социального паразитизма, которое может позволить себе лишь богатый, разжиревший Запад. А в том, какие требовались в исторические времена становления капитализма. И предпочел если не вернуться в первозданную Совковию, то в ее гибридное подражание, в котором рыночное изобилие сочеталось бы с работой от звонка до звонка и пусть скромной, но гарантированной социалкой.
Коктейль такого содержания Россия могла себе позволить благодаря нефтегазовой ренте, цены на которую долго фортили везунчику Путину. И заложником которой он стал, отказавшись «резать по живому». То есть проводить непопулярные, но необходимые для будущего реформы.
Так видится со стороны. Поэтому не берусь ни судить, ни советовать. Им самим разбираться и выбирать, как жить дальше в эпоху после «занавеса». Ясно лишь одно – «занавес» во времена «всемирной паутины» уже не опустишь . Да он и не нужен. Ибо врать можно и так, пока есть желающие обмана. А когда интерес ко лжи пропадет, он тем более не поможет.
И это серьезная и сложная проблема, которая сильно поколебала прежние привычные представления о причинно-следственных связях. И над которой придется много помучиться философам, психолгам и политологам.
Всего этого уже вполне достаточно, чтобы констатировать масштаб глобальных воздействий ИР на социальную картинку общества. Не даром главной страшилкой в прогнозах на будущие угрозы сегодня стала тема искусственного интеллекта и власти роботов, которые встанут поверх людей.
Семьдесят лет жизни поколения – дистанция, которая радикально изменила ее качество. Такой скачок трудно себе представить в 18 и 19 веках. Увы, в эпоху «развитого социализма» случился откат назад даже по сравнению с 50--60-ми. Особенно по части еды. Гонка вооружения и «интернациональный долг», кормление паразитов и террористов во всем мире создали динамику, согласно которой в 80-е с потреблением было хуже, чем в 70-е, а в 70-е – чем в в 60-е. В начале 70-х на большей территории державы с прилавков практически исчезло мясо, в деликатесный дефицит превратились даже обычная вареная колбаса и т.н. голландский сыр (им почему то именовали продукт с дырочками). Ее змеиное величество Очередь стала еще одним символом социализма. Только это была обочина от общего тренда в сравнении даже с братьями по Лагерю в ближайшем западном соседстве – Венгрией, Чехословакией, ГДР.
Но даже при этом общий прогресс в качестве жизни тянул за собой и быт советского человека. Прежде всего, он проявлялся в эпидемии «потребительских настроениях», которая все больше поражала «духовное» общество. Если еще в 60-е годы не только в пропаганде, но и нравах они полоскались как «мещанство», то в зените брежневщины уже превратились в норму. Тема «материального стимулирования» впорхнула на страницы газет и телеэкранов, а достаток и «умение жить» стали атрибутами авторитета. Уже в 70-е клеймо «спекулянт» обрело такое же текучее значение, как в конце 50-х «стиляга»: негатив в официозе и вполне сочувственное отношение в обществе. Ходовым стал девиз: «Хочешь жить –умей вертеться»!
Именно тогда появилсяь и пышным цветом расцвел такой феномен эпохи, как «блат». Этот уникальный механизм регулирования в условиях всеобщего дефицита проявляется в замене глагола «купить» на понятие «достать» с тем значением, которое трудно адекватно первести на другие языки. Как и другой феномен эпохи – «колбасные электрички».. Именно они на протяжении двух последних десятилетий режима были одним из самых загадочных способов существования, при котором «в магазинах пусто, а в холодильниках есть все». Правда с такими поправками, как «не у всех» и «не всегда». Но в целом в общественных настроениях царил этакий лукавый оптимизм, утверждавший, что «жить можно». И даже хорошо, если ты уж не совсем лох.
С учетом этих факторов, по факту, прогресс в качестве жизни все равно определенный был. Особенно – в части представлений о нем. И борьбы за него.
А это означало, что вместе с сытостью пришли и «проблемы», о которых первую половину своей жизни люди моего поколения представления не имели. Все эти разномастные диеты, голодания, табу то на кофе, то на сливочное масло, то на хлеб, то на сладкое . Все эти чудовищные эксперименты с похуданиями, из-за которых цветущие красавицы из белотелого обилия превращаются в худых лягух с зеленой кожей. А то и доводят себя до кондрашки. И чем обеспеченней и комфортней жизнь, тем больше этого садомазохизма.
Люди моего поколения еще помнят времена, когда в пионерских лагерях и домах отдыха взвешивались до и после, чтобы определить, сколько жира нагулял. А потом хвастались достигнутыми результатами. Оттого вся эта суета до сих пор воспринимается не иначе как «от жира бесятся». Тем паче, что плоды ее вызывают большие сомнения. Это демонстрируют европейские пляжи, бывая на которых сначала с изумлением, а потом уже и как с данностью убеждаешься, что от прогресса в медицине и косметике этносы не выглядят здоровей и красивей.
В общем, у каждого времени свои проблемы! И когда представитель одного поколения судит о последующих, при всем самоконтроле ему трудно удержаться от брюзжания. А поскольку в себе это я уже почувствовал, самое время ставить точку.