Лайсат Байсарова - «Неуловимая пантера»

Cудьба прекрасной бунтарки Лайсат Байсаровой, вступившей в яростную вооруженную борьбу со сталинскими карательными органами и сумевшей ускользнуть от расправы, настолько поразительна, что даже автор этих строк, немало повидавший сам и по роду своих занятий успевший узнать много необычайных и драматических историй, поначалу не мог поверить, что все это не вымысел, а действительные события. В экстремальных условиях эпохи утратившая всякое правдоподобие, похожая на сюжеты то старинной трагедии, то горской легенды, то лихого современного кинобоевика, но по сути бесконечно печальная правда.

О том, с каким коварством эта молодая женщина, секретарь Итум-Калинского райкома комсомола, в 1944 году вдруг «предала» Ленинский комсомол, большевистскую партию, да и всю советскую власть, я впервые услышал на встрече ветеранов Грозненской дивизии войск НКВД СССР в Центральном Музее МВД СССР. Бывший начальник штаба 141-го горно-стрелкового полка этой дивизии, генерал-майор в отставке Николай Михайлович Буланов пустился в воспоминания:

– Дело было в Итум-Кале. И вот представьте себе: идет заседание штаба по депортации чеченцев. Вдруг в зал входит молодая горянка. Яркая - с ума можно сойти! Стройная, гордая, поступь пантеры, глаза синевой отливают… Красавица буквально с первого взгляда очаровала всех присутствующих офицеров и самого генерал-лейтенанта госбезопасности Церетелли. Это по его приглашению она сюда явилась. Все, как по команде, встали. «Лайсат Байсарова, – представилась она, – к вам в помощь».

Я постараюсь и далее по возможности точно передавать то, что поведали мне сначала Буланов, а потом и сама героиня этой истории. Тут ведь мало что можно прибавить. Итак, рассказывает генерал:

Репутация у нее, надо вам сказать, была безупречная: партработник, каких мало. Преданная, умная, дисциплинированная. Ну, мы ей и доверили агитировать население района, чтобы депортации не противились. Выдали пропуск для беспрепятственного передвижения по району, сопровождающего, разумеется, выделили – молодого лейтенанта Разумовского. Никто не ожидал от нее коварства! А она нас предала. В первый же день депортации, 23 февраля 44-го, эта дивная пантера переметнулась в стан Хасана Исраилова, стала пособницей бандитского главаря.

Он был из кулаков, этот бандит. Образованный – по профессии адвокат. Но дважды привлекался к суду, оба раза за антисоветскую пропаганду. Организатор восстаний в Итум-Калинском, Галанчожском и Шатоевском районах в 1941 году. Предводитель так называемой «Национал-социалистической партии Кавказских братьев». Агент немецкой разведки. В то время ему было 43 года.

Вот к нему-то и подалась эта вероломная предательница. На нее рассчитывали, чтобы помогла выполнить нашу задачу по-тихому, а она, едва мы приступили к выселению ингушей и чеченцев, прямо озверела! Форменную войну нам объявила. А беда в том, что она не только по части пропаганды была талантлива, но ещё и по горам лазала, как кошка. Альпинистка великолепная. И классный Ворошиловский стрелок. Вот уж обучили на свою голову! Так что потери мы от неё несли и людские, и политические. Причем она оказалась совершенно неуловимой. Каких только мер мы не принимали, надеясь уничтожить ее! Все было тщетно. А самый страшный удар эта стерва, будто нарочно, нанесла нам 9 марта, на следующий день после Международного Женского праздника. Вместе со своим мужем Ахметханом Байсаровым – тоже бывшим партработником, Ворошиловским стрелком и альпинистом – они подкараулили у моста через реку Шаро-Аргун спецгруппу, которая везла в гарнизон Химоя особо важный пакет с совершенно секретным приказом, шифрокодами для радистов и паролями на целый месяц. Ездового сержанта Яковенко, разоружив, отпустили, он после этого, к сожалению, куда-то бесследно исчез. А лейтенанта Викторова и писаря-каптенармуса Кинянькину раздели до нижнего белья, отняли спецпакет, револьвер, винтовку и партбилеты. В этот же день РПГ – разведывательно-поисковая группа – нашла их мёртвыми.

Свое повествование генерал-майор Буланов закончил вздохом, в котором даже через столько лет наперекор враждебности сквозило невольное восхищение:

– Жаль! Так и не удалось изловить эту хищницу. Сколько она нам крови попортила! Уж и не знаю, что с ней потом сталось. Взглянуть бы теперь в её предательские глаза…

Рассказ генерала так меня заинтересовал, что я сам решил во что бы то ни стало посмотреть в глаза этой женщины, заглянуть в ее душу. И это мне удалось. Я нашёл её всё в том же Итум-Кале. И вот она передо мной: тонкое лицо, гармонию черт которого нарушает шрам от пулевого ранения, голубые, все еще молодо сверкающие глаза, стать бывшей красавицы и воительницы.

– Я пришел к вам с добрыми намерениями, Лайсат, не бойтесь.

– Мне уже нечего бояться. Вся моя жизнь, смолоду изуродованная, теперь позади. Кончились мои скитания по белу свету. В Итум-Кале я вернулась умирать. Свое отжила, натерпелась и настрадалась, хватит. Повидала всего, однако чести не уронила, достоинство своё отстояла. И врагам отомстила. Могу смело глядеть в глаза своему народу – за все надругательства над ним расквиталась, как могла. Отплатила войскам НКВД за оккупацию моей Ингушетии, где я в 20-м родилась, и моей Чечни, где так счастливо в 40-м началась моя семейная жизнь, – речь Лайсат звучит твердо, но тут не сдержала горького вздоха. – Мы с Ахметханом познакомились в 39-м при восхождении на вершину Эльбруса. А поженились в 40-м на Всесоюзных соревнованиях в Москве по сдаче норм ГТО, я там заняла третье, а Ахметхан пятое место по стрельбе из снайперской винтовки. Не знала я тогда, как эта меткость потом пригодится в борьбе против карателей. Чтобы не в бровь, а прямо в глаз бить. Тут уж мы, не скрою, отвели душу.

Спрашиваете, сколько их было? Всех и не припомнить. Много. Обратитесь к докладам НКВД, они-то вели учёт. Вот, к примеру, – гордо усмехается, не скрывая торжества, – у хутора Пеш-Гамхой в июле 44-го мы истребили группу из восьми чекистов. А в августе разгромили караван с награбленными вещами высланных. Это случилось между Баехойским мостом и Мойсты. Но тогда мы расстреляли только двух грабителей. Остальных пощадили.

Вспомнив рассказ Буланова, я полюбопытствовал:

– А у моста через Шаро-Аргун – не ваших ли рук было дело?

– Конечно, наших, – оживляется она. – Как же, помню! Это было первое испытание на крепость духа. Надо было доказать Исраилову, что мы не засланные к нему провокаторы, а настоящие народные мстители. И мы представили доказательства. Проведав, что утром из селения Шаро-Аргун в Химой выехала телега с тремя чекистами, которые тщательно маскировали что-то в соломе, мы с мужем верхом на лошадях обогнали путешественников-чужаков, когда они проезжали через хутор Дай, а потом у моста возле хутора Кири, предъявив пропуск генерала Церетелли, скомандовали: «Руки вверх!» От неожиданности чекистка выпала из телеги и заползла под нее. Офицер Викторов попытался вытащить из кобуры наган, да не смог. Руки тряслись. Пришлось помочь ему. А сержант, забыла его имя, как держал в руках вожжи, так и поднял их вместе с руками. Он клялся, что не будет воевать с мирными людьми, ну, мы и отпустили его. Сказали: «Иди, дружок, домой, к своей мамке».

Опомнившись, дама-чекист из-под телеги вцепилась в мои ноги. Был гололёд, и я не удержалась, упала. Тут и лейтенант Викторов, в свою очередь соскочив с телеги, кинулся под мост, но Ахмет выстрелом из нагана сразил его наповал. У меня же был небольшой кинжал – отбиваясь от чекистки, пришлось пустить его в ход. Тем временем сержант-ездовой уже успел через мост перейти, так он обернулся и руки над головой сжал, то ли «спасибо» сказать хотел, то ли даже солидарность какую-то почувствовал.

Так мы раздобыли пакет, скрепленный сургучными печатями, с «совершенно секретным приказом» и другими важными инструкциями, не говоря о листовках с призывами к населению сдаваться на милость победителя. Эти бумаги мы обнаружили в мешке с овсом… Да разве все расскажешь? Пожалуй, и за неделю не управишься, – горделивая усмешка опять вспыхивает на ее постаревшем, отмеченном шрамом, но все еще красивом лице, заметно, что эта женщина, чью жизнь «изуродовали», находит отраду в своих жестоких воспоминаниях. – Но еще про один случай вам, пожалуй, надо знать, – продолжала старая горянка. – Это произошло вскоре, всего недели через две. Но весна уже наступила, солнышко грело. А кругом полное разорение. Только плачут осиротевшие домашние животные. Брошенные коровы ревут, овцы блеют, но всего пронзительнее вой обезумевших собак. Однако были там и другие звуки: скрип телег да бодрые покрикиванья осетинских мародеров, вывозивших награбленное из безжизненных домов. Эти люди бесстыдно веселились, спеша нажиться на чужой беде, галдели и понукали своих лошадей.

Проходя через Шунды, мы задержали десяток таких молодцов. Дали залп у них над головами и предупредили, что в следующий раз будем стрелять прямо в эти грабительские головы. Они попадали на колени и, молотя себя кулаками в грудь, стали клясться, что их ноги больше не ступят на землю соседей.

Наши выстрелы, видимо, услышали рыскавшие по горам энкаведешники. Ринулись на нас с автоматами и пулемётами.

Их было много, а нас четверо: кроме меня, Ахметхан, Абубакар Бахоев и Яхья Мамедов. У нас были карабины и бинокль. Отстреливаясь наугад, не целясь, мы отступили и рассредоточились в верхних саклях. Не успели оглянуться, как оказались окружены с трёх сторон. За нашей спиной – пропасть. Она нам не помеха, мы бы туда спустились, причем быстро и без затруднений. Необходимое для скалолазов снаряжение у нас было при себе. Однако решили сначала позабавиться. Смешно было наблюдать, как наши преследователи неуклюже карабкаются по откосам. Взяв бинокль, я поднялась с карабином на господствующую над хутором вершину. Оттуда все видно было, как на ладони. С криками «У-р-ра!» каратели поднялись в атаку. Конечно, было жаль стрелять их всех подряд. Слишком много осталось бы сирот. И я стала в бинокль высматривать офицеров. Мне очень не хватало снайперской винтовки, окажись она под рукой, всё было бы проще. Но я и так справилась. Только офицерские погоны увижу, сразу нажимаю на курок. Голова дернулась. Падает. Выбираю следующего. Этот как раз взмахом руки зовет солдат в атаку. Нажимаю на курок. Убит. Атака захлебнулась. Тут мы хотели перекусить, но не успели - примчались конники. Снова ринулись штурмовать сакли, где мои соратники засели. Грянул залп из трёх карабинов. Трое, корчась, попадали с лошадей. Гляжу в свой бинокль – ага, новый офицер появился. Этого я сама взяла на мушку.

Ну, хватит, натешились. А вон и Ахмет машет снизу, спускайся, мол.

Я было совсем сообралась уходить, а тут к карателям еще подкрепление подоспело. И эти полезут на рожон? Ну, тогда и мы продолжим. Однако на этот раз атаки не последовало. Воспользовавшись затишьем, я спустилась к ребятам, они уже приготовились к уходу. В этот момент снова грянули выстрелы, застрекотал пулемет, загромыхали гранаты.

«Артподготовка, – пошутил Ахмет, – готовятся к штурму». Благополучно преодолев ущелье, мы вышли на тропу. Вдруг навстречу офицер с двумя солдатами. Но поскольку мы были одеты в военную форму, эта троица спокойно поровнялась с нами. Абубакар Бахоев в момент приветствия ударил офицера кинжалом в лицо. Солдаты кинулись врассыпную. Ну что ж, бегите, вы нам не нужны. Подобрав брошенные автоматы и сняв с убитого мундир с документами старшего лейтенанта госбезопасности Фирманова, мы вернулись на свою базу.

– Лайсат, в Москве я встречался с бывшим начальником штаба 141-го горно-стрелкового полка майором Булановым. Он говорил, что командование рассчитывало на вашу помощь, а вы коварно всех обманули, предали советскую власть, которая вас выучила, доверила пост секретаря райкома комсомола…

– Помню, этот симпатичный майор, как и генерал Церетелли, пытался ухаживать за мной. Но сейчас не об этом речь. Поговорим о предательстве. Не я предала советскую власть, а она меня. И не только меня одну – весь горский народ. Она отняла нашу свободу, землю, радость, наши горы и даже наш вкусный воздух. Я беспредельно чтила Ленина, верила Сталину. Была патриоткой до мозга костей. Помню, как меня вдохновляли песни про Ленина, про Сталина, с каким воодушевлением я пела:

Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек!

Пела до тех пор, пока «страна моя родная» не накинула мне петлю на шею. Вот когда дыхание перехватило... Все разом изменилось 23 февраля 44-го. Когда мне цинично заявили: «Раз ты патриотка, помоги нам лишить тебя родины, родителей и даже жизни», пришлось наконец понять, что есть советская власть. Вот и судите сами, кто здесь предатель, а кто мститель. Потому я и ринулась к Исраилову. Больше было не к кому идти. И не затем пошла, чтобы стать бандиткой, как нас называли, а чтобы мстить за это подлое предательство, за бесчеловечное поругание моего края, за растоптанные судьбы... Рискованный шаг? Но он помог мне встретиться с настоящими патриотами, которые искренне пытались бороться за счастье людей, за их свободу, честь и независимость.

Глядя на эту невероятную старуху, я, сам давно не юноша, вспомнил расхожую метафору той поры, ставшую излюбленным газетным штампом, который, верно, показался бы диким нынешним молодым: «ковать победу», «ковать кадры бойцов»… У нас же не только вождь носил кличку Сталин – каждому, кто хотел быть в ладу с эпохой, полагалось закаляться, как сталь, отвердеть, как железо, «гвозди бы делать из этих людей!» – восхищался поэт, опьяненный этой безбожной и антиприродной мечтой. А позже другой поэт, уже без всякого восторга, как эпитафию искалеченной душе поколения, выкованного для вечной борьбы, печально спел:

И ничто нам не мило, кроме
Поля боя при лунном свете…
Говорили - до первой крови,
Оказалось - до самой смерти…

– Дорогая Лайсат, простите, – заметил я осторожно, – но мне видится в вас истинный вожак комсомола той довоенной поры, пламенный оратор, в своем роде идеальная представительница советской молодежи.

– Вы правы! – она и не думала возражать. – Тот крепкий фундамент, заложенный в мою юную душу, меня и сейчас держит. Ведь я прошла хорошую школу патриотического воспитания. Смолоду я всегда чувствовала себя активным строителем, как мне казалось, счастливого будущего народа. Перед войной два года была секретарем райкома комсомола в Галашках, потом и в Итум-Кале продолжила эту работу с молодежью.

Настало время задать еще один, как мне представлялось, самый щекотливый вопрос. Исраилов… Обвиняемый, может статься, и несправедливо, в сношениях с гитлеровской разведкой, основатель партии, носившей – а вот это уже не может оказаться клеветой – мерзкое название национал-социалистической… «Кавказские братья» на фоне ужасов депортации выглядят, конечно, получше карателей, коль скоро одни сражались за свой народ, а другие пришли сгонять чужой с его родной земли. Но хотелось узнать, легко ли дался прекрасной воительнице переход из одного лагеря в другой, где тоже, надо полагать, недостаток человечности восполнялся избытком стали .

– Я слышал, вы встречались с Исраиловым?

Она отвечает по-прежнему охотно, с этой ясноглазой комсомольской гордостью, что и пугает, и поневоле трогает в старой женщине со шрамом на лбу:

– И не только с ним! Встречалась с его единомышленниками-побратимами: моим земляком Ахмедом Хучбаровым и Магомедом Идрисовым. Стала связной между ними. Это были патриоты своего отечества. Не бандиты, не хапуги, а яркие представители общекавказского национально-освободительного движения тридцатых-сороковых годов!

Как по-писаному чешет…

– А почему они так скоро и бесславно погибли?

– Да потому, что они пали не в честном бою, как подобает рыцарям, а в борьбе с низким предательством! С коварными лжецами и провокатороми, захватившими государственную власть бандитами, подлыми, бессовестными и бесчестными! На какие только подлости они не шли, к каким ухищрениям не прибегали, только бы ликвидировать этих умных людей, не склонивших свои головы перед мракобесами и палачами!

Да, Лайсат, конечно, понимаю… Ваша гневная горячность находит отклик в сердце… Но и вы только что рассказали, как переодетый повстанец, встретившись на горной тропе с вражеским офицером, «одновременно с приветствием» ударил его кинжалом в лицо. Кто бы назвал такой поступок рыцарским? Не стоит идеализировать войны, ярости там много, а похвастаться благородством мало кто может. Даже в том стане, на стороне которого была изначальная правота.

Нет, вслух я ничего такого не сказал. А она между тем продолжала:

– Чтобы расправиться с Магомедом Идрисовым, они под страшными пытками выведали у попавшего к ним в лапы Султана Мамедова, где он скрывается. Его убежище окружили. Началась стрельба. Магомеду пулеметной очередью оторвало руку. Чтобы всю группу его соратников не перебили вместе с ним, он приказал оставить его одного у небольшого валуна. Узнав об этой беде, Хасан Исраилов послал меня к нему на помощь. Ночью я тайно пробралась туда. Как могла, перевязала зияющую рану на плече, дала попить чаю с медом. Он стонал. Попросил зарядить пистолет. Потом опустился на охапку принесенной мною сухой травы и уснул. Я ничего больше не могла для него сделать. Сидела над ним и плакала. Вскоре он очнулся: «Беги, родная! Они идут, я слышу шаги моей смерти». Оглядевшись, я заметила на тропе крадущихся чекистов. Кошкой метнулась в расщелину скалы, затаилась.

Раздались первые выстрелы. Магомед Идрисов приподнялся и трижды выстрелил в ползущих к нему врагов. Тут в него стали палить со всех сторон. Изрешетили, но он все стрелял, еще и еще. Потом затих, но не потому, что сдался – его пистолет, как я потом услышала из разговора карателей, был пробит пулей. Кто-то из их командиров, в чине майора, поднялся во весь рост и, подойдя вплотную к обессиленному герою, выстрелил в него разрывной пулей. Кровь с раздробленными костями брызгнула на камень.

Этот майор, кажется, грузин, приказал своему подчиненному: «Отрежь голову!» Тот приподнял несчастного за волосы и говорит: «Он ещё живой!» Тогда майор схватил кинжал и сам отрубил голову несколькими ударами.

Магомед Идрисов погиб сорокалетним. Был холост, родился в Хильдихарое. По матери его звали Бай Идрис. Очень был добрый человек, умный, порядочный. Он даже дичь не убивал! А при этом столько отваги, такое бесстрашие… Никого и ничего не боялся! В двадцать лет он стал начальником райотдела милиции в Грузии. Однако через два года, в 1926-м, был арестован и предан суду за то, что отказался выполнить противозаконный приказ высшего начальства. Возмущенный таким произволом, он бежал из-под стражи. На своей родине, в Итум-Калинском районе, выступал против коллективизации, призывал народ к неповиновению, говорил, что советы загоняют людей в рабство, что «этот колхозно-рабовладельческий строй отбросит страну на столетия назад». В начале сороковых организовал в тех же краях вооруженное выступление против советской власти. Его там любили, народ поддерживал его наперекор репрессиям, на которые власть предержащие в ту эпоху шли особенно легко.

Почтив товарища по оружию этим надгробным словом, не по ее вине запоздавшим на десятилетия, Лайсат умолкла в задумчивости, но тотчас, встрепенувшись, продолжала:

– С Исраиловым кремлевским бандитам пришлось повозиться дольше. Он оказался самым крепким орешком – осторожным, бдительным. Не так-то просто было внедрить к нему провокаторов. И тогда эти убийцы прибегли к такой непостижимо низкой уловке, какой даже от них не ждали. Они привлекли к заговору самого Яндарова, сделали своим соучастником того, кто служил для сограждан духовным авторитетом. Представить невозможно, какие изощренные методы были пущены в ход, чтобы святой человек, клявшийся на Коране насильно не лишать людей жизни, переступил заповеди Всевышнего, согласившись на подобное злодеяние. Кремлевские душегубы на сей раз не просчитались. Исраилов поверил Яндарову, ведь тот клятвенно обещал быть его другом. Об этом я знаю не понаслышке: лично присутствовала при той злополучной беседе Хасана Исраилова с духовным авторитетом Чечни Абдул-Гамидом Яндаровым.

Это было так. На их первую, разумеется, тайную встречу в начале декабря 44-го Яндаров не явился. Родственник Исраилова Абдурахман Исбахиев, служивший посредником в переговорах между ними, объяснил это преувеличенной осторожностью Яндарова и по настоятельному требованию Исраилова через два дня снова договорился о встрече, уже в другом месте, указанном самим Исраиловым. Не имея привычки пренебрегать мерами предосторожности, он взял меня с собой в качестве снайпера. Встреча была очень краткой, но многообещающей. Хасан совершенно убедился в добрых намерениях Яндарова, поверил его посулам. Как он радовался, что новый 1945 год встретит в легальной обстановке! Моё же сердце подсказывало другое. Исраилова переиграли. Новый год он встретил в могиле в Урус-Мартане.

Она говорила об этом с неизменной твердостью, и все-таки я чувствовал, что боль давних утрат поныне еще не утихла. Тяжело вздохнув, Лайсат заключила:

– Да, никому нельзя было верить. Ни Кремлю, ни духовному авторитету. Кругом царил обман, сплошной постыдный обман. А я выжила. Красота спасла меня. Но пришлось покинуть родину, уйти в Грузию. Там я вышла замуж. Жила под фамилией мужа Ториэла Тоидзе. После его смерти оставила взрослых дочерей в Грузии, а сама вернулась, чтобы умереть в моем милом, незабываемом Итум-Кале.

На прощание она сказала:

– Прошу вас, будьте хоть вы человеком. Я была с вами откровенна, но не оглашайте того, что узнали, до моего 85-летия.

Я выполнил просьбу мужественной горянки. Этот потрясающий материал пролежал в моем столе столько, сколько она пожелала.

Однако же мне, признаться, самому не верилось, что всё услышанное от нее соответствует действительности. Поэтому я, ничего не публикуя, стал изучать архивные документы того страшного времени. И что же? Они все подтвердили! В этих громоздких отчетах с их казенным косноязычием и первозданной безграмотностью – не только залог правдивости невероятной истории Лайсат, но и красноречивое в своем мрачном убожестве отражение духа времени, определившего судьбу моей героини.

ОТЧЁТ ОБ ОПЕРАТИВНО-БОЕВОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ 2-ГО МОТОСТРЕЛКОВОГО ПОЛКА 1-й МОТОСТРЕЛКОВОЙ ОРДЕНА ЛЕНИНА КРАСНОЗНАМЕННОЙ ДИВИЗИИ ИМЕНИ ДЗЕРЖИНСКОГО ВНУТРЕННИХ ВОЙСК НКВД СССР

23 июля 1944 г. В районе западнее 300 м хутора Пеш-Гамхой из засады бандиты убили и раздели 8 военнослужащих 1-й миномётной роты, направлявшихся из села Бечик в село Мойсты для несения службы: сержант Соловьев А. И., мл. сержант Старков И.Я., сержант Карпик Ф.Г., мл. сержант Ойжинский А.П., ефрейтор Белищев Н.Я., ефрейтор Козлов С.И., рядовой Алтынбеков С.Я., рядовой Шестопалов И. В. Все были раздеты и разоружены.

5 августа. Засадой бандитов одновременно с 8 точек был обстрелян автоматным огнем караван с продуктами, двигавшийся от Васхойского моста в село Мойсты. Убиты красноармеец 1-й минроты Лосев А. В. и красноармеец 9-й стрелковой роты Казанцев Я.П. Группа бойцов, сопровождавшая караван, вступила в перестрелку. Однако бандиты не приняли бой и ушли в направлении Пеж-Пежой. Убитые красноармейы Лосев и Казанцев были раздеты и разоружены.

Командир полка подполковник Хохлов,

Начальник штаба капитан Павлов.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Прощаясь в Итум-Кале с Лайсат Байсаровой, я услышал от неё то, о чем она, казалось, должна была поведать в первую очередь, но, воспитанная в жестко коллективистских понятиях, умалчивала до последней минуты – о личных утратах, о своей кровной обиде.

– О личной трагедии, – сказала она, – я не говорила умышленно, чтобы не подумали, что мстила, до сих пор мщу и, пока жива, мстить буду за себя, за свое горе. Это не так, хотя и оно в немалой степени способствовало моему резкому разрыву с коммунистической партией, с советской властью.

Кончиком белого, как снег, платка она смахнула слезы, навернувшиеся на ее смелые глаза, и поведала о самом близком, о боли, что. вовеки не утихнет:

– Я ведь годовалого сына лишилась. Моего нежного, красивого, долгожданного малыша. Его не стало в первый же день депортации, 23 февраля 44-го года. Моего маленького Шамиля вместе с растившей его матерью Ахметхана советские государственные бандиты увезли в неизвестном направлении, хотя клятвенно заверяли, что моего ребенка не тронут, а вместе с ним обещали пощадить и его бабушку, которая няньчила, лелеяла любимого внука… Выселили, загубили в пути на каторгу и моих родителей: папу и маму, которые в Галаюках в школе учили ингушских детей уму-разуму. Неизвестно, где пропали также мои четыре брата и три сестры.

А мужа своего, прекрасного, сильного, доброго Ахметхана я потеряла в неравной схватке с окружившими нас в Мойсты чекистами в сентябре сорок четвертого. Мы уложили тогда не одного карателя. Страшный был день, он оставил в моём сердце незаживающую рану, а на лбу – вот эту отметину.

Покопавшись в тайнике, Лайсат достала пожухший от времени лист голубой бумаги с отпечатанным типографским способом воззванием «КО ВСЕМ МУСУЛЬМАНАМ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА»:

– Как самую дорогую реликвию берегу эту листовку! – заявила она с нескрываемой гордостью.

С разрешения владелицы, я переписал текст. Он был довольно длинным, поэтому приведу только одну фразу: «Лучше умереть свободным, чем жить в неволе, ожидая постепенного истребления нашего народа!»

Степан Кашурко