«Именем Российской, Советской...»

Воспоминания бывшего начальника томской спецтюрьмы Михаила Федоровича Максимова были записаны почти 30 лет назад, в 1990 году, сотрудником томского отделения «Мемориала» Сергеем Девяниным. Михаил Максимов руководил тюрьмой с 1951 по 1957 год. До перевода в Томск успел поработать начальником нескольких тюрем в Кировской области.

«C 1937 года я служил в НКВД города Кирова. Попал я туда на службу так. Сам я из деревни, специальности у меня не было, грамоту знал плохо, но был у меня друг, у которого связи в НКВД были. Вот он и сманил меня туда.

Сначала я был регистратором при Кировской тюрьме, затем служил старшим политруком, тогда быстрое продвижение по службе шло. Там же, в Кирове, направили меня на шестимесячные курсы, их я благополучно закончил и стал служить в должности помощника оперуполномоченного в Кировском НКВД. Нас долго на одном месте не держали, вроде как чтобы не «обросли», и перекидывали с места на место. Вскоре меня назначили начальником тюрьмы № 2 в Кирове, оттуда перевели в Вятлаг. Он был лесной, там зэки занимались лесоповалом и разделкой древесины.

Затем опять перемещение в 1940 году. Меня назначили начальником тюрьмы в городе Малмыже. Вот такая у меня была карьера за четыре года службы в НКВД. Из полуграмотного парня без специальности дослужился до начальника тюрьмы.

Старался создать заключенным хорошие, в рамках возможного, условия, меня начальство мое за это ругало. В тюрьме у меня в этот период народу сидело не много. В 1940 году в тюрьму прибыла партия заключенных, довольно много, все молодые, из Прибалтики. Но в тюрьме их держали недолго, по распоряжению отправил их в лагерь. Затем прислали еще 70 человек из Прибалтики. Среди них были известные люди: Лама — заслуженная артистка Эстонии, Ларк — руководитель фашистской организации Эстонии. Оба осуждены на десять лет. Были также работники генштаба эстонской армии, фамилии не помню. Сидели они у меня около одного года, за это время 12 человек умерло. Не помню, от чего. От болезней, наверное. Балерину, кажется, прямо на сцене арестовали. В балетном костюме и тапочках повезли. Она, говорили, в поезде к стенке вагона примерзла.

В Молмыше начальником тюрьмы проработал до августа 1943 года. Начальник управления НКВД Ушахин Александр Иванович перевел опять в Киров на должность замначальника областного тюремного отделения. В подчинении у меня оказалось шесть тюрем. Начальником тюремного отдела и моим начальником стал Вяхнянин, брат которого оказался одним из секретарей Лаврентия Берии. Получилось так, что мы не сработались, а он был человеком с большими связями в органах. Меня перевели начальником спецтюрьмы в городе Котельнич. Семья во время всех переездов находилась при мне.

Спецтюрьмы – что это такое? Это расстрельные тюрьмы, там приговоры к высшей мере наказания, то есть расстрелу, приводились в исполнение. Туда приговоренных привозили из других, нерасстрельных тюрем. Спецтюрьмы были в Оренбургской, Александровской, Владимирской, Тобольской и Томской областях.

В 1951 году меня вызвал в Москву начальник кадров НКВД, генерал-лейтенант Обручников, и предложил ехать в Томск и принять там тюрьму. И с 1951 года я работал начальником тюрьмы. В этой должности я дослужился от капитана до майора. Помню, что в томскую тюрьму со всех мест заключения привезли 150 рецидивистов, наиболее отпетых, с которыми в лагерях справиться не могли. В томской тюрьме на тюремном режиме сидело около 300 заключенных, а всего было около 2000 человек.

Заместителем у меня был Петухов Иван Петрович, его перевели ко мне из Мариинска. Как он сам говорил, что в Колпашеве ему послужить довелось. Он мне рассказывал, что ему пришлось одну женщину вести на расстрел, а он не состоялся. Отменили. Петухов потом на пенсию и уехал в Волгоград.

Служил в тюрьме в это время офицером Александр Ильич Рыжий. Его из органов вскоре уволили за хозяйственные нарушения. Специалист он неплохой, но масло экономил и санчасть покрасил не совсем честным путем. Рыжего вел следователь Рудой. Посадить не посадили, но из органов турнули.

По возможности я старался облегчить тюремный режим. Например, разрешил осужденным на 15 суток ночью выключать свет, хотя это было запрещено делать. Пока был начальником тюрьмы, был только один побег. Неудачный. Надзиратель Данилевский беглеца поймал. Дело было так: заключенный сбежал, перелез через забор, а тут вдоль стены Данилевский, сменившись с дежурства, шел домой. Беглец ему прямо в руки свалился, этот его обратно в тюрьму и привел. Вот и весь побег.

При ссылке этапируемые некоторое время в томской тюрьме сидели, оттуда уже отправляли на места поселения. В период ссылки тюрьма действительно была переполнена. Мне рассказывали, что в годы войны в ней сидели Бандерис из Министерства сельского хозяйства буржуазной Латвии, генерал из Минобороны буржуазной Эстонии. В мою бытность под Томском было две женские зоны: в поселке Зоркальцево и поселке Кудринка. Начальником мест заключения был Степан Акимович Дидоренко. Тот самый, который у педагога Макаренко был заместителем. Да, у того самого Макаренко. Он много чего мог рассказать о педагогической системе Макаренко, ушел на пенсию в 1960 году.

Кого еще из сотрудников я помню? Петрова Константина Максимовича. Он служил в КГБ Томска, участвовал в исполнении приговоров высшей меры наказания. Петров приехал в Томск в конце 40-х годов. Помню Плахова Ивана Сергеевича, он был начальником Особой инспекции над сотрудниками тюрьмы в период Великой Отечественной войны. До этого работал в Новосибирске. Заместителем у Степана Дидоренко был Иван Иванович Панов, он был еще старшим инспектором по кадрам. По делам службы мне приходилось сталкиваться с бывшим начальником Томского горотдела НКВД Медведевым Иваном Архиповичем. Он после Ивана Овчинникова стал начальником Томского горотдела.

Тройки были двух типов. Одна занималась только бытовиками, состояла из прокурора, например, района, начальника уголовного розыска и кого-то из общественности. Разбирали уголовные дела, давали срок до трех лет. Областная или краевая тройка — это совсем другое. Она разбирала только 58-ю статью и наказание, вплоть до ВМН, выносила в приговоре.

Были ли в 50-е расстрелы в томской тюрьме? Да. Приговоренных к высшей мере наказания расстреливали вплоть до 1956 года. С 1956 года стали отправлять приговоренных в Кемеровскую область. В томской тюрьме в 50-м году специального расстрельного помещения не было. Расстреливали людей в бытовых помещениях. Обычно или в бильярдной, или в комнате надзирателей. Стреляли из малокалиберной винтовки. При расстреле обычно присутствовали прокурор по надзору за местами лишения свободы, начальник уголовного розыска и комендант НКГБ (Народный комиссариат государственной безопасности — прим. ред.). Стрелять могли кто-то из присутствующих или приглашенное лицо. Затем шло оформление документов. Врач при расстреле не присутствовал. Приводящие приговор в исполнение просто смотрели пульс.

Помню, в одного стреляли несколько раз, не хотел умирать. Возможно, был сифилитик, они на убой крепкие. Были и курьезные случаи. Расстреляли одного мужика, пульса нет, вышли исполнители покурить. А старичок-прокурор замешкался, вдруг слышат крик, вбежали в комнату, где проходил расстрел, а там с прокурором истерика: расстрелянный поднялся. Не помню, добили или сам умер. Двух последних, которых расстреляли в томской тюрьме, помню. После расстрела их закопали на территории тюремного двора, знаков, конечно, никаких не ставили. Расстреливали Петров и работник тюрьмы Шевцов. Стрелял Шевцов из мелкокалиберной винтовки. Одна была женщина, обвинялась в шпионаже. Когда после выстрела она упала, стреляющий пнул ее сапогом: «Догулялась, падла!». Второй был мужчина, его за сотрудничество с немцами во время оккупации осудили. Вроде на машине-душегубке работал. У него наколка, кажется, была, что-то вроде «На луне жизни нет». Здоровый мужик, и когда узнал, что его сейчас расстреливать будут, сказал: «Мало я вас в душегубке потравил».

Я старался при расстрелах не присутствовать, отлынивал, не мог привыкнуть. Старался, если возможно, другого послать. Как выглядела процедура приведения приговора в исполнение? В указанное время участники расстрела собирались вместе там, где будет расстрел. Затем надзиратели приводили приговоренного, ему зачитывали документы, что «именем Российской, Советской и т. д. Такой-то приговаривается к высшей мере наказания. Затем ему завязывали руки назад или не связывали, говорили: «Встань к стенке! Лицом к стене! Становись на колени! Будем приговор приводить в исполнение!». Когда эти указания приговоренный исполнял, с расстояния 20-30 сантиметров стреляли в затылок. Иногда делали еще один — контрольный. Когда пульс не прощупывался, кто-нибудь из сотрудников убирал труп. Участники приговора оформляли акт о приведении приговора в исполнение. Сопротивления никто не оказывал».

На этом воспоминания Михаила Максимова прерываются.

Лидия Симакова