Почему протесты в России не угрожают власти

Яркие, но пока безрезультатные протесты в Хабаровске – последние в длинной череде выступлений недовольных россиян за последнее десятилетие.

Возмущение фальсификациями на выборах, пенсионной реформой, мусорными свалками, введением системы "Платон" или переизбранием Владимира Путина могло быть и локальным, и распространенным по всей стране. Выступления бывали и относительно небольшими, и массовыми, но не переходили в нечто большее, в общенациональные протесты, которые объединяют значительную часть общества и вынуждают власть меняться – или меняют саму власть.

Алексей Левинсон, социолог "Левада-центра", летом написал статью "Почему даже успешный протест не добьется своего", в котором констатировал рост протестных настроений в России, но при этом утверждал, что для успеха протестам не хватает некоего передаточного звена.

Левинсон говорит, что для серьезных политических изменений нужно нечто иное, нежели "просто выход большого числа людей на улицу":

– Мы ждем, будет ли результат от невероятно массовых акций в Беларуси, но пока его нет. Российские аналитики говорят, что его в этом смысле и не будет, и тут важно, что у российских аналитиков такой взгляд выработан внутри России: что сами по себе массовые выражения протеста режимы не меняют. Путинская администрация довольно давно решила показать, что прямому давлению она не уступит. В 2012 году (во время массовых протестов после выборов. – Прим.) еще были некие колебания, но потом эти колебания явно были пресечены, с тех пор прошло 8 лет, и сейчас можно добиться только локальных успехов. Вот Шиес: можно добиться, чтобы помойку не привозили (и тут важно, что отступили частные компании). И это локально, это не значит, что отныне вообще никто никогда никуда не повезет мусор.

– Практически все массовые протесты происходили в результате возмущения людей нарушением некоторой нормы, которую они полагают, по сути, нормой моральной – например, обман на выборах или еще какие-то обманные действия. Это не экономические события, не политические. Арест хабаровского губернатора Фургала – это плевок в душу людям, дело не в самом Фургале, дело в том, что вот мы его выбрали, а его у нас забрали, да еще забрали вот так. В обществе сохраняется некоторое понятие о морали и честности, при том что понятия о правах человека, свободах, законе, праве в значительной мере подпорчены, подорваны, а диффузное, но, как выясняется, сильное понятие моральной неправедности есть. Очевидно, его оскорблять – значит нажать на кнопку самой сильной реакции, которую только это общество может проявить. Так было на выборах 2011 года в Москве, так было еще несколько раз в Москве, так было в 2005 году с монетизацией льгот.

– Пока мы ни разу этого не видели, значит, этой кнопки или вообще нет, или на нее никто не наступил. У Путина, если говорить о нем, есть довольно серьезный резерв прочности, который расположен, я бы выразился, в зоне старости. Речь идет, во-первых, о людях старшего возраста с консервативной, замешанной на ресентименте установкой, которая, однако, распространяется гораздо шире, ее легко принимает и народ среднего возраста: это такая широко распахнутая обида на нынешнюю жизнь, которая включает и обиду на то, что порушили Советский Союз и жизнь, которая была в Советском Союзе, на то, что цены растут, – и туда заверстывается практически все, чем люди недовольны. У всех этих отдельных недовольств есть какая-то общая платформа.

– Для них вопрос об одобрении Путина – не вопрос об одобрении политики Путина или персоны Путина, это вопрос обобщенного характера, типа – ты за нас или не за нас, определение своего положения. Они одобряют некоторый существующий порядок вещей, а не состояние вещей, не свою зарплату, не цены и так далее. Они готовы сказать, что их жизнь должна быть другой, должны по-другому платить, квартплата должна быть другая, медицина, образование, но они не имеют в виду, что Россия должна быть другой. Я бы сравнил это с вопросом советских времен: ты вообще за советскую власть? Человек, который готов критиковать все, от того, как ходят трамваи, до того, как ведут себя министры, в целом лоялен существующему порядку вещей. Ответ про одобрение деятельности Путина – это демонстрация лояльности существующему порядку вещей.

– Сегодня российское население абсолютно ясно себе представляет, что уровень жизни, начиная с Польши и далее на Запад, выше, чем в России, – это ни для кого не секрет.

– Не Китай, так Япония и Южная Корея. Хуже нас живут только киргизы и таджики – это понимают все. Свобода слова, права человека – что есть много мест, где с этим делом гораздо лучше, чем у нас, – тоже широко распространенное соображение. Но дальше начинается с этой логикой никак не совпадающая лояльность стране – люди ввиду этого не совершают выбор: раз так, то давайте жить, как "они". Уж не говоря о том: раз так, то давайте все уедем туда. Желания – пусть теперь у нас все будет как в Японии, Англии или Голландии – нет. Вот такие хорошие аптеки, или детские сады, или дороги, как в Дании, Швеции, Финляндии, – это хорошо бы нам. Но "нам бы жить как на Западе" – большинства за этой идеей в России нет. Уж тем более с 2014 года, когда началась резкая конфронтация с Западом, со всем миром.

– Тут в одном месте рвется причинная связь. Когда выбирали Фургала, его выбирали назло единороссам, абсолютно не зная, какой он. Им было плевать на то, что у него, предположим, уголовное прошлое, они вовсе не думали, что он сделает школьные завтраки одинаковыми. Я думаю, что он не завтраками напугал, а тем, что, по сути, начал покушаться на номенклатуру, ее привилегии, – вот тут смотрящий за этим регионом решил сказать: хватит. И тут оказалось: мы его выбрали, смотри, сколько он сделал, что же ты, Москва, сюда лезешь. Оказалось, действительно в душу плюнули публике. Но Фургала выбрали не за то, что он такой.

– С электоральным процессом одновременно происходят две вещи: его с огромной скоростью коррумпируют, портят и извращают те, кому он нужен для своих целей, а другие стремятся вернуть его функцию в буквальном смысле волеизъявления, инструмента политической борьбы. Идет перетягивание каната.

– Да, похоже, что "Единая Россия" как бренд действительно потеряла очень много – или, наоборот, приобрела очень много негатива. Думаю, в Кремле и вокруг очень много чешут затылки, как поступить. То ли будут действительно их всех выдавать за самовыдвиженцев, то ли будет ребрендинг – "Великая Россия", Единый фронт вместо нее сделать. Им сложно, они понимают, что выборы прямым и простым образом выиграть не удастся, они будут совершенствовать [иные методы].

– Сейчас делать прогнозы на ту электоральную ситуацию я бы не взялся, особенно когда вмешалась эпидемия, всех последствий которой мы еще далеко не увидели. Того, что уже произошло, достаточно, чтобы когда-то наступили серьезные последствия. Пандемия пересеклась с голосованием по "обнулению" – и Кремлю пришлось очень постараться, чтобы как-то эти вещи развести или одно использовать для другого. Может быть, и к тому голосованию еще что-то подоспеет.

– Мне кажется, на продление путинского правления на неопределенно долгое время согласие было уже очень давно. Только иногда заменялось на несогласие, доходило до 47% людей, которые говорили, что нет, хорошо бы, чтобы пришел другой человек. Но это показывало моментальный на тот момент уровень раздражения властью, Путиным и так далее. Но что касается тренда в целом: он есть, и он будет – таков порядок вещей. Это не вопрос демократии, не вопрос выборов, не вопрос любви к Путину, культа личности, еще чего бы то ни было – это порядок вещей. Да, мы так живем, зачем хотеть чего-то иного, лишь бы хуже не было. Это самая главная установка массового сознания. Для того, чтобы Путин оставался у власти, я не раз это говорил, никаких электоральных процедур вообще не требовалось. Если бы просто сообщили по телевизору, что принято решение, что Владимир Путин продолжает исполнять обязанности президента, – хорошо, а кто это решение принял, никому абсолютно нет никакого дела. Понятно, что принял он сам, так и должно быть. Самодержец, он решает. А раз этому стали придавать формат голосования – хорошо, пойдем, проголосуем. Конечно, есть люди, которые возмущены, оскорблены и не согласны. Они маргинальны по отношению к мейнстриму "если не Путин, то кто". Отсутствие альтернативных кандидатур – не только результат путинской политики, которая не допускала наверх никого, сопоставимого с ним самим, – это так само массовое сознание формирует свое представление о мире.

– Это внес Борис Николаевич Ельцин, поняв, что Руцкой его чуть было не съел, – после этого было решено, что все, шутки в сторону, Россией должен править один человек, и баста.

– Тех никто не выбирал ни на каких выборах. А тут, внутри новой парадигмы, попробовали демократию, и выяснилось, что демократия в три шага разваливает авторитарную систему. Они этого не знали, но вдруг убедились. Было сказано: все, ребята, хватит, и было это до Путина, Путина просто посадили на место, которое так устроено. Российскому населению объяснили, что не будет больше этого всего, и оно это приняло, вот в чем штука. Ведь у нас сейчас за то, чтобы Лукашенко остался, большинство, причем оно четырехкратно превышает долю людей, которые желали бы, чтобы был от оппозиции кто-то.

– Моя идея в том, что события в Беларуси воспринимаются в России как эксперимент, подставляются просто имена и ситуации. И сочувствие к участникам белорусских протестов меньше, чем сочувствие к демонстрантам в Хабаровске.

– Конечно, они против Путина тоже начали выступать, но они, скорее, Путину пожаловались: смотри, что тут твои делают. Приходи, накажи.

– Сцепления нет. Это фундаментальный факт, об это спотыкалось несчетное число наших экономистов, социологов в той мере, в какой они тайные марксисты, считающие, что материальное бытие определяет сознание, – все разговоры, что холодильник телевизор поборет, тогда народ возьмется за вилы. Неправильно так думать. Де Токвиль описывал механизм, каким массовое сознание от недовольства, от ресентимента может перейти к действиям, это довольно сложная штука, там надо сначала дать, потом отнять. Новочеркасск, страшный пример. Говорят, что это произошло из-за того, что повысили цены на хлеб и снизили зарплату. От того, что снизили зарплату, в эти сутки никто не обнищал, это должно было бы сказаться через месяцы. Людей оскорбило это: что же вы, суки, делаете. Вот самый главный ответ. И иногда это доходит до того, что идут громить отделения милиции или райком, еще чего-нибудь. Это всегда локально.

– Нет. Штука в том, что нынешние 60+ – это люди, которые в начале путинской карьеры были 40+, имели, может, не либеральные, но во всяком случае не ультраконсервативные взгляды. Вот они состарились. А как выясняется, в России, если ты старишься, то становишься сторонником КПРФ и сторонником Путина – это не несовместимые вещи, как ни странно.

– Если считать, что Россия и ее население – это две разные сущности. На Западе есть высказывание: у того нет сердца, кто в юности не был левым, у того нет ума, кто в зрелом возрасте не стал правым. У нас наоборот. У нас правыми являются люди в молодом возрасте и левыми становятся к старости. Это желание, чтобы ничего не менялось, потому что если будет меняться, то будет меняться к худшему и только так, – такая установка, я думаю, ее правильно назвать консерватизмом, сочетается с социальным положением пенсионеров. Ригидность старческого сознания – только часть дела, далеко не главная. Это люди целиком и полностью зависимы от государства, потому что они на пенсии, пенсию платит государство, это рука, с которой они кормятся. Они полностью зависимы от каких-то мелких властей, если в деревне – то это те, кто может дрова привезти или не привезти, устроить, чтобы магазин работал или не работал. Они зависимы от того, дадут или не дадут тепло в городе. Они зависимы в жизненно важных вещах. Это люди, зависимые от властей. И они это чувствуют всем своим нутром. Они требуют: не трогайте.

– Давайте будем аккуратнее со словом "лидер". На мой взгляд, самый большой политический успех Навального – это брошенные им слова, что "Единая Россия" – "партия жуликов и воров". Успех этой формулы невероятный, она пошла как огонь по траве. Мы фиксировали до 50% согласных с этой формулой, и это были люди, которые собирались голосовать за "Единую Россию". Они одновременно, в одном и том же опросе, выражали согласие с этой формулой, а на вопрос, за какую партию вы будете голосовать на ближайших выборах, большинство из них говорили – за "Единую Россию". Успех фразы – феноменальный. Связывалось ли это с именем Навального? Думаю, что нет. Это как пословица, кто ее придумал, никто не спрашивает. Когда он выводил людей на улицу, то они шли не за ним, они шли за брошенным лозунгом, за поданной идеей. Если это и лидер, то лидер другого типа.

– Это безусловно, потому что все другие головы так низко. Я бы еще добавил к этому его способность создать по городам России сеть своих штабов. Я знаю, как другие партии пытались создать себе такую сеть, – это огромные усилия, наполовину это делалось деньгами, а он это сделал без денег. Он знает какие-то птичьи слова, которые выводят в некий момент молодых и не очень молодых людей. Но знает ли он такое слово, которое вывело бы разом всю Россию, я не знаю, хотя исключать этого не буду. Но пока он это слово не произнес, это все такие местные успехи.

– Средства, которыми мы пользуемся, по большей части отслеживают макроскопические процессы, и на этом уровне я могу сказать, что пока такой эффект не наступил. В тех случаях, когда мы делаем углубленные исследования, фокус-группы, мы можем видеть внутреннее торможение – внутренняя неготовность противопоставить себя существующему строю пока еще очень сильна. Люди внутренне связаны с этим порядком вещей. Я возвращаюсь к тому, что говорил про одобрение Путина. Встать против него – это внутренне очень трудно. Выйти на локальный протест психологически и социально гораздо проще.

– За последние 50–60 лет не раз что-то происходившее в Москве – смерть Сталина, ХХ съезд КПСС, перестройка и так далее – вызывало в широкой периферии, в том, что тогда было советской частью мира, мощнейшие вибрации, которые превращались в массовые революции в Венгрии, в Чехословакии, в Польше, Германии и так далее. В России это всегда были события, грубо выражаясь, дворцового уровня. Хрущев на ХХ съезде выступал не потому, что народные массы собрались против Сталина. Горбачев затеял перестройку не из-за народных масс, а потому что у него в политбюро были свои задачи. Мы – страна, которая, с одной стороны, сидит в центре некоторой паутины и рассылает импульсы в разные концы света, и там происходит что-то феноменальных размеров, вплоть до обрушения Берлинской стены, но в Москве это были дворцовые события. Противостояние Горбачева и Ельцина решалось все-таки не на улицах, хотя улица была, я сам стоял в этих толпах. Были полумиллионные демонстрации в поддержку Ельцина, но не они что-то сделали. Признавать это несладко, понимать, что ты живешь в стране, в которой не только действует такая власть, но и так устроено общество.

– Не вижу. Оно меняется, но в другом. Это как раз наиболее консервативный механизм, в наименьшей степени подвергающийся эрозии или переменам. Я очень не люблю, когда говорят, что в России всегда хотели только царя, – это пошло. Но есть механизм власти, где власть существует, потому что она власть, а общество себя понимает как общество тогда, когда у него есть власть. И общество становится совершенно другим, когда власти на какое-то время нет, тут мы видим расцвет демократии, все то, о чем мечтали серьезные анархисты начала ХХ века. Но это состояние общества, когда оно на воле, тогда там есть гражданское общество и все, что в учебниках пишут, – и есть состояние, которое можно назвать "нормальным", хотя это "нормальное" состояние включает Большой террор и все подобное, – но это его норма, когда общество конституировано государством, не наоборот. И это особенность нашей цивилизации, России. У нас есть примеры освободительного движения без лидерства, "ОкупайАбай" и вообще 2011–12 годы, замечательные демонстрации, Координационный комитет оппозиции. А потом была реверберация Майданом – там эти ребята показали, как это надо делать, и напугали власть.

– Пример, который я слышал от Александра Аузана, назидательный и печальный – ополчение Минина и Пожарского. Пример действия гражданского общества, бесклассового, – объединились, пошли, освободили родину. Что после этого они сделали? Они пришли и сложили полномочия к трону, сказали: все, батюшка, мы сделали, теперь давай, владей и княжь.

– Они могли продолжить, была бы военная республика.

– Да, конституцию ввести, и мы бы показали и Англии, и всем прочим. Но не показали.

Валентин Барышников