«Не надо молчать, не надо бояться. Это наша страна, и другой у нас нет»

В Москве суд признал виновной и приговорил к году исправительных работ условно с удержанием 10% зарплаты в доход государства юриста Фонда борьбы с коррупцией (ФБК) Любовь Соболь по делу о проникновении в квартиру предполагаемого сотрудника ФСБ Константина Кудрявцева, одного из отравителей Алексея Навального.

Условный приговор для Любови Соболь, может стать реальным, если она не будет вовремя отмечаться в уголовной инспекции: тогда наказание заменят на реальные исправительные работы. Свою вину Соболь не признала, во время оглашения приговора она назвала происходящее "стыдом и позором".

В интервью Настоящему Времени Любовь Соболь рассказала о своем отношении к приговору, о том, собирается ли уезжать из России, и о том, что можно сделать для Алексея Навального.

– Конечно, я считаю приговор неправосудным, несправедливым, необоснованным и незаконным, потому что приговор должен ссылаться хотя бы на какие-то доказательства. В деле очень много несостыковок, в деле нет весомых доказательств вообще. У меня вообще такое ощущение, что никто просто не запаривался, если честно говорить простым русским языком.

В самом деле есть, наоборот, показания потерпевшей, дочери Кудрявцева Субботиной о том, что моральный и физический вред ей не причинен. По сути Кудрявцева [Константин Кудрявцев, предполагаемый сотрудник ФСБ, который рассказал Навальному детали его отравления] вообще никто не спрашивал, а он собственник квартиры, в которую, по версии следствия, я проникала. То есть как минимум нужно было собственника квартиры спросить, давал он согласие на проход в жилище или не давал, может быть, кого-то приглашал в гости к себе, а, может быть, не приглашал. Но у следствия, у гособвинения, у суда таких вопросов не было. Они все очень быстро отклонили ходатайство с нашей стороны защиты. Мы предлагали заслушать экспертов в судебном заседании, предоставляли свои экспертизы, еще что-то, но во всем этом было отказано нам, поэтому каких-то удивлений у меня приговор не вызвал.

Примерно суд так и развивался, очень быстро, слаженно пытались меня как можно быстрее осудить.

Что касается самого решения, то мы, конечно же, будем его обжаловать, о чем заявлял и мой адвокат Владимир Воронин. Он сказал, что еще вчера было понятно все по финальному заседанию, по тому, как оно идет, что приговор будет обвинительным, поэтому он подготовил краткую апелляционную жалобу, которая сейчас после получения приговора будет дополнена.

На самом деле я не совсем услышала финал своего собственного приговора, потому что в комнате стояло очень много сотрудников Федеральной службы судебных приставов в бронежилетах и форме. Они буквальным образом ограждали судью, прокурора от меня со стороны защиты. Меня они не посадили в клетку как других подсудимых, потому что у меня статья небольшой тяжести, и у меня не было СИЗО до этого, но при этом они действительно создали такой живой щит. Поэтому мне просто из-за плеч было трудно расслышать приговор. Насколько я расслышала, там условное осуждение.

Мы понимаем, что условное осуждение, с одной стороны, в России по политическому делу можно считать оправдательным приговором. Но с другой стороны, условное осуждение – это коварная мера, потому что вот так вот по щелчку пальца она меняется на реальное наказание за любую административку. А мы знаем, как в России выписывают административные правонарушения: к тебе подошел сотрудник полиции и повел куда-то в автозак. А потом тебе выписывают 19.3: "неповиновение законным требованиям сотрудника полиции". И пусть у тебя будет хоть миллион видео о том, что к тебе никакие требования не предъявлялись, тебе потом все равно скажут: "Нет, вы не повиновались законному требованию, основания не доверять рапорту сотрудника полиции не имеется".

Это такой короткий поводок, на который Кремль меня хочет посадить, чтобы я молчала, не задавала вопросы про дворец Путина, не отстаивала права россиян – вообще сидела бы тихо помалкивала и желательно не занималась никакой общественной деятельностью в России. Буду ли я заниматься общественной деятельностью, отстаивать права, задавать вопросы про коррупцию высшим чиновникам в России? Конечно, я буду продолжать это делать. Я считаю, что имею на это право.

– Ну а куда я денусь? Я остаюсь в России, моя семья живет в России, я всю жизнь жила в России, в Подмосковье, в Москве сейчас живу со своим мужем. У меня никогда не было ни недвижимости, ни счетов за рубежом. Вся моя жизнь связана, конечно, с Россией, страной.

Я вам сейчас даю интервью и, к сожалению, не буду поднимать на уровень своих глаз ногу, но если бы вы на нее посмотрели сейчас, там находится браслет ФСИН, который на меня надет в рамках "санитарного дела". Я сейчас даю вам интервью, а в 20:00 я должна буду оказаться дома. Если я дома не окажусь, то мне могут дать СИЗО как меру пресечения по "санитарному делу".

Я скрываться никуда никогда не собиралась, я открыто и гласно занимаюсь политикой в России, общественной деятельностью. Отстаивать свою позицию по уголовным делам, я тоже считаю, нужно открыто и гласно – собственно я это и делаю. Поэтому никуда убегать, скрываться я не собираюсь, живу в России, живу по совести.

– Не только летне-осенний, а вообще жизнь в России любому независимому политику, человеку, который не занимается политикой, а просто говорит правду, живет честно по достоинству, не хочет платить взятки – ему вообще в принципе непросто живется.

Что касается Навального, то, конечно, это находится за рамками этих слов "беззаконие" и "бесправие". То, что происходит с Навальным, – это просто невозможно словами описать. Это попрание всех норм права, всех элементарных прав человека: отказывать в медицинской помощи человеку – это не видано нигде. Это какие-то варварские методы борьбы со своими политическими оппонентами. На медицинскую помощь могут рассчитывать все: и хорошие, и плохие, и святые, и убийцы, насильники – все должны иметь возможность получить качественную медицинскую квалифицированную помощь. И у заключенных формально на бумаге есть право на получение медицинской помощи, приглашение врача в колонию. Навальному в этом праве почему-то отказывают, никаким образом это не мотивируют, потому что невозможно придумать, почему это право его нужно не соблюдать.

А что касается "что делать", я вам не выдам сейчас рецепт "а давайте сделаем один-два-три и будем жить в прекрасной России будущего, и Навальный будет на свободе". К сожалению, не существует такого [плана] "один-два-три", который можно четко выполнить, и завтра все будет хорошо. Как минимум, надо привлекать внимание ко всему беспределу, потому что все грязные делишки люди в Кремле любят делать в тишине, они очень не хотят, чтобы кто-то обсуждал Навального. Они хотят изолировать его в колонии, чтобы все про него забыли. Так давайте про него говорить, давайте рассказывать, что несправедливо. Вот я вам сейчас футболку покажу "Где уголовное дело по отравлению Навального?".

Давайте записывать видео, давать комментарии в СМИ. У вас есть знакомый, условно говоря, блогер, у которого есть какая-то аудитория – попросите его написать об этом беспределе, попросите рассказать, придать какой-то огласке. У вас есть собственные социальные сети – напишите там. Нет у вас подписчиков, так поставьте ретвиты, лайки тем, у кого есть подписчики. Есть возможность распечатать листовку, так распечатайте листовку. И так далее, и так далее. Кто-то выходит на митинги, кто-то боится выходить на митинги – все люди разные. Но как минимум не надо молчать, не надо бояться, нужно что-то делать, потому что это наша страна, и другой страны у нас нет. Если сейчас так поступают с Навальным, то, значит, так поступить могут буквально с каждым человеком.

– У меня ощущения одни: конечно, я видела это по другим всем протестным акциям, что люди, которые выходят на митинги, часто боятся регистрироваться на сайте, потому что заранее они боятся, что каким-то образом взломают эту базу данных, хотя у нас данные никогда не утекали. Мы всегда очень бережно относимся к персональным данным наших сторонников, все охраняем и понимаем, что какие-то злоумышленники со стороны тех же самых спецслужб могут захотеть взломать эти базы. Но люди часто боятся ставить какие-то отметки, куда-то регистрироваться, чтобы к ним заранее никто не пришел и не взломал им дверь болгаркой или еще что-то не сделал.

– Да, как правило, если по опыту смотреть, людей на протестные акции выходило больше, чем было отметок где-то в социальных сетях, потому что кто-то приходит с другом, кто-то приходит с бабушкой, коллегой, мужем, родственником, и не всегда кто-то отмечается. Например, я знаю несколько человек, которые готовы выходить на акции и которые до сих пор не поставили отметки по разным причинам, абсолютно по разным. Это какой-то показатель того, что людей очень много.

Сейчас заранее никто не может сказать, будет ли эта акция объявлена властями согласованной или несогласованной. Но даже если предположить, что эта акция будет объявлена незаконно властями несогласованной (хотя мы все знаем, что в России уведомительный порядок согласования акций, а не разрешительный) то мы должны уже сейчас предполагать, что это будет крупнейшая акция, которая будет объявлена властями несогласованной. Потому что никогда в России столько людей еще не выходило на подобные акции.

Я могу сказать только одно: сейчас я считаю, что каждый должен делать в меру своих возможностей, в меру своей смелости, решимости, хоть какое-то действие для того, чтобы просто не дать этим мерзавцам убить Навального в тюрьме.

– Знаете, мне трудно залезть в голову Путину и что-то за него говорить, но я думаю, что я бы хотела верить, что нет, я бы хотела надеяться, что нет. Но мы все знаем, что 20 августа Навального пытались убить.