Зачем власти нужен тотальный контроль над человеком, в том числе — над его телом

В России фактически криминализованы «нетрадиционные» сексуальные отношения: Верховный суд признал экстремистским и запретил в России загадочное «ЛГБТ-сообщество», которого просто не существует юридически, и теперь любое упоминание гомосексуальных связей может грозить тюремным сроком. Одновременно в регионах в порядке инициативы начинают вводить ограничения на аборты. Контролировать, кто с кем спит, государству недостаточно, оно хочет диктовать населению, что оно, население, должно думать.

Так возникают инициативы о возвращении в Конституцию понятия государственной идеологии. Почему именно с началом российской спецоперации стали так актуальны темы, вроде бы никак не связанные с «денацификацией Украины»? Объясняет антрополог и политолог Дмитрий Дубровский.

— На это надо смотреть с точки зрения биополитики: государство хочет вернуться к тотальному контролю над человеком, в том числе и над его телом. Стремление к тотальному контролю всегда приводило к контролю прежде всего сексуального поведения, к ограничению прав в том числе на собственное тело. Как мы помним, в Советском Союзе при Сталине аборты были запрещены. Поэтому вопрос «зачем?» здесь не очень правильный. Это продолжение обычной, сознательной, внятной политики, нацеленной на усиление консервативной волны. Касается это не только России. Мы знаем, что происходит в Польше, мы знаем, как в США республиканцы вышли с идеей ужесточить правила проведения абортов. Это более-менее одна тенденция, Россия не одинока в этом откровенно консервативном правом тренде.

— Напрямую не связано. Разница в том, что во многих странах проблема обсуждается, и вопрос решают в итоге люди: за кого они по-настоящему голосовали. В этом все дело. События в Штатах, по мнению экспертов, показывают: то, что республиканцы вылезли с идеей запрета абортов, им, кажется, довольно сильно повредило, потому что демократы мобилизовались вокруг идеи не допустить этого. Республиканцы думали, что привлекут больше голосов, но в гораздо большей степени они мобилизовали демократов на борьбу с этой идеей.

Проблема здесь не столько в демократии или тоталитаризме, сколько в движении консервативных сил в сторону радикализации запретов и усиления контроля. А либеральные ценности представлены правом женщины контролировать свое тело и его использование. 

Точно так же обстоит дело с гомосексуальностью, с гомосексуальными браками, которые тоже в мире обсуждаются. Процесс идет медленно, не везде одинаково, иногда бывает регресс, но все равно в целом в мире это движение в либеральном направлении. Россия, напротив, движется быстро, но в обратном направлении, даже по сравнению с достижениями советского времени.

— И теперь Россия постепенно возвращается к этой ситуации. Что они сейчас делают? Фактически они нашли способ криминализации ЛГБТ целиком, просто как экстремистов.

— Есть логическое продолжение определенной политики. Эти люди мешают. Эти люди угрожают безопасности страны. Они не рожают детей. Это прямо было сказано много раз. Идет борьба за увеличение рождаемости, и представители российского режима всерьез считают, что если уничтожить геев, то рождаться будет больше детей. Они верят, что если уменьшить число геев, то увеличится число гетеросексуалов. С их точки зрения, это так работает.

— Цели у них сугубо практические, но одновременно и символические. Они хотят устанавливать то, что они называют традиционными ценностями. Как мы знаем из концепции прав человека, которая выдвинута Русской православной церковью, традиционные ценности исключают право не только на эвтаназию, но еще и на аборты и гомосексуальность. Если вы послушаете внимательно, что сообщает Российская Федерация в обзоре по правам человека, то ровно так это и выглядит. И Россия не одинока в этом, ее активно поддерживают на международной арене Иран, Саудовская Аравия, неожиданно — Венесуэла.

— В России идут уже и дальше Ирана, это неудивительно. Это все относится к сфере контроля. Как говорят нам товарищи гендерные социологи, с точки зрения такой позиции должна быть гетеронормативность, она неизменна: есть пол — менять его нельзя, у одного человека должна быть одна «нормальная» сексуальная идентичность, все остальное надо запрещать, а лучше за это сажать.

— Вы хотите построить для них какую-то логическую схему? Им она неведома. Для них это вообще разные головы дракона, и никакой логики в этом нет.

Они, конечно, сокращают расходы на медицину и образование, но продолжают утверждать, что Россия остается социальной страной.

— Что значит — важнее? Они не решают проблемы по мере поступления, они постоянно решают одну и ту же проблему: как мобилизовать страну. Вы помните, ради чего Россия [ведет спецоперацию]? Именно ради того, чтобы не появились «родитель № 1» и «родитель № 2». Это повторяли много раз. Они выступают как бы во главе антилиберального фронта, и в мире, если посмотреть на голосования в ООН, довольно много стран их в этом поддерживает. Это может быть таким началом новой холодной войны, только не между капитализмом и социализмом. Теперь с одной стороны будут либеральные и демократические ценности, с другой — консервативные и религиозные.

— Потому что именно контроль над сексуальным поведением — это мощнейший социальный инструмент. Еда, кстати, если смотреть на религиозные практики, тоже довольно важный инструмент дисциплинарного контроля. Мы помним один регулятор пищевого поведения в Советском Союзе, он назывался «рыбный день».

Контроль над сексуальным поведением не требует от государства вложений, осуществлять его не очень трудно. Надо только переключить граждан в режим морального контроля, установив для них правила.

Эти правила, кстати, тоже квазирелигиозные: это — правильно, это — неправильно. В Средние века правильное сексуальное поведение включало в себя и «правильные» сексуальные позы, «неправильные» могли квалифицироваться как извращения.

Вы спрашиваете, зачем это нужно государству? Государство хочет использовать этот механизм еще и для подстегивания такой агрессивной маскулинности. Это может быть напрямую связано именно с военными действиями, которые ведет та или иная страна. Для них ведь нужны такие мачо, нужен «настоящий мужчина», обвешанный оружием, воин-защитник и вот это всё. А мужская гомосексуальность понимается как измена этой маскулинности, она подтачивает «мужественность», необходимую государству для боевых действий.

Поэтому важно именно во время военных действий искоренять гомосексуальность, которую эти люди понимают как женственность. Это совершенно неправильно, но в головах у них есть матрица: если ты не мужчина, то ты женщина, а значит, ты не воин, не боец, не герой. Никакого отношения к реальности это, конечно, не имеет. Есть определенные предрассудки, как должны выглядеть гомосексуалы, а я как-то видел в Сан-Франциско геев-полицейских, накачанных, как слоны, они выглядели просто как страшные боевые машины спецназа.

Российское государство, начав консервативный поворот в 2006 году, использует токсичную маскулинность для укрепления режима и вообще для проведения любых военных операций. 

Поэтому для [спецоперации] им эта гомофобия нужна, это часть современного [спецоперационного] проекта. Именно поэтому она так обострилась именно сейчас.

Параллельно гомофобия всегда была еще и частью такого националистического дискурса. Точнее, Путин не националист, он имперец, но для него очень важны «традиционные ценности», именно к ним он адресуется, именно их, как известно, он защищает.

— Примерно так. Хотя, конечно, «Домострой» — это совсем не то, что они думают. А уж если бы борцы за традиционные ценности знали, чем развлекались русские православные христиане, что мы, этнографы, как раз знаем… Думаю, тот же Путин об этом не знает.

— Конечно. Если говорить про маскулинную картину мира, то патриархальная система именно так и устроена. Во главе государства — воин, защитник, мужчина, ему должны все подчиняться. Он — исключительный носитель права на насилие. Женщина должна подчиняться и слушать, что он говорит.

— Это неважно. Они всегда могут вам сказать: да, мы не идеальные, но боремся мы за идеал. Это очень хороший пример того, что совершенно не обязательно быть женщиной, чтобы поддерживать феминизм, и необязательно быть мужчиной, чтобы поддерживать такую токсичную маскулинную патриархальность.

— Может, они относятся к нему критически? Может, считают, что на самом деле надо было рожать много детей, а они вот ошиблись? Кто ж их знает. Это еще одна отдельная беда России: видимо, политическая карьера женщины здесь возможна только в том случае, если она начинает поддерживать «мужскую» политику. В российской политике просто нет женской повестки. У нас и демократической повестки нет, но и женской тоже не существует.

— Им, я думаю, неплохо, они прекрасно во всем этом участвуют. Их это не касается совершенно, их никто не будет трогать. Во всяком случае, они в это верят. Помните, у братьев Стругацких в «Обитаемом острове» есть такие «выродки», которые были невосприимчивы к излучению башен? Такие же «выродки» были и среди отцов, и они очень мучились. Но плюсы от облучения для них сильно перевешивали эти мучения.

Эти люди — часть правящего режима. Они живут так, как хотят, они устанавливают моральные правила, плевать они хотели на то, что эти моральные правила перпендикулярны тому, что делают они сами. К тому же это общество тотальной лжи и тотального двуличия. Они же одновременно рассказывают и о том, что воровать нехорошо, и ничего их в этом не смущает. Если и есть среди них гомосексуалы, то это не значит, что они автоматически становятся защитниками прав гомосексуалов. Наоборот, они выбрали такой путь: как можно сильнее подавлять других.

Думаю, их не тронут, если только они не начнут мешать чем-то другим. Кстати, возможно, среди них есть настолько агрессивные мерзавцы именно потому, что у них для этого есть дополнительный стимул.

— Именно так.

— Этот режим прибегает к насилию по необходимости, то есть насилие для него не самоцель. Они ищут баланс между кнутом и пряником, а пряников сейчас очень не хватает. Поэтому им приходится больше прибегать к насилию. 

С другой стороны, логика их состоит в том, что Россия — это авангард борьбы с либеральными ценностями.

— Да, с «либерастическим» злом. Логично, что атаковать дальше будут все, что связано с феминизмом, с правами женщин и вообще все, что связано с гендером. И вообще — все, что связано с правами человека.

— Я бы так сказал: они будут переучреждать права человека в таком ключе, как это предписано Русской православной церковью, у нее-то уже давно есть документ под названием «Основы учения о достоинстве, свободе и правах человека». Там не упоминаются права, которые в мире сегодня считают правами человека, а в России не считают.

Понятно, что атаковать будут всех, кто связан с Западом, то есть — внутреннего врага, но это привычно. Внутренний враг — это либерал или тот, кто связан с либералами. Думаю, расширяться будет все, что связано с «иностранными агентами» и «аффилированными с ними лицами».

— Возможно, переключатся на детей.

— Вот это, я думаю, как раз неплохая идея. В Чехии, например, детям тоже запрещено пользоваться телефонами в школах. Я не вижу в этом какого-то злобного нарушения прав детей, разве что они перестанут на уроках таращиться в экраны.

— Здесь история другая: детям нужно верить. Если дети жалуются на учителя, от них не надо требовать видеодоказательств.

— В отличие от советского, нынешний кремлевский режим не настолько идеологичен. У него нет внутренних мотивов к этой бесконечной идеологизации. Есть идеологический флёр. Поэтому я не думаю, что они будут настойчиво двигаться в каком-то одном направлении. У них и сейчас это не очень получается. Я знаю, например, как выглядит чтение этих курсов в вузах — и как эти курсы воспринимают преподаватели и студенты.

— Есть те, кто воспринимает всерьез, я таких знаю. Есть люди, которые читают с издевкой и сарказмом. Не надо думать, что если в вузах начали читать такие курсы, то погибло все поколение. Советскому народу тоже читали марксизм-ленинизм. Русским крестьянам в 1890-х годах читали Закон Божий, а выросшие на нем крестьяне в 1917-м начали громить церкви. Поэтому я не уверен, что эта схема в принципе сработает.

Другое дело, что такого рода идеологизация в целом очень плохо влияет и на науку, и на высшее образование. Это просто подмена науки идеологией, а образования — дисциплинарным заучиванием. 

Это очень печально, потому что это проблема качества науки и образования.

Насколько я знаю, они собираются вводить третий обязательный курс для всех студентов, раньше были «Основы современной России» и «История России», а будут еще «Традиционные религии России». При этом они отжимают часы у профессий, которым учатся студенты.

— Конечно.

— Вряд ли они вообще думают о результате. У этого режима действительно нет внятной и когерентной идеологической картинки, зато есть перечень того, что им ненавистно. Что бы они ни делали, они отстраивают это от негативного, а не от позитивного. Они остаются все время в режиме защиты, это такая политика ad hoc — по случаю, политика защиты от каждого нового ужаса, который они себе вообразят. Например — защита от ужаса «родитель № 1, родитель № 2», от ужаса «рождаемость падает, российский народ исчезает». Они создают бесконечные проекты укрепления того, что они называют демографической безопасностью, но сами при этом ничего не понимают в демографии, увольняют с работы ведущих демографов.

Они реагируют не на реальность, а на собственные страхи, не слушая людей, способных посоветовать что-то дельное. Эта власть существует в режиме «идеологических заплат», у нее нет продуманного идеологического проекта.

— Это правда, у этого режима нет позитивной программы. Поэтому весь их идеологический проект — по сути, продолжение военного. Они существуют в режиме защиты, они защищаются от. От «ультралиберальных ценностей», от абортов, от «ЛГБТ-пропаганды».

— Я могу говорить о той сфере, которая мне знакома, — о высшем образовании. Пока мы имеем дело с вариантами возвращения советского опыта: преподаватели постарше стали вспоминать советские лекции, эзопов язык, всякого рода скрытые смыслы, когда рассказываешь, например, о критике буржуазной идеологии, а внутрь вкладываешь разговор о западном обществе. Мне кажется, результатом может быть частичная ресоветизация, возвращение каких-то советских практик.

— Они хотят обеспечить уверенную изоляцию страны. Они хотят построить новую стену, но чтобы теперь эту стену поддерживали сами граждане. Хотят изолировать людей от Европы, от Запада, хотят переключить их на те самые «традиционные ценности». Хотят отключить Россию от «тлетворного влияния». Но им не удастся это сделать.

Сегодня построить такой забор невозможно. Даже Северная Корея — и та «протекает», а у России нет возможности построить такое же общество, как в Северной Корее.

Может быть, они могли бы построить что-то типа Ирана. Но для этого необходима опять-таки очень мощная единая идеология с очень сильным антизападным содержанием. А у нас даже пропутинские представители — люди не настолько антизападные. Они могут говорить что угодно, но на практике не готовы навсегда расстаться со своими венецианскими палаццо и дворцами в Ницце.

Ирина Тумакова