Вы здесь
Почему шведы построили «социализм в отдельно взятой стране», а русские – ГУЛАГ?
Почему Сталин построил из прекрасной марксистской утопии ГУЛАГ? Разве марксизм был не про отмирание государства, не про освобождение людей от эксплуатации, насилия, социальной иерархии, от "традиций всех мертвых поколений, которые тяготеют, как кошмар, над умами живых"? Как вышло так, что в итоге по этим рецептам было создано нечто прямо противоположное? На этот вопрос вам ответит любой еврокоммунист: потому что Сталин отказался от правоверного марксизма, в основании которого лежала идея мировой революции, и занялся строительством "социализма в отдельно взятой стране". Но разве от хорошей жизни дошли большевики до такого оппортунизма? Нет, конечно. Они пришли к идее "социализма в отдельно взятой стране" после того, как ясно поняли, что мировая революция не состоится.
Но если твоя утопия невозможна "в мировом масштабе", возможна ли она вообще? Разве возможен рай на земле, когда остальные пять шестых живут в аду – "в царстве желтого дьявола", "в мире чистогана" и отравляются ядом "пресловутых буржуазных свобод"? Ведь они, эти пять шестых, как объяснял товарищ Сталин, будут "засылать к нам шпионов и диверсантов", "разлагать нашу молодежь" и вынашивать "планы Даллеса", чтобы разрушить "Отечество всего трудящегося человечества". А значит: укрепляем армию и государство (и в первую очередь органы госбезопасности – "страна на замке"!), поддерживаем ДОСААФ и сдаем нормы ГТО, создаем мобилизационную экономику, занимаемся возгонкой патриотизма и крепим скрепы, раз уж оказались в "осажденной крепости". Про все это – сталинизм. О том же – только теперь про невозможность сохранения всеобщего скрепного счастья – и зрелый путинизм.
Все, кажется, ясно в этой картинке. Кроме одного: почему шведы построили именно что "социализм в отдельно взятой стране", а русские – ГУЛАГ? Разная политическая культура, ответят мне. Но почему же тогда разница в политической культуре не помешала осуществиться ГУЛАГу в Восточной Европе? Да, был железный занавес, но все эти восточное-европейские товарищи от Берута до Димитрова, от Пика до Готвальда, от Георгиу-Деж до Ракоши, хотя и сидели на советских штыках, не были все же русскими. Так что дело не в одной только политической культуре. А в чем же тогда?
А в том, что визионерам и строителям нового мира свойственно стремиться к последовательности и полноте в реализации своих социально-политических проектов. И дело не только в их упрямстве, а в самой природе социального визионерства и идеализма. Им всегда кажется, что оппортунизм плох, поскольку не позволяет реализовать их прекрасные проекты во всей их полноте, красоте и силе. Что только идя до конца, можно осуществить любое политическое начинание. Хотя история говорит ровно об обратном: хочешь загубить любое дело – иди до упора, будь последователен, стремись реализовать свои принципы с максимальной ригидностью.
У шведов получилось не потому, что они строили социализм, а потому что они его приспособили к капитализму. Иначе говоря, они шли не от идеи к реальности, а ровно наоборот: от здравого смысла. Именно от реальности шли когда-то и создатели того, что сегодня превратилось в великий социальный проект либеральной демократии: в XVIII веке это были отцы-основатели США, во второй половине ХХ века – основатели того, что теперь стало называться Европейским союзом.
И те, и другие исходили не из одних благих пожеланий, а из реалий: создатели американской Конституции исходили из необходимости остановить сползание создаваемого государства к тирании. Они исходили из того, что в человеческой природе лежит жажда власти. В особенности у тех, кто рвется в политику, стремится к руководству, к господству. Всегда есть опасность захвата государства такими людьми. Отсюда идея сдержек и противовесов, баланса интересов, демократического представительства, устойчивых институтов и т. д. Не меньшими реалистами были и создатели Европейского объединения угля и стали, из которого впоследствии и вырос ЕС. Выдвигая идею этого первого в послевоенной Европе наднационального интеграционного объединения, Робер Шуман исходил из реалий, каковыми были после войны разрушительные для мирного будущего Европы естественное недоверие в отношении Германии и англо-французское соперничество за лидерство в Европе.
Вывод из этих, несомненно успешных, мировых политических проектов: успешными могут быть только те социальные проекты, которые, во-первых, вырастают из реалий, во-вторых, не противоречат природе человека и общественных отношений и, в-третьих, принимаются большинством населения.
Коммунистический проект рухнул потому, что не отвечал ни одному из этих принципов. Вместо реалий он построил потемкинские деревни в виде мифов о "братстве народов", "Кубанских казаков" и других соцреалистических протезов. Вместо учета природы человека и общества он построил экономику, лишенную стимулов к росту производительности, и отнял у людей экономическую заинтересованность в труде. А принятие этой системы населением основал на насилии и промывании мозгов.
Предвижу возражение: но Сталин все же проявил здравый смысл, отказавшись от мировой революции, все же он поумерил свои коммунистические амбиции, сосредоточившись на "отдельно взятой стране". Это не вполне так. Просто он понимал под "мировой революцией" старый добрый российский экспансионизм, расширение подвластных российской империи территорий, в чем, как многие и по сей день думают, преуспел. Он оказался циничнее и прагматичнее Троцкого, поняв, что только силой эту "революцию" можно экспортировать, а для этого нужно сильные государство и армия. Да, это уже будет не марксистский проект, а обычный импер(иалистиче)ский проект, но Сталин и не мог мыслить иначе: он был плоть от плоти патриархальной имперской люмпенской массы – основной социальной силы той (и этой!) страны (потому и любим ею по сей день) и потому видел мир ее глазами. Таков же и Путин.
Известно, что политика – это искусство возможного. В переводе с афористического на разговорный – это искусство вовремя останавливаться. Это искусство понимать, когда не следует продавливать свою повестку. Сталин невероятно преуспел в расширении своей империи. Он захватил Западную Украину и страны Балтии. Он протянул руку коммунистическому Китаю. Чем все это закончилось? А тем, что Западная Украина привнесла в Восточную Украину совсем, казалось бы, выветрившееся за столетия в составе империи украинское национальное самосознание и воскресила украинскую национальную идею. А страны Балтии первыми взорвали государственное единство Советского Союза. Ну а куда успешнее, чем Россия, "поднявшийся с колен" Китай довершит дело. Так что не Ленин, как утверждает невежа Путин, но именно Сталин подложил главные мины под основание советской империи. Имперская жадность – это одно из проявлений политики как воли к господству, к непременной победе любой ценой, политики "до упора", принципа "делаю, потому что могу". Именно в этой логике действует и Путин, и уже поэтому его действия приведут к прямо противоположным его намерениям последствиям.
Итак, каждый глобальный проект стремится к полноте. Но на его пути стоят механизмы, не позволяющие ему сохранить свою полноту, но заставляющие его "договариваться" с реальностью, идти на сделки и компромиссы с ней, учитывать интересы той части (как правило, большинства!), которая не готова "идти до конца". И это верно не только для коммунизма, но и для другого мегапроекта – либеральной демократии, которая, как и любой социально-политический проект, имеет свои крайности, способные ее похоронить. Именно такой момент в истории мир переживает сегодня.
Можно ли построить либеральную демократию в мире, две трети населения которого живет сегодня в частично свободных или несвободных странах, в условиях нелиберальных, авторитарных или тиранических режимов? Идея универсальности либеральных ценностей не менее абсурдна, чем идея мировой революции. Кто сказал, что законы и принципы свободного мира по умолчанию распространяются на всех? И то, и другое существует только в головах доктринеров. Во-первых, потому, что либеральные ценности отнюдь не являются доминирующими в незападной части мира (о чем неплохо бы помнить сторонникам мультикультурализма, требующим от всех уважения к ценностям других народов). Они просто не разделяются ими. Поэтому нечего им их навязывать, а тем более к ним их прилагать. В конце концов, эти принципы, даже самые важные из них, не на скрижалях выбиты, не с неба спущены, а выработаны людьми лишь одной, меньшей части мира, да и ею для себя самой не всегда соблюдаются. Во-вторых, что важнее, потому что мировая история развивается неравномерно. И, оставаясь на почве реальности, а не постколониальных фантазий, это невозможно отрицать.
Как бы сегодняшние прогрессисты и идеалисты ни пытались обмануть себя, в политическую реальность нас всех, как колокол, возвращает сводка новостей, ежедневно и ежечасно рассказывающая о технологических прорывах чуть ли не XXII века, о цивилизованном поведении XXI века, об имперских завоеваниях и великодержавных амбициях, как будто из XIX, а то и XVIII века, о религиозных и этноконфессиональных войнах едва ли не VII века, а то и о племенной вражде и резне чуть ли не из первобытно-общинного состояния мира… Невозможно уйти от реальности: нас окружает мир пассионарного религиозного фанатизма, геноцидального национализма, дремучего трайбализма, неприкрытого империализма и экспансионизма, откровенного расизма и саморазрушительного ресентимента.
Невозможно уйти от факта, который сторонники мультикультурализма отказываются принимать (опять-таки, призывая нас с уважением относиться к другим культурам), что огромные массы беженцев и нелегальных эмигрантов, наводнившие страны Запада и сегодня уже диктующие их политическую и международную повестку, воспитаны в культурах, куда идеи гендерного равенства, толерантности к сексуальным, религиозным и этническим меньшинствам, многообразию политических взглядов и согласованию разнообразных интересов, ненасильственного поведения просто еще не проникли, а кое-где и криминализированы.
Вместо того чтобы работать над инкорпорацией этих огромных людских масс в западные общества, их успешной экономической и культурной адаптацией, обществу агрессивно навязывается идея "принятия культурного многообразия", каковое сплошь и рядом оказывается не просто в конфликте с местными культурными нормами, но и с местными законами. То, что где-то считается правовой нормой (например, вступление в брак с малолетним ребенком, брак по договоренности, многожёнство и др.), в странах Запада запрещено законом (и называется, соответственно, педофилией, грумингом, полигамией, браком по принуждению и мн. др.). Если относиться "с уважением" к культурным нормам пришедших к вам в дом людей вместо того, чтобы они приспособились к существующим у вас нормам, тогда следует либо ввести сегрегацию (когда разные части общества будут жить по разным законам), либо отказаться от своих культурных норм. Ни к тому, ни к другому большинство населения Запада явно не готово. Напротив, мы говорим о необходимости толерантности при уважении норм и законов страны, в которую эмигранты приехали.
Между тем явно неработающая мультикультуральная модель привела к тому, что к фрустрации большинства населения стран Запада массы мигрантов меняют политическую культуру стран пребывания, вместо того чтобы эти страны меняли их политическую культуру. В результате откровенно погромные антисемитские демонстрации, в которых участвуют сотни тысяч выходцев из мусульманских стран, стали визитной карточкой многих городов и университетских кампусов США и Европы. То, что в западном политическом дискурсе вчера еще было неприемлемо, сегодня под давлением этих сил стало нормой. Иначе говоря, привнесенная норма (а антисемитизм – это, напомню, нормальное явление в странах исхода большинства участников этих манифестаций) привела к тому, что ненормальное вчера становится нормальным здесь и сейчас.
Демонстративный отказ от реальности, когда политические элиты не желают признавать того, что просто вопиет; демонстративное игнорирование того факта, что без социальной инженерии и специальных мер, направленных на адаптацию новоприбывших масс людей общественные отношения будут и далее радикализироваться и социального мира не будет; демонстративное нежелание считаться с прямо и недвусмысленно выраженной волей большинства населения наводит на мысль о том, что нынешний кризис либеральной демократии стал следствием политической неадекватности современных западных элит, пошедших за шумными радикальными маргиналами-визионерами и оторвавшихся как от реальности, так и от электорального большинства.
Прошедший месяц был богат событиями исторического значения. Во Франции в очередной раз остановили Ле Пен. В Британии к власти пришли левые силы. В США кандидат в президенты пережил покушение, а действующий президент отказался от участия в президентской гонке. Взглянем на эти события под углом отмеченного противоборства.
Первое событие – победа над лепеновцами во Франции – сопровождалось шумным выражением радости. Что и говорить, нечастое событие в наше время. Но, думая над итогами выборов, я понимаю, что искусство зарывания головы в песок – главное, чему мы все научились в совершенстве в эти трудные времена. Увы, реальность весьма далека от радостной картинки, которой себя многие тешат. Катастрофа развивается с последовательной неотвратимостью, как в замедленной съемке.
Еще десять лет назад партия Ле Пен была фринджевой партией, настолько грязной, что к ней никто из мейнстримных политиков не приближался. Сегодня ее открыто поддерживает треть электората и она получает четверть мест в парламенте (напомню, что Гитлер пришел к власти без парламентского большинства и лишь затем сделал из своей партии мейнстрим, партию власти, а потом переформатировал и все государство, получив уже массовую поддержку). Не надо себя обманывать: Ле Пен противостояло не некое "левое большинство", а разрозненный и враждующий "Новый народный фронт", который объединяла только ненависть к Ле Пен, но в который входили такие персонажи, как Меланшон – не меньший экстремист, чем правые радикалы. Этот "Фронт" – сугубо выборное объединение. Ни на какое согласованное позитивное действие он не способен, управлять страной он точно не в состоянии. Ни потому, что он не является единой силой (это лебедь, рак да щука), ни потому, что у него нет большинства – он зависит от центристов Макрона. Одно обеспечено: правые править страной (пока!) не будут. А кто будет? А никто не будет.
Подвешенный парламент означает только одно: проблемы, которые привели к успеху Ле Пен и заботят пока только треть населения, решаться определенно не будут. Они будут накапливаться, пока правых не будет поддерживать уже половина населения. И тогда власть сама упадет в их руки. Это только вопрос времени. И нынешний расклад политических сил, гарантирующий паралич власти и накапливание проблем (поскольку не Меланшон же будет решать проблемы электората Ле Пен!), неизбежно приведет к тому, что власть они получат через 3–5 лет. Если за какие-то десять лет они смогли проделать путь от изолированных маргиналов к четверти в парламенте, то оставшиеся доли контрольного пакета они при таком раскладе доберут быстро и без труда. Вместо того чтобы отобрать у них повестку, т.е. начать решать проблемы, реально волнующие от трети до половины населения страны, победители займутся своей повесткой, которая приведет к усугублению ситуации (да и ее реализовать не смогут, т.к. парламент подвешен).
Франция, как и раньше, пролагает политический путь в будущее. В той же точно парадигме развивается ситуация и в Германии, и в США, и в других странах Запада. В Британии, как некоторые думают, тоже произошел "сбой" – к власти пришли лейбористы. Но это слишком поверхностное суждение. Ни для кого не секрет: они пришли к власти главным образом потому, что консерваторы сделали все, чтобы с треском проиграть (Брекзит, последствия ковида, рост инфляции, чехарда провальных лидеров). У самих лейбористов никакой внятной программы нет. Их каденция вполне предсказуема: решив, что получили настоящий мандат на управление страной, а не оказались у власти by default, они наделают глупостей и приведут к власти еще больших радикалов, чем те, что сегодня отошли от власти. Достаточно взглянуть на первые шаги Кира Стармера. В первый же день он денонсировал с огромным трудом пробитый предыдущим правительством договор с Руандой, который должен был остановить нелегальную миграцию, и назначил министром юстиции пропалестинскую активистку и сторонницу бойкота Израиля. Это ли шаги, которые могут консолидировать общество? Конечно, нет. Это рецепт для консолидации и роста правого электората. Иначе говоря, уроки никто не извлекает, просто неосознанно, но неуклонно работая на приход к власти радикально антилиберальных сил. И силы эти уже на авансцене. Причем как справа, так и слева. Только справа это одна ксенофобски-антисемитская хтонь – в ватниках и национальных костюмах, а слева другая – в куфиях. Сбыча мечт всех антиутопистов...
Ну и, наконец, в США в прошедшем месяце произошло множество ярких предвыборных событий. Скучной эту кампанию точно не назовешь: тут и героико-патетическое чудесное спасение от пули кандидата от Республиканской партии, и сентиментальная сцена президентских дебатов, которую нельзя было смотреть без жалости, и драматический отказ от избирательной гонки действующего президента, и триумфальное восхождение новой звезды демократов – вероятного кандидата на высший государственный пост. И появление молодого кандидата в вице-президенты от республиканцев, и яркие разоблачения…
Накануне драматического заявления американского президента о выходе из гонки я слушал выступление на съезде республиканцев их кандидата в вице-президенты. Из него следовало, что республиканцы успешно перетянули к себе многих представителей пролетариата так называемого ржавого пояса, брошенных на произвол судьбы увлеченными гендерными и иными важными вопросами демократами, которых те традиционно поддерживали.
А пока я думал об эффективности республиканской политической риторики, лента новостей принесла мне такую новость: накануне видный демократ, губернатор Калифорнии, подписал законопроект после скандального процесса, в ходе которого несколько школьных советов, боровшихся за родительские права, противостояли ЛГБТ-активистам. Закон отменил решения консервативных школьных округов, которые предписывали учителям уведомлять родителей, если учащийся меняет свое имя или местоимения или просит использовать помещения или участвовать в программах, которые не соответствуют его официальному полу. И я подумал: какая политическая необходимость есть в том, чтобы сейчас, в разгар президентской кампании, когда идет борьба за неопределившихся избирателей, принимать такие, как ныне говорят, "противоречивые" законы? Это что, больше всего волнует электорат? Или это будет способствовать его привлечению к Демпартии?