Вы здесь
В то уникальное мгновение российской истории мы были свободными людьми
Никогда в молодости, а уж тем более в детстве я не могла предположить, что 20 лет — это так мало... Ведь вот совсем недавно по Ленинградскому проспекту с грохотом двигались странные транспортные средства, а мы, сотрудники журнала «Родина», взирали на этих нелепых и неуклюжих, но наглых каракатиц с недосягаемой высоты редакционных окон.
Потом под предводительством нашего главного редактора Володи Долматова мы всей командой отправились к Белому дому. Помню, шел дождь, из окон, кажется, пятого этажа какие-то женщины выбрасывали листовки. Внизу люди курили, переговаривались и чего-то ждали.
Но это «что-то» было пока никак не материализовано: мы приехали чуть раньше танков. Да и их появление, когда они прибыли, никак не связывалось в нашем невоенном сознании даже с теоретической возможностью атаки на людей. И всё же никто не веселился, не шутил. Скорее, люди были серьезны и озабоченны. Так ждут, должно быть, урагана, шторма... штурма. (Странно, два этих слова, хоть и не однокоренные, но странным образом родственные.)
Долматов объявил, что сотрудники редакции-мужчины остаются у Белого дома, а меня и других наших девушек почти в приказном порядке спровадил кого куда, нагрузив всех дам «срочными и неотложными» заданиями. Потому что, будучи человеком здравым, я думаю, он хорошо осознавал потенциальную возможность кровопролития.
Мне выпало отправляться на первый в отечественной истории международный Конгресс соотечественников.
Соотечественники — некоторые из них приехали на свою историческую родину впервые в жизни — были в шоке. Праздник явно приобретал незапланированные «спецэффекты». Глаза у гостей не лучились счастьем свидания с родиной. Напуганные, они задавали мне как аборигену вопросы, на которые я не знала ответов.
Со сцены большого зала участников Конгресса приветствовали официальные лица. Речи их казались уклончивыми и трусливыми. Насколько я помню, никто из ораторов не сказал ни слова в осуждение путчистов. Говорили так, будто ничего не стряслось, будто «Лебединое озеро» мы всегда смотрим спозаранку, а танки у нас обычно меняют место своей дислокации, проезжая по широким столичным улицам.
Потом мы ехали на автобусе в гостиницу «Россия», и я, вместо того, чтобы утешать растерянных соотечественников, плакала, и они утешали меня. А плакала я, потому что боялась. Каюсь, даже не за судьбы демократии, хотя и за них тоже.
Я боялась за своего мужа, который был там внутри, в Белом доме. Злилась на себя, что утром не увязалась за ним, злилась на Долматова, что послал меня на этот совершенно нелепый в такой ситуации Конгресс, и в самую последнюю очередь злилась на ГКЧП. Но не персонифицировано, а так, как злятся на ураган, на шторм... на штурм, который в ту ночь не случился. Всем танкам вопреки и всем тем людям у Белого дома — благодаря...
Недавно я услышала от одного человека, «положительно относящегося» к тем событиям двадцатилетней давности, такое заявление:
«Вот только не надо бы либералам пытаться единолично «прихватизировать» этот «бренд»: «19 августа». Ведь на баррикадах в августе девяносто первого были не только их единомышленники».
Позволю себе не согласиться. Этот «бренд» и по праву, и по справедливости принадлежит либералам. Ещё «страшнее» скажу, «ужаснее»: он принадлежит демократам. То есть сторонникам и поборникам демократических идей и ценностей. Ведь в то уникальное мгновение российской истории мы были свободными людьми. А свобода это как раз и есть «бренд» и либералов, и демократов, как бы эта данность кому-то ни претила.
Тогда у Белого дома демократом себя считал каждый, вкладывая в это слово его подлинный, обязывающий смысл. Что, трогательный и светлый Ростропович, примчавшийся защищать российскую свободу, не был демократом? Да и все без исключения остальные люди, соотечественники в высоком смысле этого понятия, на их первом и последнем объединительном «конгрессе» рядом с гусеницами отнюдь не игрушечных танков.
У нас дома есть фотография. На ней один из участников тех событий, счастливый, потому что победили и автомат не пригодился и лежит рядом на его письменном столе. Знаю, что нести вахту моему «человеку с ружьём» в ту тревожную ночь довелось в самой верхней точке Белого дома, поджидая возможную высадку десантников сверху, с вертолётов. Но про эти мужские дела у нас дома говорить не принято. Вероятно, считается, что не женского ума это дело. Хорошо, что хоть фотокарточка сохранилась. Хотя надо проверить, сохранилась ли.
Постепенно нынешние обитатели Белого дома и кремлёвских палат (совсем не либералы и точно не демократы) аннексировали то прекрасное слово, за которое защитники Белого дома 19 августа 1991 года готовы были умереть. О слово «демократия» сегодняшние «продуманные» и циничные вожди вытерли ноги, нарисовали на нём череп с костями и стали пугать им несчастных зомбированных услужливой пропагандой обывателей.
Люди же, что стояли в кольце у Белого дома в ту исполненную высокого смысла ночь, разбрелись кто куда. Разошлись по домам, разъехались, ушли в себя или… от нас. А вокруг того самого Белого дома власть уже давно возвела высокую ограду. Больше никогда не будет «живого кольца» защитников. Но не потому, что не подойти, а потому, что то, что находится внутри Белого дома теперь, людям не придёт в голову защищать.
Тогда, в тот пасмурный августовский день народ пришёл защитить своё народовластие и своё самоуважение. Но сначала мы выпрямились и подняли голову. А ещё… встали с колен. Именно тогда, по сути, за всю многовековую историю первый и, увы, возможно, последний раз.
«Такое не должно повториться», — написано на хитрой роже власти. Она теперь поёт людям свою колыбельную песню, мурлычет притворным, ласковым голоском: «Спи, мой доверчивый несмышлёныш. Не было никогда никакого 19 августа. Всё это был лишь глупый сон».
…Hо это было наяву. И это были мы!
