Гибель Андрея Дмитриевича Сахарова

Из книги Сергея Григорьянца «Гласность и свобода. Воспоминание о событиях 1987-2004 года» 

Главным событием, несчастьем России этого времени да и всей ее истории была смерть Андрея Дмитриевича Сахарова. Я думаю, что это было основным мировым событием того времени, одной из величайших трагедий в истории России, сравнимой лишь с гибелью Александра Второго и результатами великих войн: с Наполеоном, Первой и Второй мировой. Андрей Сахаров, на мой взгляд, — был единственной надеждой России на хотя бы относительное утверждение демократии в стране, а его гибель (а я убежден, что он был убит) не только перечеркнула все эти надежды, но в конечном итоге оказала необратимое и пагубное давление даже на всю европейскую цивилизацию, с последствиями которого мы по мере сил пытаемся справиться.

Поскольку смерти Андрея Дмитриевича я придаю такое серьезное значение, да и вообще слово «убит», да еще в отношении Сахарова нельзя произносить не мотивируя его максимально возможным образом, я здесь введу в чисто мемуарные свои заметки все те немногие документы и свидетельства, которые сегодня мне доступны.

Но сперва несколько общих соображений о положении в СССР к концу восемьдесят девятого года, почему гибель Андрея Дмитриевича и стала таким катастрофическим для России событием.

Ко времени возвращения Андрея Дмитриевича и Елены Георгиевны из ссылки и освобождения первых политзаключенных из тюрем и лагерей, то есть к началу восемьдесят седьмого года правозащитное движение было КГБ практически полностью уничтожено, а демократическое движение еще не появилось. Единственным промежуточным между ними исключением была небольшая группа так называемых «мирников» (движение «За установление доверия между Востоком и Западом»), злоключения которые я уже упоминал в главе об участии КГБ в перестройке.

После недолгого раздумья, суматохи и столпотворения первых месяцев, первоначального доверия к Горбачеву и даже наивного представления о том, что КГБ наименее коррумпированная организация в Советском Союзе, Андрей Дмитриевич естественным образом оказался центром демократического движения в России. Первая же его статья в СССР появилась уже в июне в журнале «Гласность» (с обещанной ему статьей в «Литературной газете» власти, естественно, Сахарова обманули), важнейшее общественно-демократическое движение «Мемориал» призванное не дать забыть о совершенных коммунистической властью и спецслужбами преступлениях, а главное, – не допустить их повторения, уже создавалось с его участием, одновременно шла работа в Межрегиональной депутатской группе и редкие дававшиеся ему выступления в Верховном Совете. В том, что там происходило, кстати говоря, очень любопытна роль не только Крючкова, но и Лукьянова. О том, как они продвигали и делали народным кумиром Собчака я уже писал, хотя и забыл упомянуть вполне парадоксальную, но очень характерную деталь: Лукьянов всегда предоставлял слово Собчаку в том числе и для изложения обвинений в адрес правительства СССР по материалам любезно предоставленным Крючковым, но даже Николаю Ивановичу Рыжкову — премьер-министру Советского Союза слово для ответа и объяснения, как правило, не давал.

Впрочем, Андрей Дмитриевич, хотя и не мог не понимать непростоту положения и биографий депутатов Верховного Совета и Межрегиональной группы и даже говорил с возмущением об положении искусно созданном там Лукьяновым на самом деле не этим был озабочен.

Сахаров, на мой взгляд, был единственным, даже более бесспорным, чем Столыпин русским человеком в XX веке обладавшим подлинным, очень крупномасштабным государственным мышлением. Не зря же его, еще очень молодого, беспартийного и совершенно не чиновного, систематически приглашали на заседания Президиума ЦК КПСС, как раз в самые сложные и важные 50-е годы, когда Хрущев пытался сдвинуть страну со сталинского пути.

Кроме тысяч выступлений, заявлений, писем — в эти последние оставшиеся ему два с половиной года, а он, как и раньше, никому не мог отказать, если была надежда хоть на какую-нибудь пользу, главным в его жизни были основные, глобальные перемены, которые резко его выделяли из числа всех его современников и уж тем более из тех, кто пришел после него.

Стремясь утвердить в России демократию, Сахаров сразу же выдвигает провозглашает свой первый лозунг: «Вся власть Советам!». На самом деле это продуманный и в деталях проработанный проект не просто отказа от партийного руководства и исключения шестой статьи Конституции СССР, а создание в стране стройной системы подлинного народовластия.

Сахаров мало озабочен внесением тех или иных поправок в действующие в тоталитарной стране законы. Он сам разрабатывает проект совершенно новой Конституции для демократической России, где уже нет места ни власти КПСС, ни власти КГБ, ни национальному и социальному угнетению.

Видя, что времени остается все меньше, а противник гораздо сильнее, чем ему казалось, пока он был вне борьбы и еще доверял заведомо лживым уверениям, по призыву Сахарова незадолго перед смертью — 8 декабря в СССР проходит пока предупредительная всеобщая политическая забастовка.

Он был настоящий государственный деятель и вождь демократии при всей его деликатности и интеллигентности. Но хотя Сахаров внешне был очень уважаем, он не был ни услышан, ни понят во всем его значении для России ни при жизни, ни тем более сегодня. Единственный, кто точно понимал исходящую от него опасность (любой авторитарный строй годится для всевластия спецслужб, но не демократия) был Комитет государственной безопасности СССР. Впрочем, там всех нас реалистически оценивали: кто полезен — надо рекламировать и продвигать, кто безвреден — тоже можно использовать, тех кто очень опасен надо уничтожать. Сахаров был опаснее всех.

Андропов это всегда отчетливо понимал и по меньшей мере дважды предлагал Политбюро убить Сахарова в Горьком, Елена Георгиевна после того как Степашиным ей были переданы 204 документа о ней и Андрее Дмитриевиче посланных КГБ в Политбюро ЦК КПСС (утверждалось, что кроме этого ничего нет — якобы более пятисот томов их дела в КГБ были уничтожены) с удивлением и сомнением мне рассказывала:

- Там нет ни одной докладной за время присуждения Андрею Нобелевской премии. В этот год КГБ им якобы совершенно не интересовался. К тому же я узнала, что оказывается постоянно пыталась убить Андрея. Там есть две «Информационные записки» с разрывом в несколько месяцев. В одной рассказывается о том, что я желаю добиться ухудшения его здоровья и даже смерти, стремясь таким образом привлечь к самой себе внимание за рубежом. Во-второй, что я с этой же целью не допускаю к Андрею врачей «скорой помощи», которую, видя его болезненное состояние, хотят вызвать соседи.

В вышедшей в США книге «Дело КГБ на Андрея Сахарова» («The KGB File of Andrei Sakharov», 2005 г.) в первой из этих записок от 5 ноября 1981 года читаем:

- Имеются данные, позволяющие полагать, что, провоцируя страдающего сердечным заболеванием Сахарова на голодовку, Боннэр сознает ее возможный трагический исход. Судя по всему, она и желает такого исхода, поскольку все очевидней становится утрата Сахаровым «позиции борца». Ей хотелось бы также предстать перед общественностью «жертвой режима».

Но вторая, через полгода, — гораздо более откровенна и я приведу ее полностью:

«Секретно экз. №2
28.03.82 г. №592-А
ЦК КПСС

О состоянии здоровья академика Сахарова

24 февраля жена Сахарова Боннэр, уезжая из г. Горького в г. Ленинград, рекомендовала мужу принимать, как она сказала, импортный лекарственный препарат “Тарекан”, привезенный ею из Москвы. Принимая в отсутствии Боннэр рекомендованное ею лекарство, Сахаров почувствовал резкую слабость, головокружение, в связи с чем отказался от его дальнейшего употребления.

По возвращения Боннэр 11 марта в г. Горький Сахаров признался ей в ухудшении
состояния своего здоровья, прямо увязывая это с употреблением импортного лекарства. Несмотря на это, Боннэр стала уговаривать мужа возобновить прием препарата. Сахаров поначалу категорически отказывался принимать лекарство, утверждая, что оно ему не известно, и ссылаясь на противопоказания, изложенные в инструкции по его использованию. Однако Боннэр продолжала настаивать и добилась того, что с 12 марта Сахаров возобновил прием лекарства.

Вечером 13 марта Сахаров вновь отказался от препарата, заявив: «Не буду принимать лекарство. Я уже два дня принимаю и чувствую себя плохо, в голове что-то лишнее». Он высказал намерение обратиться к невропатологу. Днем 14 марта Боннэр пыталась выяснить настроение мужа в отношении его намерения обратиться к местным врачам. Сахаров заметил, что не имеет к ним претензий, а вину возлагает на собственную жену. В ответ на это Боннэр сказала: «А я полностью снимаю с себя такое обвинение».

14 марта на предложение соседей вызвать «скорую помощь» Боннэр ответила отказом.
В тот же день Сахаров прекратил принимать лекарственный препарат. Состояние его улучшилось, и на 16 марта самочувствие в целом удовлетворительное.

По заключению врача Рунова Г.П., наблюдавшего Сахарова в период его госпитализации после «лечебного голодания», прием именно «Тарекана» ему не противопоказан.

Комитет госбезопасности СССР продолжает контроль за ситуацией, повлекшей ухудшение состояния здоровья Сахарова, и предусматривает меры на случай возможной его госпитализации.

Сообщается в порядке информации.

Председатель Комитета Ю.Андропов».

Понятно, что на таком письме — характерном «документе прикрытия» председателя Комитета государственной безопасности в Политбюро может быть наложена лишь одна из двух резолюций: в случае, если Сахаров умрет строго наказать виновных в его смерти (то есть Елену Георгиевну) или игнорирование записки, то есть нежелание санкционировать убийство Сахарова. Думаю, что Брежнев с шестидесятых годов симпатизировал в чем-то академику (он лично предлагал ему вступить в партию году в шестьдесят шестом, видя какие игры с ним начинает Суслов — но об этом я пишу в другой книге «Пятьдесят лет советской перестройки») и не согласился даже с повторным предложением Андропова.

Чуть менее понятным, но не менее зловещим, в контексте всего остального, из сведений приведенных в предисловии к книге «Дело КГБ на Андрея Сахарова» упоминаниях об интересе к здоровью академика и в 1983 году. В июне этого года президент Академии наук СССР Анатолий Александров в интервью Ньюсвик утверждал, что у Сахарова произошли серьезные психические изменения. Чуть позже Андропов тем же летом заявил группе американских сенаторов, что Сахаров «сумасшедший».

Но после смерти и Брежнева и Суслова и даже Черненко уже все кажется для КГБ легким. По-видимому, лишь безнадежное состояние Андропова спасло жизнь Сахарову.

В опубликованной записке уже Чебрикова «О поведении Сахарова и Боннэр» от 13 апреля 1984 года утверждается:

«…Явно спекулируя на здоровье Сахарова, Боннэр вместе с тем принуждает его к отказу от медицинской помощи под надуманным предлогом, что это якобы «грозит ему смертью».

В результате психологического давления Боннэр Сахаров 9 апреля сего года в антисанитарных условиях бытовыми ножницами вскрыл образовавшиеся у него на ноге нарывы, что вызвало появление флегмоны, повышение температуры и ухудшение общего состояния. В тот же день он вынужден был обратиться к врачам, которые высказывались за оперативное хирургическое вмешательство в стационарных условиях. 12 апреля Сахаров госпитализирован в Горьковскую областную клиническую больницу им. Семашко.

Боннэр с 8 по 12 апреля находилась в Москве, а 12 апреля в 20.10 возвратилась в Горький…».

Ее вина бесспорна для КГБ, хоть ее и не было в Горьком.

В мае 1984 года (из предисловия к книге: «Дело КГБ на Андрея Сахарова») журналисту в Италию позвонила из СССР якобы Елена Боннэр, заявившая, что Сахарова с нами больше нет. Сама Боннэр отрицает, что звонила в Италию с таким провокационно расплывчатым сообщением, тем более, что сделать такой звонок из Горького было практически невозможно, а выехать она не могла: уже пятого мая она была задержана в аэропорту Горького, ей было предъявлено обвинение, из которого вскоре было состряпано уголовное дело, но сразу же и объявлено, что она находиться под подпиской о невыезде.

Елена Георгиевна, получив материалы от Степашина, комментирует для американского издания записку КГБ в ЦК КПСС от 28.3.82 года:

«Я помню препарат, который мы называли «Таракан», который был назначен кажется невропатологом (не уверена), и не могу вспомнить было ли в это время какое-либо ухудшение состояния. Но все, что назначали горьковские врачи, я всегда почти отменяла. Об этом есть злая телеграмма д-ра Обуховой.

В Ленинград на 25 февраля я действительно ездила, но на один или два дня (это день рождение Инны (Кристи — С.Г.)). Абсолютная ложь, что соседи могли предложить вызвать «скорую», как и вымышленный наш якобы разговор. Документы подобные этому, подтверждают, что врачи в Горьком были еще более управляемыми, чем мы думали».

Американские издатели, к сожалению, не обращают внимания, а Елена Георгиевна, вероятно, понимала, но по обыкновению не комментировала любопытные особенности этих трех записок в ЦК КПСС восемьдесят первого, восемьдесят второго и восемьдесят четвертого года. Во всех случаях, как бы они не назывались, это не информационные сообщения. Комитет вел наблюдение за Сахаровыми ежедневно, ежечасно и, конечно, составителям этих записок было известно, что Елена Георгиевна в первом случае уезжала из Горького на два дня, а не на три недели, а во-втором, что никакого звонка в Италию в мае быть не могло, уже потому, что до пятого Боннэр была в Горьком, а пятого — ее оттуда не выпустили.

Все записки не информация, а предлагаемые ЦК КПСС причины и сюжет смерти Сахарова. А некоторые явные несовпадения с конкретными деталями всегда можно скрыть дополнительными лжесвидетельствами. О таких пустяках в КГБ вообще мало заботились.

Но есть между этими записками и характерное отличие: в первой сюжет только намечен, во второй уже подробно изложены детали, причины, перечислены свидетели смерти Сахарова. Сама Елена Георгиевна мне рассказывала (этого нет в книге и Таня Янкелевич об этом не помнит), что соседями все же была сделана попытка вызвать «скорую помощь», когда в этом не было никакой нужды, и Елена Георгиевна врачей не впустила. Но в конце второй записки (Андропов еще не у власти) встречаем еще характерную оговорку: врач Рунов (тот же, что был свидетелем и на моем суде по делу «Бюллетеня «В» и голодовки Сахарова) считает, что прием именно «Таракана» Сахарову не противопоказан. То есть все на усмотрение Политбюро: может умереть от этого лекарства, а может и жить. КГБ убийство предлагает, но еще не настаивает.

В записке Чебрикова (Андропов уже Генеральный секретарь ЦК КПСС) уже все решено. Причина смерти есть, есть даже госпитализация с любыми нужными заключениями врачей. К тому же сама Боннэр уже позвонила в Италию и об этом сообщила, а ей в тексте предисловия приходиться опровергать рассказы об этом.

Вряд ли Крючков относился к Сахарову лучше, чем Андропов и Чебриков к тому же с его приходом к руководству в КГБ осенью восемьдесят восьмого года в Советском Союзе резко изменилось политическая обстановка. Если раньше с большими или меньшими оговорками, можно было говорить о противостоянии растущего демократического движения коммунистическому режиму, использующему в качестве боевого террористического отряда КГБ, то с приходом Крючкова Комитет государственной безопасности СССР стал вполне самостоятельным игроком на политической сцене и цели его (независимо от риторики) уже не только были бесспорно враждебны демократии, но уже и совершенно не совпадали с целями партийно-государственного руководства СССР.

Александр Николаевич Яковлев мне рассказывал, что Чебриков, когда уже был решен вопрос об его отставке, попросил его о встрече на одной из конспиративных квартир (второй человек в руководстве страны с председателем КГБ) в Москве и сказал, что с радостью уходит, но предупредил, что Горбачев плохо понимает Крючкова и его ожидает немало неожиданностей. Кстати, прибавил, что у КГБ совсем немало своих людей и среди демократов и среди диссидентов, назвал несколько фамилий.

Крючков к этому времени, «будучи горячим сторонником многопартийности и свободы слова» (естественно, с участием «Комитета»), но к тому же будучи ближайшим сподвижником Андропова, ненавидевшего и презиравшего партийную номенклатуру и планировавшего в час «Х» (европейской войны) расставить на все ключевые посты в стране офицеров КГБ, тоже решил, что поддерживать КПСС больше не стоит.

Премьер-министр Польши Ян Ольшевский уже в девяносто шестом году, когда он стал членом «Международного трибунала по Чечне» рассказывал мне, что в августе восемьдесят девятого года в маленьком городке польского Полесья состоялась встреча глав спецслужб социалистических стран, на котором было принято решение — способствовать приходу к власти в их странах демократических правительств, выведя из стран золото-валютные резервы и сохраняя в своих руках контроль над армией, полицией и спецслужбами, а им передавая управление экономикой, образованием, медициной и социальными службами, где неминуемо последует катастрофа, и она совершенно дискредитирует правление демократов. В этом плане вполне важно даже не то, насколько «полно» и повсеместно он был реализован, а то, что существовали реальные мощные международные силы, которые в отличие от большинства демократов планировали и рассчитывали свои действия.

Может быть с убийством Сахарова и не стали бы торопиться, хотя, конечно, в отличие от Ельцина и Гайдара Андрей Дмитриевич с его всемирным авторитетом, подлинным государственным мышлением и неколебимыми нравственными качествами в качестве лидера будущей России для КГБ был вполне неприемлемым — ведь с ним для страны все могло кончиться не катастрофой, а движением к нормальной жизни, но была почему-то никем не упоминаемая, практическая необходимость для КГБ (интересно, что при этом понимал и принимал ли какое-то участие Горбачев?) очень с этим поторопиться.

В узком кругу в это время активно обсуждался вопрос о создании в СССР поста президента и избрании на него Горбачева. Об этом будет объявлено через месяц после гибели Сахарова, но вполне очевидно, что обсуждение и подготовка шли не один день. И вот тут Сахаров становился особенно неудобен и опасен. Теперь уже для всех и в Кремле и на Лубянке.

Конечно, было понятно, что «агрессивно-послушное» большинство в Верховном Совете не изберет его президентом СССР. Но избежать его выдвижения на этот пост будет невозможно, его популярность в стране бесконечно выше, чем популярность Горбачева (по опросам «Аргументов и фактов» тот даже не входил в первую десятков политиков наиболее поддерживаемых в стране, рейтинг же Сахарова, несмотря на категорический запрет даже на упоминания его в печати (Генадий Жаворонков «Запрещенный Сахаров»), оставался во всей стране необычайно высоким), да к тому же теперь вокруг Сахарова – уже не только морального, но реального политического лидера смогут объединяться, почувствуют в нем реальную мощную опору те многочисленные представители интеллигенции, которые до этого с неудовлетворением и отвращением опирались на советские структуры, поскольку только с ними они и могли надеяться на, скажем, свою профессиональную реализацию. А тут появляется не просто моральный авторитет, но политическая сила, которая не вынуждает к унизительным и компромиссам с совестью, который реально может открыть совсем новый путь и для страны и для каждого человека в отдельности. Пусть даже с изломанной в советские годы биографией. Допустить появления такого Сахарова они не могли.

Крючков подобно Андропову и Чебрикову незадолго до гибели Андрея Дмитриевича пишет в Политбюро, Горбачеву записку о Сахарове, он уже не пишет о его болезнях, но внятно оценивает опасность исходящую от Сахарова (от восьмого декабря 1989 года), цитирую по буклету архива Андрея Сахарова в Москве:

«Многие самодеятельные объединения радикального толка в своей практической деятельности и теоретических построениях широко используют оценки, даваемые академиком А.Д. Сахаровым происходящим в СССР процессам. Пропагандистская поддержка из-за рубежа, возможность публично высказать свои взгляды, некритическое освещение деятельности А.Д. Сахарова в советских средствах массовой информации позволили ему также значительно укрепить авторитет среди определенных кругов научной и творческой интеллигенции…

Избрание А.Д. Сахарова народным депутатом СССР было воспринято его сторонниками в нашей стране и за рубежом как смена статуса «правозащитника-одиночки» на положение одного из лидеров легальной оппозиции. Это, в частности, дало ему возможность не только лично пропагандировать свои идеологические схемы, но и пытаться претворять их в жизнь через других членов межрегиональной группы депутатов. Свои взгляды на ситуацию в стране и пути развития перестройки он в разной интерпретации отстаивает как в верховном Совете, так и в многочисленных интервью и выступлениях на митингах.

… он выступает, с одной стороны, за введение в стране многопартийной системы, а с другой — за передачу власти Советам, лишенным влияния КПСС. Полагая, что Верховный Совет не может представлять интересы всего народа в силу преобладания в нем «аппаратчиков», Сахаров настойчиво проводить мысль о необходимости передачи его функций Съезду народных депутатов.

В рассмотрении национального вопроса … им предлагается объединение независимых республик на основе нового союзного договора. В соответствии с этим А.Д. Сахаров положительно оценивает деятельность сепаратистских группировок в ряде союзных республик, относя их к разряду национально-освободительных движений…

А.Д. Сахаров пропагандирует тезис об усилении кризиса доверия народа к власти, причины которого лежат, по его словам, в «непоследовательности высшего партийного и государственного руководства»… По утверждению А.Д. Сахарова, движущей силой перестройки является критически настроенная интеллигенция, которая способна повести за собой рабочий класс…

… Не являясь лично организующим звеном в деятельности радикально настроенных депутатов и участников неформальных объединений, А.Д. Сахаров стал их знаменем, своеобразным моральным символом и автором многих политических инициатив. Так, он одним из первых выдвинул тезис о необходимости отмены статьи 6 Конституции СССР, что впоследствии стало ключевым требованием радикалов. Его «Декрет о власти» сыграл роль политической платформы как межрегиональной группы депутатов, так и многих клубов избирателей …

В последнее время А.Д. Сахаров демонстрирует подчеркнутое пренебрежение к любым предложениям высших органов власти страны, нередко пытаясь сорвать их или противопоставить им свои инициативы типа альтернативного проекта Конституции СССР.

Всемерно поощряя нагнетание обстановки в стране, он явился одним из инициаторов призыва к проведению 11 декабря 1989 г. всеобщей политической предупредительной забастовки …

Учитывая амбициозность А.Д. Сахарова, излишнее внимание к нему средств массовой информации, следует ожидать, что он будет стремиться и в дальнейшем играть роль «генератора оппозиционных идей».

По мнению многоопытного генерала КГБ Олега Калугина неоднократно высказывавшемуся в те годы (в том числе и мне) для убийства Сахарова был использован разработанный в лабораториях «Комитета» так называемый «желтый порошок». Сколько человек было убито с его помощью — неизвестно, лишь один раз за несколько лет до того, британские спецслужбы обнаружили, что один из ирландских террористов, начавший давать показания об источниках оружия попадавшего в Северную Ирландию, погиб в результате его применения. Попадая на открытые участки кожи, скажем, на ладони рук, «желтый порошок» в течении нескольких часов вызывал внезапную острую сердечную недостаточность и скоропостижную смерть жертвы. По мнению сотрудников КГБ через два часа следы желтого порошка не могут быть обнаружены ни в крови, ни в внутренних органах. Достаточно им покрыть ручку в автомобиле или входной двери в подъезде и человек за нее взявшийся по расчетам КГБ через несколько часов будет мертв.

В предисловии Наталии Рапопорт к «Усталому сердцу. Запискам по материалам вскрытия тела Андрея Дмитриевича Сахарова» ее отца — знаменитого патологоанатома Якова Львовича Рапопорта (в свое время шедшего по «делу врачей» – С.Г.), читаем:

«Обстоятельства смерти Андрея Дмитриевича были странными, если не сказать — подозрительными.

Утром радио объявило о смерти Сахарова, и вскоре папе позвонил человек, представившийся Юрой Васильевым…

… Он сказал, что звонит по просьбе семьи Андрея Дмитриевича и физиков ФИАНа. Они просят папу присутствовать при вскрытии: они надеются, что папин профессиональный авторитет и репутация человека с несгибаемой под давлением совестью предотвратят возможность скрыть подлинные причины смерти Сахарова, если обнаружится, что она была криминально-насильственной, а не естественной».

Никому другому Елена Георгиевна не доверяла. И действительно чрезвычайно любопытное, не вполне понятое его дочерью, заключение составил Яков Рапопорт:

«Первые этапы вскрытия тела Андрея Дмитриевича были несколько «разочаровывающими», не оправдавшими ожидания патолого-анатомов найти резкие поражения жизненно-важных органов, например резкий склероз магистральных артерий и разрыв их со смертельным кровотечением, или обширные поражения сердца старым или свежим инфарктом, или тромбы жизненно-важных артерий, или аспирацию (занос в дыхательную систему рвотных масс вызывающих мгновенное удушение) и т.п. Ничего из этого набора причин внезапной смерти в откровенной форме не было.», «Сверх ожиданий было обнаружено относительное морфологическое благополучие артерий коронарной системы сердца.», «Не оправдались ожидания патолого-анатомов обнаружить типичную патологию хронической болезни с ее финалом в виде обструкции просвета крупной ветви коронарной системы сердца. Если бы эти ожидания оправдались, был бы быстро и исчерпывающе решен вопрос о причинах и механизмах внезапной смерти Андрея Дмитриевича. Этого, однако, не случилось.», «Мы ожидали от скоропостижной смерти более ясной и отчетливой морфологической документации».

Но больше страницы он посвящает, по-видимому, самому главному тому, что не может объяснить:

«Полной неожиданностью была картина, открывшаяся перед присутствующими при снятии черепной крышки и обнажении поверхности мозга… Раскрывшейся картиной все были ошеломлены: в моем прозекторском опыте, насчитывающем около 70 лет, я ее встречаю впервые. В плотной кости снятой черепной крышки проявились, точно замурованные в ней, множественные кроваво-красные пятна разных размеров, от 1 до 3-4 см². Число их не сосчитывали. Форма их была неправильная, на просвет они имели очертания расплывшегося пятна, то розовой, то отчетливо красной окраски.», «Поверхность полушарий мозга, особенно левого, тоже была необычна. Левое полушарие было покрыто плотной оболочкой, толщиной около 2-3 мм, из ткани фиброзного вида с буроватым оттенком. Такой же оттенок имела поверхность левого полушария».

При всей ошеломляющей для него необычности и необъяснимости увиденного Рапопорт все же делает вывод:

«Никакого значения в скоропостижной смерти они, вероятно, не имели, и не подлежат анализу под этим углом зрения».

Однако, чрезвычайно опытный врач Виктор Тополянский, кроме собственного полувекового врачебного опыта, десятки раз анализировавший причины заболеваний и гибели самых известных советских политических деятелей, полагает, что множественные кроваво-красные пятна на внутренней части черепной крышки — синдром ДВС (диссеминированное внутрисосудистое свёртывание) могли быть следствием кровоизлияний, причиной которых могло быть некое, в том числе медикаментозное, вмешательство, но не только, например, в разное время перенесенные инфекционные заболевания и они могли быть, не столько причиной, сколько дополнительным их признаком. Причем розовые пятна могли быть результатом недавнего вмешательства или заболевания и встречаются на самом деле нередко в практике патологоанатомов, как в случаях неуправляемых кровотечений (к примеру у женщин в послеродовом периоде), так и в случае токсических или инфекционных заболеваний. По опубликованным результатам вскрытия Тополянский приходит к выводу, что клинически понять причину смерти Андрея Дмитриевича невозможно: оба его лечащие врача: Сметнев и Постнов были образцовыми сотрудниками Четвертого Главного управления Минздрава, подчинялись во всем Чазову, который, заметим, даже формально по должности был подчинен председателю КГБ, и всегда в своих заключениях писали то, что больше устроит высокое начальство.

Больше того Тополянский предполагает, что причиной смерти Сахарова могли стать артериальная гипертензия (гипертоническая болезнь) с неадекватным лечением и внезапный подъем артериального давления и сыграл роковую роль. Это уже третий из возможных вариантов смерти Сахарова естественных причин (два другие — профессор Я.Л. Рапопорт, и профессор В. Серов — институт им. Сеченова, статья «Болезнь академика Сахарова в журнале «Врачъ», август, 1995 года).

Таким образом, перебирая все доступные сегодня материалы о смерти Андрея Дмитриевича, а так же официальное заключение паталогоанатомов о его смерти (http://www.sudmed.ru/index.php?showtopic=16373), приходиться считать, что Сахаров — человек немолодой, не очень здоровый и, бесспорно, после заседания Верховного Совета, находившийся в состоянии стресса, мог умереть и естественной смертью. Но это была бы слишком большая и очень своевременная удача и для Комитета государственной безопасности СССР и для всего советского руководства в это время. И все остальные имеющиеся в нашем распоряжении материалы и свидетельства заставляют меня (да и не только меня) в этой счастливой для КГБ случайности сомневаться. Я уверен, что Сахаров был убит.

Любопытным свидетельством со мной поделился Андрей Грибанов, в бытность свою директором архива Сахарова в Бронсдайском университете в Бостоне. Кто-то из стоявших в смежной с прозекторской комнате обратил внимание, что кроме группы близких Андрея Дмитриевича там находились два никому не известных молодых человека с радиотелефонами в руках, что было тогда очень большой редкостью. Через час или полтора после начала вскрытия, но задолго до его завершения, из прозекторской вышла Наталия Рапопорт, находившаяся там с отцом, которому был девяносто один год. Все бросились к ней с вопросами:

- Ну как? Какие результаты?
- Папу поразили бурые пятна на поверхности черепа…

Почему-то именно это сообщение очень испугало молодых людей и оба начали звонить по радиотелефонам — по-видимому, разным своим начальникам:

- Они обнаружили желтые (именно желтые в рассказе Грибанова) пятна на черепе.

По-видимому получили указание не суетиться и успокоились.

Рапопорт не имевший, естественно, опыта вскрытия тел ирландских террористов, как опытный врач находит (возможную?) причину внезапной смерти очень немолодого и далеко не здорового человека и приходит к выводу:

«… Правильнее обозначить как причину внезапной смерти Андрея Дмитриевича… не острую сердечную недостаточность, а остановку сердца в результате нарушения в аппарате регуляции сердечных сокращений».

Вместе с гибелью Андрея Дмитриевича надолго отсрочилась и надежда на демократическое развитие России. Из трех сил, действовавших тогда в стране Комитет государственной безопасности был в подавляющей своей части наиболее агрессивным и наиболее тоталитарно консервативным, советский государственный аппарат — колеблющимся и недостаточно умным в критических обстоятельствах, русская демократия (русский народ) — многомиллионной, но беспомощной, неорганизованной, малоопытной. Естественно, именно спецслужбы пришли к безграничной власти в стране, кое-кто из партийно-государственного аппарата (в основном, наиболее близкий к ним) то же не был обижен, демократические организации были полностью уничтожены, а немногие демократические завоевания быстро сошли на нет.

Сами похороны Андрея Дмитриевича были характерной демонстрацией положения в стране.

Прощание с Сахаровым для людей относительно близких, не помню по какому принципу шел отбор, было в ФИАН’е на Ленинском проспекте. Но, конечно, весь проспект был запружен десятками, если не сотнями тысяч человек — многие об том знали.

Мне накануне позвонила Ирина Алексеевна Иловайская и по просьбе премьер-министра Италии, с которым я встречался незадолго до этого, попросила и от него возложить венок. Из Харькова приехал Генрих Алтунян, чтобы попрощаться с Андреем Дмитриевичем. На Ленинском проспекте было мало милиции: наблюдали за порядком, стояли, кажется, в двух цепях вокруг института, молодые научные сотрудники, члены демократических общественных организаций. Им вполне удавалось поддерживать порядок, объяснять тысячам, если не десяткам тысяч людей, что прощание с Сахаровым и траурный митинг будет в Лужниках, а здесь только свои, близкие. Меня тем не менее многие знали и хоть мы с Генрихом пришли с довольно большим опозданием – надо было получить заказанный венок, но и в стоящих скорбных толпах нас пропускали без большого труда, как и в обеих цепях интеллигентного добровольного кордона. Минут пять мы постояли с Еленой Георгиевной — больше было нельзя: к ней шли сотни знакомых и полузнакомых людей. Таня Янкилевич провела нас в соседнюю комнату, где стояли сотни венков. Андрей Дмитриевич лежал в гробу спокойно, на удивление торжественно, строго, важно.

На главном митинге, в самой процессии к нему и после него я был где-то в массе людей, Но все что там происходило хорошо описал Андрей Шилков в последнем номере «Гласности»:

Нам позволили проститься…
А. Шилков

К сожалению, рассказ о прощании с Андреем Дмитриевичем Сахаровым приходиться начинать со слов: «Когда нам разрешили пройти…», ибо с демонстрации ИХ власти, ИХ прав началась гражданская панихида в Лужниках. Ближайшая станция метро была закрыта с утра, прекратилось движение транспорта по Комсомольскому проспекту, все подходы к Лужникам были перегорожены. Приходилось прорываться чуть ли не с боем, чтобы на площадке перед стадионом отдать последний долг Андрею Дмитриевичу. Прорывались по разному: кто-то, собравшись большой группой, просто сметал ограждение, чтобы хоть часть из них прорвалась, кто-то искал обходных путей через железнодорожную насыпь, кто-то со вздохом поворачивался обратно… А милиция наслаждалась, то закрывая проход, то разрешая кому-то пройти. Преодолев по удостоверению «Гласности» второй круг оцепления, я услышал, как вальяжный генерал в каракулевой папахе сказал по рации: «Ну, пропускайте по-маленьку, маленькими партиями…». Разрешил, значит…

Избитое сравнение «и небо плакало». Но в самом деле, Москва, еще недавно занесенная снегом, была просто залита водой: дождь со снегом, жидкое месиво под ногами и вереницы людей, тянущиеся в одном направлении. Никто ни о чем ни у кого не спрашивал. Тот, кто не знал дороги, просто присоединялся к молча бредущей цепочке и шел со всеми, пока не застревал у очередного кордона. Я не видел ни озлобления, ни спортивного азарта «прорваться», как это обычно бывает при попытках властей что-то блокировать… Было недоумение — недоумение от еще неосознанной утраты и абсурдности творившегося вокруг.

К часу дня площадка перед стадионом была заполнена. Сотни тысяч человек молча ждали прибытия траурной процессии из ФИАН’а, ждали пол-часа, час… Над головами поднимались самодельные плакаты: «Простите нас, Андрей Дмитриевич, мы должны были выйти на площадь в 80-м году!», «Простите, Андрей Дмитриевич!», «Андрей Дмитриевич Сахаров — ум, честь и совесть нашей эпохи!» и сотни листков, вырванных из блокнотов, на которых ручкой написана перечеркнутая цифра 6 — графическое изображение требования отмены 6 статьи Конституции.

Когда, уже в третьем часу, траурная процессия достигла Лужников и тысячи сопровождающих гроб с телом Сахарова присоединились к собравшимся, каракулевая папаха разрешила пустить всех желающих…

***

Похороны Сахарова, вероятно, гораздо более многочисленные чем похороны Сталина, и вообще самые трагические в русской истории были так же символичны, как сталинские. Те были обагрены кровью, эти — многомиллионной скорбью о несбывшейся надежде России. И порядка, поддерживаемого демократами да и то временно хватало только для ФИАН’а. Понимание утраты было всенародным. Но сила, по-прежнему, была на стороне «папахи».

Сергей Григорьянц