Вы здесь
«Ну а теперь все-таки скажи честно, что они с ним сделают?»
Из истории американо-российского усыновления: кто и сколько на нем зарабатывал и почему законы всегда принимались по-хамски
Когда в декабре депутаты Госдумы голосовали за «закон Димы Яковлева», они не в первый раз позаботились о русских сиротах. С 91-го года, когда в России начались международные усыновления, законодательство в этой области постоянно менялось, требования к усыновителям ужесточались, откаты росли, а коррупционные потоки переходили из рук в руки.
Леонид Мерзон, сотрудник американского агентства по усыновлению Adoptions Together, пришедшего в Россию одним из первых, рассказал «Новой» о том, кому и за что в последние 20 лет приходилось платить иностранным усыновителям, какие законы они вынуждены были нарушать и почему успешность работы чиновников всегда оценивалась не по тому, сколько детей нашли новые семьи, а по тому, сколько усыновлений им удалось предотвратить.
– Первые агентства по усыновлению пришли в Россию летом 1991 года. Правовой базы специально для международных усыновлений в Советском Союзе, разумеется, не было, и, с одной стороны, усыновлению иностранцами русского ребенка ничто в законе не препятствовало, но, с другой, сама идея усыновления за границу казалась чиновникам настолько дикой, что они опасались даже разговаривать на эту тему.
— Чиновники не верили, что американцы собираются усыновлять детей с благими целями?
— Поначалу — нет, но году к 92-му они уже убедились, что это дело нужное и чистое. Правда, у меня был случай уже году в 95-м, когда в Сибири американцы усыновили ребенка-калеку. У него не было одной руки, череп был сильно деформирован… И уже после того, как родители его забрали и глава органов опеки этого города получила свою обычную мзду, она спросила меня: «Ну а теперь все-таки скажи честно, что они с ним сделают?» Миф о продаже детей на органы тогда еще жил.
Взятки
— Приходилось ли вам платить чиновникам?
— Всегда. Чтобы усыновить ребенка, нужно не по одному разу обойти штук 10 разных учреждений в разных городах: отдел опеки, больницы, ОВИРы, ЗАГСы… На каждой стадии нет механизма, который бы гарантировал, что твои документы будут переходить по инстанциям, то есть что кто-то просто будет перекладывать бумажки с одного стола на другой. Бумажки всегда двигались только с помощью денег.
Платить чиновникам, чтобы они нарушали закон, мне не приходилось, только чтобы они его соблюдали, ну и еще включали здравый смысл. Например, в начале 90-х от усыновителей требовались справки из тубдиспансера, кожвендиспансера, наркологического диспансера и документы о прописке. А в Америке ни учреждений таких не существует, ни прописки. Поэтому в дело шли, к примеру, справка от терапевта и копия договора на аренду дома.
— Сколько денег уходило на взятки?
— В 91-м году можно было уложиться в $2,5 тысячи за усыновление одного ребенка. К 2000-му это обходилось уже в $8—10 тысяч.
— Платить приходилось ежемесячно? Или за каждое усыновление?
— Чаще за каждое усыновление. Я несколько раз в год объезжал областные центры и, зная, сколько усыновлений там было, оставлял соответствующую сумму. Обычно это выглядело так: мы сидим с региональной чиновницей, я справляюсь о ее здоровье, она жалуется, как много работы, как ей тяжело, какие вокруг все продажные. В это время я двигаю ей по столу конверт, она убирает его в ящик, и беседа не прерывается.
— Кстати, можно ли считать усыновление достаточно крупным бизнесом, чтобы его запрет вызвал бунт тех, кто теперь потеряет доход?
— Боюсь, что нет. По моей оценке, за год в России на международных усыновлениях распиливается 20—30 млн долларов. В начале 90-х за такие деньги шла борьба, но по сегодняшним меркам это немного.
Закон
— Как менялись законы в области усыновления?
— Законотворчество началось в 1993 году, когда разразилась война между Министерством образования и территориальными органами опеки за то, кто будет зарабатывать на усыновлении. Эта скрытая пружина и двигала все законодательные изменения.
В 1992—1993 годах от Министерства образования отпочковалась новая структура — Государственное консультативно-правовое агентство «Право ребенка», которое никаких особых прав не имело, просто оказывало платные услуги иностранным усыновителям, а на деле попыталось присвоить себе монопольные права на организацию усыновлений. Прокуратура быстро признала его незаконным и закрыла — конечно, по инициативе территориальных органов опеки, которым это агентство пыталось перекрыть кислород.
За 20 лет разные поправки в регулирующие законы принимались раз 10, причем каждый раз предельно по-хамски. Первым делом объявлялся мораторий на усыновление «до принятия нового закона», после чего начиналась подковерная борьба, которая могла длиться месяц, три, полгода… Дети страдали в приютах, усыновители ждали и молились, а депутаты неторопливо занимались законотворчеством, пока не принимали очередной закон, единственным результатом которого становилось появление какой-нибудь новой ниши для коррупции.
Единственное на моей памяти разумное изменение случилось, когда полномочия по принятию решений об усыновлении передали судам. До того решение принимал лично губернатор региона.
— Губернаторам тоже нужно было платить?
— Мне не приходилось, но помню, как в середине 90-х возникла катастрофическая ситуация: приехала американка, готовая усыновить двоих детей. Все документы готовы, все согласия получены, а губернатор отказывается подписывать и все. Женщина уехала ни с чем, я ей поклялся, что костьми лягу, и за полгода пробил. Оказалось, губернатор хотел посадить на эту кормушку свою жену. Пришлось искать выходы на нее…
— Видимо, законодательство менялось после того, как дети попадали в беду?
— Нет, первые такие случаи были только в 2000-х годах. Одного ребенка убили, другого сумасшедшая мамаша отправила одного на самолете в Россию с запиской: «Заберите его обратно». Конечно, этим воспользовались для бессмысленного усиления контроля. Бессмысленного только на первый взгляд, потому что на самом деле за ним каждый раз стояла борьба за передел сфер влияния. Именно из-за нее процесс усыновления становился все более забюрократизированным.
Самые кардинальные изменения грянули на рубеже 1999—2000 годов. Усыновления опять на год остановили, все агентства обязали открыть официальные представительства в Москве. Я полгода бегал по инстанциям, пытаясь зарегистрировать офис. Помню, с меня требовали выписку из реестра юридических лиц штата — а в нашем штате никакого реестра просто не было. Это был кошмар, мне уже казалось, что ничего не получится. В конце концов как-то зарегистрировался, снял офис в Москве, нанял зиц-председателя… Работой этот офис не занимался, — он просто должен был быть, потому что к этому времени Министерство образования сумело наконец втиснуться в закон об усыновлениях и желало иметь всех у себя под рукой.
— И как стал выглядеть процесс усыновления?
— С точки зрения эффективности и вообще разума — максимально абсурдно. С точки зрения интересов Министерства образования — красиво, логично и стройно.
Вообще, есть принципиальный момент. Логистика усыновлений может быть выстроена двумя способами: тот, кто занимается их организацией (агентство, органы опеки, не важно), может либо подыскивать усыновителей для ребенка, либо по заказу усыновителей подыскивать им «хорошего» ребеночка. В первом случае и усыновлений значительно больше, и у ребенка-инвалида больше шансов найти семью, во втором усыновлений меньше, но с каждого клиента можно больше содрать. Так вот: все изменения в законе об усыновлениях всегда были нацелены на то, чтобы выстроить организацию усыновлений именно вторым способом, «под клиента».
До запрета усыновления процедура выглядела так: московский представитель иностранного агентства получает документы усыновителей, относит их в Министерство образования и — если там к нему относятся благосклонно — вскоре получает в ответ краткие сведения о ребенке (одном!) в запечатанном конверте (!), который он не имеет права вскрыть и, к примеру, перевести на английский, но обязан переправить в Америку усыновителям. Дальше в течение 30 дней американцы должны или согласиться усыновить этого ребенка, или отказаться. И вопрос, предложат ли им после этого еще одного.
Понятно, что так система работать не будет. Все равно представители агентств нелегально собирают информацию о детях, агентство ищет этим детям усыновителей, по просьбе заинтересовавшихся конкретным ребенком американцев эта информация десять раз перепроверяется и дополняется, и уже затем агентство договаривается с органами опеки о том, чтобы в сакральном конверте оказалась анкета именно того ребенка, которого на самом деле американцы давно уже выбрали.
— А были законы, которые бы уменьшали количество взяток?
— Один-единственный: когда решения об усыновлении передали в суды. В остальном если в действиях законодателей и была забота о детях, то превратно понятая. Вся логика закона была направлена на то, чтобы международное усыновление было возможно в исключительном случае. Успешность работы чиновников всегда оценивалась именно по тому, сколько усыновлений им удалось предотвратить. Потому что если что-то случится с усыновленным ребенком — придется ведь отвечать? А если он в конечном итоге окажется в интернате для психохроников, то никто не виноват и проблемы никакой нет.
— Хорошо, а как дальше выглядел контроль за усыновленными детьми? Кто-то проверял, бьют ли родители ребенка?
— В США условия жизни усыновленных детей контролируются так же, как и родных, плюс их регулярно посещают социальные работники агентства по усыновлению, плюс за их судьбой следит иммиграционное ведомство, плюс через год в американском суде происходит процедура повторного утверждения усыновления. Если на ней выяснится, что ребенку в семье плохо, его отберут (на моей практике такого не было). Несмотря на это, в России постоянно усиливали свой контроль. Сначала агентства обязали раз в год присылать отчет об условиях жизни детей. Потом приняли соглашение, по которому наш чиновник может приехать в Америку, постучаться в дом к усыновителям (!!!) и увидеть, как живет ребенок. Я много раз сам возил чиновников из России, мы выделяли на это отдельный бюджет — из тех же денег, которые платят агентству усыновители. Ездили чиновники много, кто ж откажется на халяву съездить в Америку?
Дети
— По закону всегда можно было усыновлять только больных детей?
— В законе этого не было никогда! Критерий такой: иностранцам можно усыновлять детей, сведения о которых уже полгода находятся в национальном банке данных и для которых за это время не нашлось российских усыновителей. Конечно, эти дети, скорее всего, будут больными. Конечно, американские усыновители — как и русские — хотят найти ребенка поздоровее, но в конечном итоге усыновляют и инвалидов без конечностей, и ДЦПшников. Отчасти в этом и заключалась моя работа: грубо говоря, «втереть» им больного ребенка. Нередко для этого агентство отказывалось от оплаты своих услуг. Вот только взятки приходилось раздавать в полном объеме и в таких случаях.
— Насколько тяжелые болезни обычно бывают у детей?
— Здоровых детей в приютах нет, их медицинские карточки всегда выглядят страшно. Но за годы я понял, что диагнозы «перинатальная энцефалопатия», «синдром острой пирамидальной недостаточности», «гидроцефалия» и тому подобные обычно не означают ничего, их пишут на всякий случай. При этом у 99% детдомовцев к трем-четырем годам есть задержка речевого и психомоторного развития. У большинства тех, кто постарше, — «выраженная задержка развития» и нередко олигофрения. Если ребенка усыновят лет до четырех, отставание в развитии может быть наверстано быстро. В 4—8 лет ситуация уже сложнее, но еще поправима. Если же ребенок прожил в детдоме с рождения и до школьного возраста, то в 90% случаев поезд уже ушел: к 8—10 годам отставание в развитии, как правило, появляется целый букет психических отклонений. К семье такие дети привыкают с большими трудностями.
Вообще, сирот необходимо спасать из детских домов как можно раньше! Каждый лишний месяц там по последствиям равен месяцу, проведенному… ну, например, в Чернобыле.
— Но, видимо, в семье большая часть болезней проходит?
— Конечно. Вообще вы понимаете, что мы живем в стране, где заячья губа — это повод отказаться от ребенка? При мне усыновили около сорока таких детей. Или, к примеру, я помню ребенка, который рос в семье, был любимым сыном. А в три года упал лицом в электрический камин, получил страшные ожоги — и отправился в детдом.
Я видел много глухонемых. В детдомах не учат языку жестов, такие дети полностью лишены общения и уже годам к пяти 99% из них становятся идиотами в медицинском смысле слова. Их можно спасти, только если усыновить совсем рано, лучше всего до года. В моей практике было не меньше 20 случаев, когда американские глухонемые усыновляли глухонемого русского ребенка. В Америке они не считаются инвалидами, вырастают ничуть не менее образованными и обеспеченными, чем все остальные, женятся чаще внутри своей среды и усыновляют тоже глухонемых. Таких семей много, достаточно, чтобы забрать всех глухонемых из русских детских домов. Теперь же, спасибо Госдуме, глухонемые дети имеют все шансы окончить свою жизнь в «доме хроников» в совсем молодом возрасте — долго там не живут. Даже не знаю, к счастью или к несчастью.
Усыновители
— Много ли русских детей проходило через ваше агентство?
— В 90-е, когда законодательный климат был благоприятным, — до ста в год. Но к 2000-м процедура настолько усложнилась, что количество усыновлений стало снижаться, через нас проходило от силы 25 детей в год, и мое агентство переключилось на Китай, Вьетнам, Украину и другие страны.
Тем не менее русских детей все равно забирали. В США есть около двух миллионов waiting families — семей, которые по много лет ищут возможность усыновить ребенка. В принципе они могли бы увезти всех русских сирот. Просто им это никогда не давали сделать.
— А часто дети не приживаются в новых семьях?
— Я знаю примерно 20—30 случаев, когда отношения с новыми родителями складывались плохо. Всегда это были дети, которых усыновили в возрасте старше 10 лет. Они все равно смогли получить нормальное образование и выйти в полноценную жизнь, просто их приемным родителям пришлось очень тяжело.
— А кто чаще всего становится приемными родителями? Можно ли сделать собирательный портрет?
— Чаще всего это люди из среднего класса и выше. Примерно половина — те, кто не может родить ребенка, половина — те, кто хочет усыновить второго или третьего. Нередко это верующие, которые хотят сделать доброе дело. Бывает, и неверующие. У большинства американцев в голове сидит стандарт: семья — это двое-трое детей. Поэтому часто одного-двух рожают, одного-двух усыновляют. Сейчас в интернете часто читаю: «Усыновителям памятники ставить надо!» Но в Америке не приходит в голову ставить памятники, там усыновление — это норма.
— Но почему русских детей усыновляли именно американцы, а не европейцы?
— Это проблема законодательств. В большинстве стран Европы, в отличие от Америки, агентства не имеют право получать деньги от усыновителей и должны закрывать свой бюджет только грантами. Денег на взятки у них просто нет.
— Чиновники и патриархия сетуют, что усыновленные дети теряют русскую культуру. Дети помнят, что родились в России?
— Конечно, никому в голову не приходит это скрывать. Только детям это не очень интересно. Я помогал усыновить девочку, у которой не было трех пальцев. Судя по всему, в детском доме ее за это травили, она очень стеснялась своей ручки, прятала ее под мышкой. Удочерила ее семья, у которой было трое своих сыновей и один усыновленный ребенок с Ямайки. Жили они на ферме в штате Мэн, у девочки оказались любящие братья, большое хозяйство с лошадьми… Русский язык она забыла сразу же, а когда нашла у мамы фотографии из России, порвала в мелкие клочки и выбросила, чтобы никогда уже ничего не вспоминать.
При этом американцев-усыновителей агентства очень накачивают, чтобы они говорили детям, что они русские. Некоторых родители во взрослом возрасте начинают учить уже забытому русскому языку, возят в Россию, скупают здесь матрешки и альбомы русской живописи… Часто ищут их биологических родителей. Помню, девочка Марина, которую в 7 лет мама бросила в больнице, а в 12 усыновили американцы, в 16 приехала со всей американской семьей в родной город — кажется, Нижний Новгород, — нашла там маму, спившуюся синюху, даже как-то поговорила с ней… И навсегда уехала.