События 19-21 августа 1991 г. стали агонией советского режима. Несколько представителей номенклатуры попытались предотвратить разрушение государства и самороспуск империи, но им не удалось остановить ход истории.

Государство с мощными, как утверждают силовики, спецслужбами оказалось неспособным предотвратить самораспад. Почему? Никакие зарубежные политтехнологи не могли бы собрать сотни тысяч москвичей и ленинградцев на митинги протеста против партийного единовластия. Интеллигенция, студенчество и рабочие, осознав, что система пришла к банкротству, видя воровство, номенклатурные привилегии и цинизм элиты, перестали быть винтиками. Благодаря стремлению защитить насущные гражданские свободы и невероятной по нынешним временам солидарности на площади и улицы городов выходили сотни тысяч людей.

Это был уникальный эпизод российской истории и редкий шанс для нашего общества взять свою судьбу в свои руки. Уникальность момента была в том, что готовность бороться за права личности сопровождалась и готовностью бороться за реальное, а не фиктивное избирательное право. Идеи свободы личности и демократии сблизились, а это редкость. Мы могли добиться и того и другого, но в итоге добились только «демократии». Слово взято в кавычки, потому что получили российские граждане только право в назначенный день приходить на избирательные участки, заполнять бюллетени и опускать их в урны. Не получили российские граждане возможности строго спрашивать с выбранных ими чиновников отчета за любые действия властей.

Отсюда и поголовное разочарование в демократии. Разочарование понятное и закономерное. Демократия без кавычек здесь ни при чем. Причина разочарования в том, что российские граждане стали избирателями, но не стали в полной мере субъектом власти в своей стране. Россияне, как показывают многочисленные опросы, не верят в то, что могут влиять на принятие государственных решений, чувствуют себя отчужденными от управления собственной страной.

Почему это так — предмет отдельной дискуссии. Одна из причин, вероятно, в том, что тоталитарное государство существовало в наших краях слишком долго, а его разложившиеся институты не были полностью демонтированы, что облегчило бы создание новых институтов.

В отличие от других тоталитарных режимов Советский Союз, сохранявший, несмотря на хрущевское смягчение и брежневское одряхление, многие сталинские черты, распался в результате саморазложения государства и правящей бюрократии. Механизм отрицательной селекции в номенклатуре привел к вырождению элиты.

Задолго до 1991 г. госслужащие начали видеть смысл своей деятельности в личном доступе к материальным ресурсам и сохранении монопольного права их распределения. Партийные и комсомольские работники приступили к приватизации госсобственности задолго до официального начала «разгосударствления». Их цинизм и прагматизм позволили стране развалиться мирно. Но ценности личного обогащения, неверия в общественное благо, практика круговой поруки и неподотчетность обществу слишком прочно закрепились в среде госслужбы. Подлинные ценности патриотизма и служения обществу остались только в советских и досоветских книжках.

В условиях отсутствия контроля со стороны общества бюрократия вернула в свои руки рычаги управления страной и экономикой. В 1992 г. в России насчитывалось 755 000 чиновников, в 2000 г. — 1,16 млн. В конце 2009 г. их было уже около 1,7 млн — почти столько же, сколько во всем СССР (а не в одной РСФСР). Нынешний истеблишмент можно поздравить с тем, что он достиг такого социального положения и такой материальной обеспеченности, какая не снилась ни царским, ни советским госслужащим. Но стоит помнить и о том, что неспособность к самоограничению и высокомерие по отношению к обществу еще никогда не были основой долгосрочной политической стабильности. 

http://www.echo.msk.ru/blog/statya/704404-echo/