Введенный режим «самоизоляции» предоставил исполнительной власти массу полномочий, но не возложил на нее никакой ответственности

Эпидемия коронавируса в России стала реальностью. Число инфицированных неуклонно увеличивается, вирус поражает и простых граждан, и врачей, и депутатов — носители присутствуют почти во всех регионах страны. С 28 марта россияне отправлены на каникулы, границы закрыты, десятки отраслей экономики практически парализованы. Власти осознали, что в таких условиях серьезный хозяйственный спад неизбежен. Рассуждения об «островке стабильности» закончились: их сменила гонка прогнозов, авторы которых соревнуются в пессимистических предсказаниях. В качестве оценки спада называются и 1–2, и 5–6, и даже 7% ВВП.

При этом несомненной особенностью российского кризиса стала позиция, занятая властями. В своих обращениях к народу Владимир Путин, сообщая о нерабочих днях, заверил граждан в том, что в период вынужденного отпуска они в полном размере будут получать заработную плату. С этим, однако, не согласились предприниматели, которые уже перевели в неоплачиваемые отпуска около 30% своих работников и собираются до конца недели отправить в том же направлении еще 20%. При этом власти предпочли не заметить, что примерно две трети россиян вообще не имеют каких-либо накоплений, и даже не стали обсуждать программы материальной помощи пострадавшим от кризиса. Как отметили практически все независимые эксперты, введенный режим «самоизоляции», в отличие от объявления чрезвычайного положения, предоставил исполнительной власти массу полномочий, но не возложил на нее никакой ответственности.

В США и европейских странах правительства отреагировали на кризисные явления крайне быстро. Законодательная и исполнительная власти в тесном взаимодействии выработали и приняли масштабные антикризисные программы, которые, по состоянию на 1 апреля, мобилизовали денежные средства в сумме от 8,6 до 10,1% ВВП этих государств. Российские руководители пока объявили лишь об отсрочке налоговых выплат и части расчетов по кредитам, а также о незначительном повышении пособия по безработице.

В отличие от США и Великобритании, Банк России не снизил процентную ставку (которая в большинстве развитых стран достигла нулевой отметки), не направил в экономику дополнительной ликвидности и существенно не ослабил контроля над банковской системой. Правительство не попыталось использовать заимствования (в том числе у Центрального банка) для покрытия бюджетного дефицита. В отличие от Европы и США, в России не было предпринято попыток прямого дотирования граждан, оставшихся дома. Не было выдано субсидий малому и среднему бизнесу, в котором занято более 18 млн работников и который может потерять около 3 млн предприятий; не были определены возможные следующие шаги помощи малому бизнесу (вчера в США началось обсуждение очередного $250-миллиардного пакета мер в его поддержку).

Почему Россия так выделяется сегодня на фоне развитых стран? Ответ на этот вопрос связан со спецификой отношения российских власти и общества и с общим мировосприятием отечественной элиты.

Путинская Россия сформировалась как страна, благосостояние которой основано на ресурсном богатстве. В добыче нефти и газа, которая принесла в прошлом году 63,3% экспортных поступлений и более 40% доходов федерального бюджета, занято всего 3,6% работников. Население, будем откровенны, в большинстве своем работает в бюджетном секторе, на унитарных предприятиях или в компаниях, живущих за счет бюджетных заказов. В такой ситуации «государство» небезосновательно воспринимает своих холопов как полностью зависимых людей, не имеющих не только права голоса (с чем, судя по итогам выборов, россияне готовы согласиться), но и права на получение от власти чего-то большего, чем она сама захочет им дать (насколько общество разделяет этот подход, мы скоро увидим). По мнению Кремля, россияне не создают богатства государства, а скорее пользуются им. Между ними и властью нет отношений партнерства — есть отношение зависимости. Это фундаментальный момент, объясняющий, почему в современной России государство не намерено признавать ответственность ни за что из происходящего.

Если мы посмотрим на Америку или Европу, мы увидим прямо противоположное. В период кризиса 2008–2009 годов власти делали все для спасения экономики, кроме одного — не было безвозмездных мер поддержки. Сегодня они направляют на них сотни миллиардов долларов и евро. В США большинству работающих выдают по $1200, в Германии выплаты самозанятым доходят до Є5000 — при этом ни в том, ни в другом случае не требуется никаких документов, подтверждающих нанесенный человеку ущерб. Действуя таким образом, правительства признают, что это они виноваты в несвоевременных шагах по предупреждению эпидемии. Они ответственны за решения о закрытии бизнесов, они являются авторами приказов запереться в домах, разрушивших привычную жизнь людей. Собственно, это признание ответственности и воплощается в компенсациях. В России их нет и не будет именно потому, что Кремль в лучшем случае считает происходящее случайным несчастьем, за которое никто не может нести персональной ответственности — как никто ее ни за что не несет, например, в случае падения цен на нефть, — и действует в этой парадигме, благосклонно «входя в положение» граждан и отсрочивая им налоговые платежи.

Однако все не ограничивается отношением власти к людям. Есть еще два немаловажных аспекта, касающихся механизма функционирования государства и глубины понимания им экономической рациональности.

Так как в России «владеющая» государством элита никогда не воспринимала себя подотчетной населению и даже в какой-то мере зависимой от него, в стране в последние десятилетия сформировалась весьма специфическая система финансового менеджмента. В демократических странах в центре внимания находятся потребности населения и экономики — поэтому в первую очередь внимание уделяется бюджетным расходам. Это проявилось и в ходе принятия билля CARES, стоимость которого чуть более чем за неделю выросла с $940 млрд до $2,2 трлн, причем никто из конгрессметов и сенаторов не осмелился сказать, что бюджет вот-вот «треснет».

Если у правительства не хватает средств на покрытие расходов, оно либо пытается увеличить доходы, либо — если это наносит ущерб экономическому росту — прибегает к заимствованиям. Удивительно, но именно такая логика присутствовала даже и в действиях российских властей в «страшные 1990-е годы». Однако в путинскую эпоху все изменилось. Элита, воспринимающая страну как свою собственность, перестала обращать внимание на ее реальные потребности и стремилась выкачивать из нее максимально значительные средства. Я не говорю про масштабы воровства, но отмечу, что с 2000 по 2019 год в 13 случаях из 20 федеральный бюджет России сводился с профицитом, что стало редким в мире достижением. При этом и в кризисы власти не допускали существенного использования кредитных инструментов, предпочитая тратить часть накопленных резервов: сейчас государственный долг составляет 14,4 трлн рублей или около 13,5% ВВП, а резервы, включая непотраченные средства федерального и региональных бюджетов на счетах казначейства, — 17,7 трлн рублей или около 16,9% ВВП.

Этот подход определяет сегодняшнее отношение Кремля к помощи экономике: если Белый дом или Даунинг-стрит смело раскошеливаются на триллионы долларов и сотни миллиардов фунтов, на которые увеличиваются балансы Банка Англии или ФРС, в Москве ориентируются именно на резервы. Между тем их использование чревато огромным психологическим стрессом для Владимира Путина: он тратит то, что вместе со своими соратниками считает, как и всю Россию, своей собственностью. Дональд Трамп же бросает «в топку» то, что ему не принадлежит.

Кроме того, резервы, в отличие от заимствований, конечны, и каждый потраченный триллион приближает момент, когда загашник опустеет. Именно это, на мой взгляд, играет огромную роль в том, что ни россияне, ни отечественный бизнес не дождутся поддержки в тех масштабах, в какой ее получат европейцы или американцы. Западные лидеры, воспринимающие себя как более честные или более лукавые, но служители общества, даже в момент кризиса не чувствуют загнанности в угол, так как созданная их предшественниками политическая и экономическая модель предполагает возможность переложить ответственность и расплату на будущих лидеров — в отличие от путинской.

Наконец, третий фундаментальный момент касается экономической рациональности. Либеральная экономическая модель основывается на понимании ведущей роли человека в создании богатства. Именно его действия как производителя и как потребителя обусловливают хозяйственный рост. Экономика растет снизу вверх: раскрепощенная инициатива позволяет зарабатывать деньги. Объединенные усилия людей создают компании, они по мере развития становятся гигантскими корпорациями, но любая из них в конечном счете держится на лояльности потребителя. Даже 10 крупнейших компаний-исполнителей оборонного заказа, воплощающих собой оборонно-промышленный комплекс США, получают от бюджетных заказов лишь 46% выручки, а остальное зарабатывают на открытом рынке.

Малый бизнес обеспечивает 44% американского ВВП и около половины занятости в частном секторе не потому, что государству так нравится копошащаяся под ногами шелупонь, а потому что именно он генерирует доходы, которые затем становятся «кормовой базой» для крупных корпораций. Именно этим пониманием определяется логика действий американского правительства: нет смысла помогать Apple, ATT, Microsoft и Bank of America, какими бы «системообразующими» они ни были: спасенные гиганты не поднимут из кризиса потребителей и малый бизнес. Зато платежеспособные граждане и успешные предприниматели всегда гарантируют благополучие корпораций-триллионников.

Российская модель принципиально отлична. Для Кремля самым главным является вопрос о массовой занятости, об отраслевом «балансе» и о «крупнейших налогоплательщиках». Поэтому первым делом в кризис составляются списки «системообразующих компаний», которых становится все больше (в 2008 году их насчитывалось 295, сегодня — уже 646). Сам этот список заслуживает внимательного чтения: в него входят более 40 строительных компаний, 30 нефтегазовых и нефтеперабатывающих, 31 металлургическое и 42 химических предприятия, 109 сельскохозяйственных предприятий, включая маслобойни и птицефабрики, 45 торговых сетей, 67 инфраструктурных корпораций, 18 авиакомпаний и аэропортов. При этом нередко имеет место своего рода «двойной счет», когда, например, «Ростех» входит в список наряду с 17-ю принадлежащими ему «дочками», а ОАО «Воздушные ворота северной столицы», эксплуатант аэропорта Пулково, фигурирует отдельно от самого аэропорта.

Сложная система «шифрования» прав собственности приводит в перечень экзотические имена типа ООО «Союз св. Иоанна Воина», относительно которого система «Руспрофиль» выбрасывает предупреждение о том, что организация пользуется «адресом массовой регистрации», то есть, по сути, фиктивна. Правительство совершенно не волнует, например, что ООО «Долина овощей», лишившись потребителя своей продукции в лице платежеспособных граждан, не может быть спасена никакими бюджетными вливаниями, как не выживет и бизнес IKEA, если люди не будут делать ремонт или заселяться в новые квартиры. Находясь в рамках картины мира, в которой крупные (а еще лучше — государственные) компании определяют успех той или иной экономики, нынешняя российская элита просто неспособна оценить реальное значение, которое помощь гражданам, а также малому и среднему бизнесу, имеет для выживания страны.

Подводя итог, можно сказать: понимание соотношения большого и малого, корпоративного и частного, государственного и личного — то, что в наибольшей степени отличает идеологический и экономический подходы западной и российской элит к современному кризису. Отношение к народу как к рабам, к государству как к собственности и к крупному подконтрольному правительству бизнесу как к основе экономики определяет диаметрально противоположную логику ответа на нынешние вызовы на Западе и в России.

Мы уже видели, что в 2008–2009 годах западная модель показала свое превосходство: экономический спад в России оказался самым глубоким из всех стран «Большой двадцатки». В 2020–2021 годах контраст может оказаться даже более значительным, так как государство выступает в роли не только спасителя, но и надсмотрщика, расставляющего дополнительные барьеры. При этом тот ресурсный источник богатства, который делал его непобедимым, может оказаться куда ближе к исчерпанию, чем кажется. Приведет ли на этот раз столкновение с реальностью к слому сложившейся системы, или же оно сможет испытывать ее (и нас) на прочность еще много лет, мы увидим довольно скоро.

Владислав Иноземцев

Дело идет к тому, что люди утонченные будут писать – г…о. Те, кто попроще, так и будут выражаться – государство.