Вы здесь
Жизнь без войны. Глава 6
(Предыдущие главы: глава 1, глава 2, глава 3, глава 4, глава 5)
ЗВУКИ И КРАСКИ ВРЕМЕНИ
6. Албанское танго и уроки китайского
Албанские танго «Бабочка»и «Тоска любви» в исполнении Аниды Таке и Рудольфа Стамбола – один из самых далеких лирических отзвуков детства моего поколения. Скрипы пластинки с первых школьных вечеров. Засели в памяти и строки из вольных «переводов» местных умельцев на русский – вроде этого: «Смотрел я на тебя, как на паскуду. На очи твои нежно-голубые. Тебя такой навек я не забуду. Ведь так друг друга сильно мы любили».
К 60-м Албания уже «вышла из доверия», симптомом чего стало исчезновение журнала «Новая Албания». Так, кажется, называлось рекламное глянцевое издание, которое в 50-е было весьма популярно благодаря тому, что, рекламируя туризм, часто размещало снимки пляжей с роскошными женщинами в купальниках. При социалистическом викторианстве тех времен они воспринимались почти как порнография. Однако, на рубеже 60-х его в СССР запретили, хотя на родине он продолжал выходить вплоть до начала 90-х, в том числе – и по-русски. Впрочем, во времена позднего Энвера Ходжи нравы сильно ужесточились, и облик издания полинял – и полиграфически, и по части своей игривости.
Еще запомнились албанские сигареты: «Спорт» и «Диамант». Возможно, именно они были первыми в ряду детских грехов курения для понта. Запомнилась пачка «Диаманта» с изображением верблюда на фоне мечети. Сама пачка была мягкая, небольшого формата, подобная тем, какие вскоре сменили болгарские сигареты типа «Руен», «Джебел», «Солнце» и др. Сигареты в них были без фильтра и довольно мягкие – в контрасте с крепчайшими и горькими кубинскими «Визант», «Портагас» и др.
Так что Албания на заре подростковой ломки успела повлиять на формирование вкусов и дурных привычек. Затем она исчезла, провалилась в «черную дыру» на три десятилетия. И в мире не было, пожалуй, «терра» с таким непробиваемым «инкогнито». Ходжа сумел изолировать свой народ за такие высокие стены, что даже Китай и Сев. Корея по сравнению с ней казались открытыми обществами. Страна, занятая рытьем траншей и строительством дзотов с фанатизмом, достойным изумления, огораживала свой казарменный коммунизм с таким ожеточением и вызовом, что даже при брежневском глухом реннесансе Сталина не было даже попыток с ней замириться. А редкие репортажи в западных СМИ, полученные едва ли не шпионскими методами, и в мире воспринимались примерно как фотографии с Марса.
Однако, влияние албанского геофактора на жизнь моего поколения ни в какое сравнение не идет с китайским. Он пестрой ниткой прошил практически все ее фазы, вплетая в нее то один, то другой узор.
Знакомство с Поднебесной началось еще в дошкольном возрасте благодаря множеству тонких книжек с китайскими сказками и рассказами, которыми обильно снабжали меня родители. Книжки были пестрыми, сказки – поучительными. Помню одну из них – о золотой горе. Ее обнаружил крестьянин-труженик. Крестьянин был бедным и скромным: взял пару слитков и пошел себе. А вот злой и жадный мандарин, завидев несметные богатства, как начал хапать, так уже и не мог остановиться. Пока не взошло солнце и не испепелило его своими лучами.
Были в тех книжках и современные персонажи. В одной из них китайские мама и папа в одинаковых куртках, подобно дедушке Толстому, все разъясняли детке, что такое хорошо, и что такое плохо. У них были очень добрые улыбки. И папа - в круглых очках. В них он мне почему-то очень нравился.
Китай много присутствовал и в пацанчестве. Как же забыть засевшие в ушах навсегда радионовости с очередным, каким-нибудь «пятьсот шестьдесят первым самым строгим предупреждением» американским империалистам по поводу нарушения ими воздушного пространства страны. А фильмы! Не знаю, как у других, а в нашем «городке Окурове» не было среди ребятни более популярных картин, чем про гражданскую войну с чанкайшистами. Все эти «Тропою джунглей», «Смелый, как тигр»…Куда там до них «Чапаеву»! Поболеть за отчаянных красных богатырей, ныряющих в море врагов и с одним лишь ножичком успевающих, прежде, чем быть поверженным, положить целую роту врагов, ходили по многу раз. Тем более, что в некоторых кинозалах после того, как вырубался свет, впускали пацанов-безбилетников, которым разрешалось сидеть в проходах или на полу перед экраном.
Китай был венцом роскоши и в быту. Знаменитые полотенца, термосы, теплое белье, компоты из мандаринов, наконец, коньяк в роскошных литровых бутылках – все это радужно сияло «лучами света в темном царстве» социалистического быта. Отец несколько лет подряд выписывал журнал «Китай» - вплоть до его закрытия. Вряд ли это было мотивировано особым интересом к его политике или культуре. Скорей всего – из-за глянцевой роскоши издания, резко выделявшей его на витрине киосков. Это обстоятельство само по себе преумножало и поддерживало познания и интерес ко всему китайскому.
Стоит отметить, что в те незабвенные годы отрочества и юности китайский рефрен вообще обильно присутствовал в жизни современников. Думаю, что его популярность обуславливалась уже тем, что Китай тогда подбрасывал новости, походившие на веселые байки. Малая металлургия, охота на воробьев и комаров, глубинная перекопка полей, «культурная революция», хунвэйбины, пламенная комиссарша в юбке Цзянь-цинь, Даманский… Не потому ли и свою студенческую стезю на истфаке начал с анекдота: записался на факультатив китайского языка.
Вел его китаист не звездной величины, который вряд ли мог тягаться с такими светилами как Го Можо или академик В. Васильев. Но по его утверждению, он помнил около 8 тыс. иероглифов, что уже само по себе – высочайшее достижение (абсолютному рекордсмену Го Можо их приписывают от 30 до 50 тыс.). За рамами очков у него была кисло-хитрая усмешка, с которой он приветствовал нас примерно таким заявлением: «Ну что, господа-студенты. Надеюсь, из детских книжек помните выражение «китайская грамота». Так вот, для начала должен вам сообщить, что в классическом литературном языке – более миллиона иероглифов. Притом, что обычная человеческая память в состоянии переварить лишь несколько тысяч. В общем, этого языка не знает никто, включая китайцев. Поэтому сразу разочарую: я дам вам лишь представление об этом безнадежном труде».
Чтобы удерживать в своей голове тысячи графических каракатиц, маэстро вынужден был постоянно насиловать свою память. Для этого носил китель с двумя накладными карманами, наполненными карточками. С одной стороны на них были нарисованы иероглифы, с другой – их произношение и значение. Каждую укромную минутку – будь то очередь в буфете или езда в трамвае, он вынимал свои карточки и смотрел на них, бормоча «цзин», «мин», «хао» и т.п.
От него мы узнали, что в отличие от большинства народов, которые строят свои слова и речь из набора примерно из 30 кирпичиков – букв, китайцы - из примерно 2600 рисуночков, означающих набор неких базовых понятий. Из них потом конструируется все остальное словесное многообразие. Иногда свить или расшифровать их довольно просто, а иногда – настоящая головоломка. Недаром китайские иероглифы нередко становятся кладезями парадоксальной мудрости, охотно подхватываемой теми, кто не ленится ее черпать. Свежий пример – ставшие расхожими рассуждения о том, что кризис – это не конец света, а штука диалектическая, со своими плюсами. Оказывается, китайцы давным-давно это знают. Ведь слово кризис у них образуют два иероглифа : «вэй» и «цзи». Первый означает «опасное время», а второй – «время возможностей, шанс». Так что кризис – «вэй цзи», это стадия встряски, в результате и в процессе которой рождаются новые идеи и перспективы.
Особстатья - имена собственные. Они образуются путем комбинации иероглифов не по смысловому значению, а по созвучию. В результате сами нарицания получаются весьма относительными. С Лениным, например, трудностей не возникает: он лепится из иероглифов «ле»и «нинь» - Ле-нинь. А вот со Сталиным уже сложней: Сы-да-лин. Не так то просто распознать и такие распространенные имена, как Александр(А-ле-шан-да), Владимир (Фу–ла-е-ми-е), Константин (Кон-ни-танг-инг). Еще проблематичней с «большевиком» - «бу-лень-шу-вэй-кинь». Попробуй, догадайся без подсказки!.
Ну, и так далее. Не удивительно, что в китайской песочнице уже через пяток занятий игроков поубавилось наполовину, а через пару месяцев не осталось ни одного.
Примечательно, что когда луноподобный Мао почил, и в Поднебесной тихой сапой воцарил миниатюрный, словно фарфоровый, дядюшка Дэн Сяо-пин, интерес к ней в СССР поубавился. Может потому, что прежде ощущалось «родство душ», выразившееся в замечательном афоризме «Китайцы те же русские, только окосевшие от марксизма». Идиотские эксперименты, террор и агрессивный фанатизм в Китае конца 50-х – середины 70-х во многом живо иллюстрировали недавнее советское прошлое, тщательно замалчиваемое в брежневском болоте. И для тех, кто проявлял к нему интерес и был настроен язвительно, китайская тема стала формой эзоповщины, позволявшей рассуждать о пороках тоталитарной системы. А для обывателя, привычного к дискомфорту «развитого социализма», напротив, Китай играл роль громоотвода – позволял посмеяться, ощутить превосходство: Вот придурки! Мы, слава Богу, до такого не додумались.
Когда же все стало там приходить в норму, интерес потух. Норма ведь – вещь скучная. К тому же, с началом перестроечной смуты и лихолетья 90-х одолели собственные заботы. Китай словно провалился в чрево потухшего вулкана, скрывшись в его вялой дымке. И вновь на себя обратил внимание лишь тогда, когда вырвался, загрохотал на весь мир извержением невиданной энергии преобразований и достижений. Но это уже было в конце 90-х.
О Китае заговорили как о примере разумного, эволюционного перехода из одного состояния в другое. О возможности совмещения коммунистических штампов и рыночных методов. Его теперь ставят в пример, призывают изучать. При этом в качестве промежуточного образца приводят Беларусь с ее "батькой". Правда, пример получается сомнительным. Не те темпы, не та поступь. А что касается социалки, то нынешний Китай тому отнюдь не пример. Там как раз на нее наплевали. И состояние благосостояния - в диких контрастах.
Да и вообще: китайские уроки труднопереваримы для усвоения. Другие традиции, несоизмеримая толщина культурного слоя, а главное – трудолюбие. Так пахать, как китайцы – будь то крестьянин или мелкий торгаш, россияне не способны. Трудно тягаться с ними и по части предприимчивости. Этому мешают множество факторов: и обилие пространства, и дармовые кладези недр с их наркотической нефтегазовой иглой, и долгие века рабства, особенно убийственные для трудолюбия при семидесятилетней дозе социалистической школы. В Китае его вкусили тоже, но при этом довели до абсурда и забраковали. Думаю – навсегда. Да и сама продолжительность этой пробы была вдвое короче.
Китайцам урок пошел на пользу, а русскому человеку неймется. В отличие от них, он не усваивает ни свои, ни чужие опыты. И все время упорно ходит по кругу, чтоб начать повтор с чистого листа. Словно под роковым наваждением он с поразительной легкостью стирает из исторической памяти правду, перевирая в прошлом все в такой композиции, чтобы реабилитировать тот период, когда за тебя думают другие. И когда гарантирована «горсточка риса» при вялой работе и «высокой духовности».
Поэтому китайский опыт звучит в устах российского обывателя как чистая маниловщина, как фигура речи – не более. Предложи ему гнуть спину на клочке дарованной земли – замашет руками, как от чумы. Сами китайцы, которые, как полчища саранчи, расползаются по востоку страны, воспринимаются чудиками, мистически загадочными и чужими в своей способности к созиданию и выживаемости. В этой несоизмеримости – ощущение и уважения, и опасности. Опасности, потому что противопоставить такой экспансии кроме силы – нечего. А сила тает, контраст стремительно разрастается.
Если китайцы играючи избавились от истеричной любви к Председателю, наслаждаясь свободой своих – больших и маленьких экономических мирков, то в России смена формации скоренько обернулась культом нового Мао. Да таким, которому сам тов. Сталин позавидовал бы. Все ж при нем пели «вместе с ним, борясь и побеждая, наш народ за партией идет». А нынче – Путин равен России. Не «корифей», не «гений всех времен и народов», а тождество страны. Не будет его, не станет и России. Полное слияние, иероглиф единства территории и народа!
Какой-же урок при таком раскладе может дать Китай, в котором вождизм давно уже выветрился. А компартия с ее формальной структурой фактически превратилась в бюрократическое учреждение в ряду привычных структур, свойственных буржуазным странам. Да, она в силе, строга и опекает правительство. Но все больше и послушней в рамках закона. И все отчетливей становясь лишь данью традиции.
Остается привычный вопрос: а могла ли похожая «мягкая посадка» – не в спешке и без жуткой ломки, как после сильной дозы наркоты, произойти в СССР?
Вряд ли. При всей спекулятивной риторичности такого рода упражнений, бывают ситуации в истории, когда альтернативность отрицается сходу. Экспромт бывает в стихии бунта, переворота, революции. В СССР этого в 80-е не было. Была «перестройка», то бишь, – демонтаж сверху. В ней оперативные, часто в панической спешке и на колене принятые решения в целом соответствовали вполне созревшим желаниям и целям реформаторов. Происходило это на фоне катастрофического развала экономики, что лишь ускорило процесс: превратило подспудные поползновения в пулеметную очередь поспешных решений. И обеспечила сговорчивость тех, кто еще колебался. Конечно, нервозность обстановки и хаос во взбудораженной стране внесли элементы стихийности и погрешности в осуществлении этих планов. Но в целом все делалось по воле и в интересах истинных организаторов заварушки. Ну, а пока делилась собственность, плебс купался в эйфории свободы.
Да что тут рассусоливать. Все это тысячекратно описано. А уж после «Учебника рисования» Максима Кантора и добавить нечего. Из всего этого совершенно ясно: в эти планы не входила ни революция, как это было во Франции или в России в феврале. Ни эволюция, как в Китае.
В сущности же, был верхушечный переворот и рейдерский захват – только в масштабе страны. Провести такую операцию можно было только в шоковой обстановке стремительного беспредела. Ведь даже при весьма ограниченной толщине партийно-номенклатурного слоя на всех пирогов не хватало. Поэтому для проведения этой грандиозной операции в масштабе страны мобилизовали бандитов, превратив разбой и отстрел в обычное, вполне уважаемое профессиональное занятие. Так что никаким мягким вариантам здесь изначально места не было.
А, следовательно, и «философствовать» о них бессмысленно. Тем более, искать альтернативы и параллели в Китае. Каким бы ни был его опыт – в плюсах и издержках, он бесполезен как китайская грамота. Слишком не того ума она. Не того размера. Из другой истории. Из иной судьбы.