Деприватизация может закончиться для Кремля неожиданно плохо

Суды в России с подачи Генпрокуратуры всё чаще пересматривают итоги приватизации 1990-х. В государственную собственность в 2023 году только в сфере ВПК возвращено 15 стратегических предприятий общей стоимостью свыше 333 млрд рублей, сообщил генпрокурор Игорь Краснов, пообещав и впредь «защищать интересы России и восстанавливать справедливость». Это те самые деприватизация и огосударствление, о которых «не может быть и речи», если верить Владимиру Путину.

Вопрос в том, дойдет ли маховик экспроприации до модели Северной Кореи или же остановится на варианте Беларуси, отмечает ассоциированный исследователь Центра Дэвиса Гарвардского университета Андрей Яковлев. Впрочем, возможен и третий вариант — социальный взрыв, на который Кремль совсем не рассчитывает.

Бизнес в России, причем не только олигархический, но и просто крупный, и даже средний, сейчас в нервозном состоянии. Это чувствуется по разговорам с разными людьми, которые остаются в стране. Они боятся потерять то, что заработали, видя, как раскручивается маховик передела собственности. И это абсолютно оправданные опасения. За процессами национализации стоит много разных совершенно конкретных частных интересов — люди, близкие к Кремлю или силовым структурам, хотят прибрать к рукам активы.

Заявление Путина насчет того, что нынешняя элита — это не элита, а настоящая элита — это ветераны СВО, стало очень сильным звоночком. Причем сразу в два адреса: не только для людей из бизнеса, но, вообще говоря, и для людей из бюрократии. Потому что на всех «ветеранов СВО» активов бизнеса, мягко говоря, не хватит. А вот места в бюрократическом аппарате для них найдутся.

Бизнес и чиновники в России тесно связаны. Начиная с определенного уровня — условно, с замминистра или вице-губернатора — чиновник не может оставаться независимым. Если не принадлежит к определенному клану или группе, ему тяжело будет сохраниться, чтобы его не «съели» соседи по аппаратным кабинетам и он не попал в очередные антикоррупционные расследования. Поэтому зачистка игроков из крупного бизнеса, безусловно, приведет к тому, что связанные с этими компаниями чиновники тоже будут терять свои должности.

Для экономики в этом нет ничего хорошего. Если брать опыт последних двух лет, то очевидно, что российская экономика смогла пройти шок 2022 года именно потому, что она была рыночная, и потому, что подавляющее количество ее субъектов было частными компаниями. У них были совершенно рыночные стимулы искать новые ниши на рынке, новых поставщиков, как-то крутиться, чтобы выжить — и благодаря им выжила экономика.

Для государства в краткосрочном периоде деприватизация может быть выгодна как способ получить вместе с компаниями их ликвидные активы и в том числе остатки на счетах. Раньше их в основном выводили за рубеж, но сейчас это технически сложно сделать. Поэтому после прибыльного прошлого года у многих остается достаточно много денежных средств. С другой стороны, в долгосрочном плане убытки национализированных компаний будут убытками государства.

Контракт разорван

В неформальном, но довольно явном договоре между российским государством и бизнесом власть всегда брала на себя по большому счету одну обязанность — обеспечивать условия для получения хорошей прибыли. Не только олигархам, а бизнесу в целом.

В качестве составной части в договор входил отказ от пересмотра итогов приватизации. Сейчас эта часть поставлена под сомнение. Но не менее значимая часть касалась низкой стоимости рабочей силы — у профсоюзов в путинской России не было влияния, сами чиновники только в крайних случаях вступались за интересы рабочих. Дешевая и бесправная рабочая сила была важным источником ренты для всего бизнеса.

В 2023 году в этой части контракт тоже начал пересматриваться. Государство создало тотальный дефицит рабочей силы — войной, мобилизацией, спровоцированной эмиграцией, что добавилось к общему плохому демографическому тренду. При этом оборонная промышленность, столкнувшись с кратным ростом объемов гособоронзаказа и с необходимостью найма работников, стала конкурировать за них по цене, повышая заработную плату. В ответ на это остальным отраслям для удержания рабочих тоже пришлось повышать зарплаты. Это, с одной стороны, дополнительно стимулировало спрос и поддержало экономику в 2023 году. Но с другой стороны, очевидно, что рост зарплат уменьшает прибыль. Дешевой рабочей силы больше не будет — даже за счет мигрантов, давление на которых только усиливается.

В результате на смену «пряникам» от государства стремительно приходит «кнут» в виде повышения налогов и экспроприации собственности. Можно с уверенностью говорить, что в 2024 году именно бизнес станет основным пострадавшим, за счет которого власть будет решать проблемы, порожденные войной. Неизвестно только, как далеко зайдет этот процесс. Сейчас Россия на развилке между сегодняшней Беларусью с ее национализированной экономикой и Северной Кореей с практически полным отсутствием частной собственности.

Сценарий первый — умеренный

Насколько я слышал от разных знакомых, в середине 2023 года в списке Генпрокуратуры на национализацию было порядка 150 крупных компаний. Мне говорили, что там были активы Романа Абрамовича, но он смог их вычеркнуть. Так же, как смог отбиться Андрей Мельниченко.

Если государство остановится, национализировав еще сотню крупных компаний (по подсчетам экспертов и журналистов, под контроль государства с начала войны перешло уже 180), то всё равно это будет довольно умеренный сценарий. Его составной частью станет поедание более слабых. В первую очередь под ударом окажутся те компании, собственники которых находятся за границей. Прежде всего, потому что в таких делах момент личного присутствия важен — по телефону такие проблемы не решаются. И одновременно это такой сигнал остальным — возвращайтесь или потеряете бизнес.

Дальнейшее развитие по этому пути может привести условно к «белорусскому сценарию», когда национализированы и отданы в управление структурам типа «Ростеха» крупные предприятия тяжелой промышленности. А остальные — аффилированы с чиновниками. Тем не менее, по модели это открытая экономика с активными внешними связями и с определенными возможностями для технологического развития. Вспомните феномен успеха IT-индустрии в Беларуси до 2020 года.

Движение в сторону Беларуси может быть более реалистично, чем движение в сторону Северной Кореи. Но это упирается в степень репрессивности режима.

Сценарий второй — тоталитарный

Это северокорейская модель или, по сути, заимствование сталинской модели, которая там сохранилась почти в первозданном виде. Когда все ключевые предприятия находятся в госсобственности и работают по государственному плану.

Тем не менее это не предполагает 100% национализации. Как в сталинском СССР были личные подсобные хозяйства и артели, так и в Северной Корее есть малый и микробизнес, в самом низу, в значительной степени существующий в неформальной серой зоне. Эти предприятия аффилированы с чиновниками, в основном из спецслужб, которые на этом что-то зарабатывают. Такой бизнес отвечает за обеспечение конечных потребителей товарами первой необходимости. Иначе население там не смогло бы выжить. В буквальном смысле. За последние 30 лет там было несколько случаев массового голода.

Это закрытая экономика, которая взаимодействует с внешним миром сугубо по административным каналам. У них могут быть варианты отправки граждан на заработки — в Москве до войны были рестораны, которые содержались выходцами из Северной Кореи и которые зарабатывали валюту для своего правительства. Но всё это делалось под жестким контролем спецслужб.

Сценарий третий — социальный взрыв

Но я бы не исключал третьего сценария, когда по дороге что в Северную Корею, что в Беларусь система может взорваться от чрезмерного внутреннего давления. Существенное отличие России от Северной Кореи в том, что в последней люди в принципе не имели другого опыта, а у нас было почти 30 лет жизни в условиях достаточно большой свободы. Да, политические свободы с середины 2000-х сознательно ограничивались, но степень экономических и личных свобод до последнего времени оставалась высокой. Благодаря этому стали лучше жить не только элиты, но и десятки миллионов людей, которые сейчас составляют городской средний класс.

Все эти люди устали от войны, которую Кремль не собирается прекращать. В этой связи стоит вспомнить опыт Российской империи, которая накануне 1914 года имела достаточно развитую и быстрорастущую экономику и отнюдь не самую плохую бюрократию. Тем не менее к 1917 году бессмысленность мировой войны привела к накоплению массы противоречий в элитах и в обществе, что закончилось революцией.

Пока такой сценарий кажется маловероятным, и поэтому люди пытаются идти по привычному пути, задействуя имеющиеся связи, чтобы минимизировать риски для себя. Добежать до Кремля либо как-то иначе, через аффилированных лиц убрать свои компании из списков на национализацию. Это похоже на реакцию крупного бизнеса на дело ЮКОСа, когда каждый пытался защищать сам себя — и пусть остальных съедят. Отличие, однако, в том, что тогда, в 2003 году, была растущая экономика, и люди считали, что они сейчас сдадут Ходорковского, а дальше за ними не придут, потому что всем и так хватит — пирог рос.

Сейчас, наоборот, возникает понимание, что пирог расти не будет. Особенно хорошо это осознает крупный бизнес. Да, в 2023 году экономика продемонстрировала 3,5% роста, но все понимают, что это рост за счет государственных денег. А значит, дальше в хорошем варианте — стагнация, в плохом — финансово-бюджетная дестабилизация. Потому что военные расходы — это черная дыра, которую Минфин и правительство контролировать не в состоянии, она может поглотить всё.

И вот это ощущение, что пирог сжимается, а аппетиты тех, кто начал его делить, растут, может стать толчком для консолидации и коллективных действий бизнеса и бюрократии. Примерно как это было накануне президентских выборов 1996 года, когда олигархи и люди из высшей бюрократии понимали, что от смены власти они могут радикально потерять. Существенное отличие в том, что тогда силовики были слабее, в силу их провалов в первой Чеченской войне. Хотя даже на этом фоне они попытались совершить переворот между первым и вторым туром президентских выборов 1996 года. Когда организатор кампании «Голосуй или проиграешь» Сергей Лисовский и Аркадий Евстафьев, ближайший сподвижник главы предвыборного штаба Анатолия Чубайса, были задержаны на выходе из Дома правительства с «коробкой из-под ксерокса», в которой лежали $538 тысяч наличными. Тем не менее тогда силовики проиграли.

Сейчас силовой блок кажется на порядок сильнее. Но на самом деле очень мало информации о том, что в действительности происходит внутри него. Известны многочисленные истории с арестами статусных силовиков, которые инициировались конкурирующими ведомствами. История ЧВК Вагнера и мятеж Пригожина — яркий пример противоречий внутри силовых структур. Сейчас отношения между армией и ФСБ вряд ли стали лучше, чем они были год назад.

Именно поэтому при всей внешней стабильности путинской модели, якобы подкрепленной 87% на прошедших «выборах», я совершенно не исключал бы третий сценарий — с быстрым крахом этой модели, который на фоне нарастающего напряжения в обществе и противоречий в элитах может быть спровоцирован цепочкой случайных событий. Из аналогий, помимо февральской революции 1917 года в Петербурге, здесь можно напомнить историю режима Чаушеску в Румынии, считавшегося одним из самых жестких в соцлагере, — а также конец этого режима.

Андрей Яковлев
ассоциированный исследователь в Центре Дэвиса Гарвардского университета