22 июня. Единство и борьба противоречий

Военная и психологическая катастрофа начала войны стала гвоздем в сознании простых советских людей и в заднице их начальства с тех пор, как появилась отмашка  вспоминать и говорить на эту тему, не рискую схлопотать крупные неприятности. В поисках вразумительного ответа на шипы бесчисленных недоумений был придуман сказ о «вероломном» нападении подлой вражины, изображаемой неудержимой лавиной, гигантом, на которых работала вся Европа.

При этом о сравнительных параметрах Красной армии умалчивалось. Информация подавалась так, чтобы у советских граждан, приученных не сильно любопытствовать, психологически складывалось мнение, что силы были неравными в пользу нападающих. Не было вопросов – не было и темы.

При Хрущеве, когда с его же подачи языки развязались, и подробностями стали интересоваться, была запущена версия,  которая по сути своей звучит так: немцы во главе с Фюрером были умными, расчетливыми и качественно подготовленными. А советские Вани во главе с Вождем - дураками с кривыми руками и наивными мозгами, к войне не готовы. Такая версия была необходима для того, чтобы отреагировать на конкретные цифры о соотношении сил, свидетельствовавшие о многократном количественном превосходстве Красной армии перед Черной гитлеровской. Чтобы хоть как-то это объяснить, стрелку перевели на качество. И генералы с холуйными историками стали с жаром доказывать, что техника, дескать, по своему состоянию была сплошным  хламом,  горами бесполезного металла. Либо устаревшая, либо бракованная.

Что уже само собой  характеризовало ее создателей как неумех и халтурщиков.  Да к тому же досталась она дуракам-офицерам, которые, будучи запуганными сталинскими репрессиями 37-го года, из солдат формировали таких же безмозглых и затравленных пешек. Ну, а руководил и вдохновлял всю эту нелепую армаду злобный и близорукий тиран, который боялся Гитлера и позволил провести себя как инфантильного мальчишку.

В целом именно  в таком виде концепт 22-го июня сохранился и существует до сих пор в официозе генералов и политиков-путиноидов, а также в умах основной массы обывателя, закомпастированных на всех уровнях – в семьях, школах, вузах, в лояльных СМИ и официозном искусстве.

СУВОРОВСКАЯ АТАКА

Конец перестройки и начало 90—х приоткрыло архивы и, главное, создали атмосферу, в которой нелепость чудовищных потерь и разгрома летом 41-го остроту  вопросов к официальной версии только усилили. Взрывной успех  Суворова/Резуна в этой атмосфере был обеспечен, во-первых, тем, что он всю эту лавину информации очень складно систематизировал и в чем-то дополнил. А, во-вторых, выдвинул версию, которая сняла львиную долю вопросов,  разложив их по полочкам логики. Нелепости и идиотизмы обернулись толковостью и целесообразностью. А  поведение Вождя и его полководцев, включая растерянность до состояния прострации в первые дни войны, стали понятны. Не  удивительно, что книги «предателя Резуна» так резанули своим вызовом, что  породили настоящее цунами возмущения не только в отечественной среде политиков и историков, но и на Западе, включая Германию. Читатель ОПЕШИЛ – вот, пожалуй, подходящее слово для выражения эмоциональной реакции на эту публикацию.

Сила эффекта усугублялась еще и тем, что ее хулители обрушились на автора с такой тупой и оголтело-ругательной критикой, что своими нападками только добавили интереса и симпатий к нему. Ибо когда на конкретные факты и цифры в ответ сыплются только оскорбления, начинающиеся с клейма «предатель»,  которое в их обойме является главным и по сути единственным аргументом, у читателя воленс/ноленс возникает раздражение в отношении разбушевавшихся «праведников». «Ледокол» не просто взломал устаканившуюся благодать единомыслия на основе теории «неготовности к войне», но и очень быстро повел за собой целую флотилию последователей и популяризаторов суворовщины: Игорь Бунич, Марк Солонин, Юрий Фельштиский, Александр Никонов, Ирина Павлова, Александр Гогун, Владимир Невежин, Михаил Мельтюхов ...это лишь малая толика наиболее известных их имен.

Популярности Суворова среди читательской массы способствует еще и моральная составляющая его писаний, которую он развил. В российском обществе, помешанном на скрепах и патриотизме,  Суворов оказался, сам того не желая,  по направлению ветра. Спрашивается, кто патриотичней выглядит? Какой-нибудь генерал Гареев, ратующий за версию отсталости Советского Союза от Германии в 41-ом и неготовности к войне. Или автор, который поет осанну Красной армии, ее техническому превосходству и намерению напасть на Гадину, чтобы избавить мир от нацисткой чумы? И вполне логично объясняет катастрофу 41-го по сути досадным тактическим просчетом.

Прошло уже почти тридцать лет, а страсти не стихают. Любопытно, что при этом Суворов лично так и остается в противоречивом облике классика и  «предателя», «шпиона-бегуна». А вот его концепт – суворовщина - обрел собственное бытие. И оно удивительным образом адаптируется даже среди тех, кто автора не признает и порицает. Просто потому, что очень сложно, не противореча фактам и логике, оставаться в канонах  «политики миролюбия» и «стратегии обороны». Почему войска стягивались к границам и близ нее строились аэродромы и склады с горючим? Почему воинские части располагались так, чтоб река была позади, а мосты и приграничная местность не минировалась? Почему штамповались столь многочисленные стада танков - главной приметы наступательной войны? Отчего не создавались эшелонированные системы оборонных укреплений?...Наконец, для каких нужд миллионными тиражами печатались солдатские немецко-русские, русско-румынские, русско-венгерские, русско-финские  разговорники? И т.д. и т.п.

Не говоря уже о том, что вся патриотическая идеология тридцатых годов буквально пропитана теорией наступательной войны, квинтиссенцией которой стали  знаменитый пропагандистский фильм и песня «Если завтра война»(1938).

В общем, суворовщина как бы полулегализовалась. В том смысле, что в результате информационно-логической дозы, которую ввел Суворов и «суворовцы», пришлось отказаться от мифа о «миролюбивой политике» Сталина и признать ее «агрессивной». А также под напором массива данных согласиться, что и количественно, и качественно Красная армия была в разы сильней германской.

И уже только за счет этого можно признать, что Суворов совершил настоящий переворот в истории 22 июня. Хотя сама его версия продолжает оставаться спорной.

Причем среди тех, кто ее категорически не приемлет, есть люди, не прислушаться к мнению которых не позволяет глубокое к ним уважение. Среди них, в частности, и Леонид Радзиховский.

СПОРНАЯ ЛОГИКА

Признаться, когда впервые натолкнулся на его высказывания в адрес суворовщины, был удивлен их страстностью, столь не свойственной этому вдумчивому и ироничному человеку.

Ход рассуждений Леонида коротко можно свести к следующему. Он не возражает, что в своем идеологическом пафосе Сталин был агрессивен. И милитаризация страны была главным его приоритетом. Но одно дело – готовиться к войне. И другое – ее начать.  Для этого требуется план типа «Барбаросса», как у Гитлера. Но такого плана не было, во всяком случае – о нем не известно.

По версии Радзиховского, стратегически наступательная концепция войны была лишь брехней, военно-патриотическим пиаром для внутреннего пользования. На самом же деле Сталин Гитлера побаивался. И стремился не к экспансии, а наоборот – к Железному занавесу, к изоляции страны от чуждого, инородного Запада.  Сталин действительно в 40 и 41 играл мышцами: стягивал войска, проводил наступательные маневры, говорил о готовности бить врага на его территории. Но на самом деле он лишь отпугивал, реагировал в ответку Берлину на его приготовления к нападению.

В подтверждение своей гипотезы Радзиховский ссылается на поведение Сталина после войны. Мол, если бы он стремился к завоеванию Европы, то влил бы  ее Восточную часть в «семью советских народов». Но почему то ограничился лишь статусом сферы влияния. При этом оградился от Запада уже двумя железными занавесами, одним из которых – от Восточной Европы, куда советским людям запрещено было нос совать. В общем – та же последовательная самоизоляция.

Интересная версия. Вполне можно было бы ее принять с дипломатической неопределенностью – мол, имеет право на существование.

Вот только есть в этих суждениях важные неточности. Самая главная, пожалуй, это утверждение о том, будто не существует доказательств конкретных планов военного похода на Запад.  На самом деле, они есть. В частности, еще в  1993 обнаружен и обнародован документ Генштаба за подписью Жукова и Василевского, адресованный Сталину, под названием «Соображения по плану стратегического разворачивания сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками» (май,1941), в котором подробно – с адресами и сроками расписаны удары по главным и второстепенным направлениям. С тех пор количество их пополнилось. И в новейших исследованиях, например, у Солонина,  Никонова («Бей первым») перечисляются уже с десяток такого рода документов с картами и перечислением дивизий с указаниями, откуда и куда они должны продвинуться. Расписано буквально по дням. Причем, составленные на протяжении примерно с октября 1940 по май 41-го, они имеют четко выраженную последовательность и преемственность.

По поводу их бытует мнение, что это, дескать, планы ответных ударов при условии, если немцы нападут первыми. Однако, военные эксперты на сей счет только пожимают плечами. Как можно обеспечить планы военных операций, которые будут проводиться после вражеского вторжения, непредсказуемого ни по конфигурации, ни по срокам, ни по мощи? Ведь оно сразу же поломает всю схему. И даже если врага удастся остановить, ответные наступательные операции будут осуществляться уже экспромтом – по ситуации. Ты хотел наступать из Прибалтики на Варшаву, а придется главный удар наносить где-нибудь из Белоруссии или Украины.

Если исходить из версии Радзиховского, что агрессия Сталина ограничивалась лишь риторикой. И нападать он не собирался. Спрашивается, для чего и для кого тогда его военные разрабатывали все эти планы? Ведь не для публики же! Неужто по собственной инициативе - вопреки воле Сталина? Хотели показать Вождю, какие они крутые. Допустим. Но такое они могли себе позволить лишь один раз. И получив хмурую усмешку в ответ, вряд ли отважились идти с подобными «авантюрами» снова и снова. Но когда они клепают, один за другим, с десяток аналогичных прожектов, иначе как обработкой одобренного Свыше  не объяснишь.

Можно поспорить и на счет такого косвенного аргумента, как отказ от поглощения Восточной Европы после войны. По логике Радзиховского, Сталин должен был бы включить Польшу, ГДР, Венгрию...и дальше по списку в состав СССР. А почему, собственно? Управлять державой всепланетного масштаба – ох как непросто и накладно  даже такому империалисту, как «Вождь всего прогрессивного человечества». А вот сковать их в едином блоке, в сфере абсолютного влияния – это возможно. Что и было сделано в форме Варшавского пакта. Он и обеспечил пространство красного цвета, которым мог бы завершиться Великий освободительный поход.

В сущности, он ведь и начался. Правда, лишь в одном фрагменте – в нападении на Финляндию 25 июня 41-го, когда в критические для СССР дни более 300 самолетов бомбили мирные финские города, включая Хельсинки, Турку, Котко. Тем самым, вынужденно заставив северного соседа вступить в войну и блокировать Ленинград. Увы, на основном направлении противник опередил.

В сущности, с отказом от насквозь фальшивого мифа о «миролюбии Сталина» и признанием «наступательного» концепта военной доктрины Москвы, спор перешел в новую плоскость. А именно – в гадания на предмет возможных дат начала Похода ( и тут работает старая версия о «неготовности» Сталина к войне, его стремлению оттянуть ее еще на какой-то период). И уж о вовсе абстрактных рассуждениях, при каких обстоятельствах и в каком виде могла последовать  команда «Вперед!».

Характеризуя ситуацию вокруг 22 июня, Радзиховский по сути верно обозначил ситуацию неизбежности нападения одного из противников, когда с обеих сторон в течении нескольких месяцев идет концентрация гигантских военных ресурсов. По его логике, она ускорила решение Гитлера. Но тем самым, оставила открытым вопрос, а напал бы ли Сталин (и когда)? Предметом любых домыслов и спекуляций со смутной надеждой, что выплывут еще какие-то сверхтайные документы, чтобы поставить точку в споре.

Но этого может и не произойти. Либо документы уничтожены (ат), либо их еще очень долго не раскроют, либо их вообще нет, потому что конкретное решение было лишь высказано вслух, либо еще не высказано...В конце концов, за давностью лет увянет и интерес к этой теме. И вполне можно допустить, что через два-три поколения, когда люди совковой закалки окончательно выведутся, как мамонты, для молодежи война станет лишь рядовым фрагментом на бесконечной дистанции истории.

Да она и сегодня уже реагирует на все эти страсти совершенно индифферентно. Вроде некоего Сергея Шведова, который пишет Радзиховскому в ответку: « Меня этот спор не цепляет. Неинтересно. Знаю, что молодежь до 30 тоже - напрочь не волнует, не знает ни дат, ни фамилий военачальников. Волнует среднее/старшее поколение -как ЗАМЕНИТЕЛЬ политики. Бессмертный марш - ведь тоже заменитель реальных политических манифестаций. Будет в стране политика - все мгновенно забудут. Или на второй план уйдет.»

Владимир Скрипов