Вы здесь
Жизнь без войны. Глава 9
(Предыдущие главы: глава 1, глава 2, глава 3, глава 4, глава 5, глава 6, глава 7, глава 8)
9. Блатоманы и стиляги - война миров
По поводу этой главы меня долго мутили сомнения. Уж больно контрастным разночтивом она позиционируется в этом разделе. Но что поделаешь – у каждого времени свои краски и звуки. Они очень разные, в том числе – неприятные и непонятные через толщу лет. Только реконструкция прошлого будет неполной и фальшиво глянцевой, если их проигнорировать. В частности, если не вспомнить о таких ингредиентах жизни моего поколения, как «блатомания» и стиляжничание.
Сначала о блатомании. Спросите, почему не о криминале? Потому что речь пойдет не о преступности как таковой – она то уж точно категория универсальная, присущая любым временам . Различия лишь в масштабах и характере. Помнится, уже обосновавшись в Литве, из уст лектора общества «Знание» я услышал сравнительную статистику по видам преступности, которая поразила. Не воспроизвести сейчас уже всех этих цифр, но точно помню, что разрыв по некоторым из них со среднесоюзными был более, чем в десять раз. Другое: уровень преступности в лихие 90-е повсеместно - в том числе и в Прибалтике, был выше, чем когда бы то ни было. Но заметно поменялась ее структура – акцент сместился в экономический уклон.
Блатомания же интересна как компонент атмосферы, впитавшая в себя не самые сладкие «ароматы» послевоенного быта. Она стала атрибутом молодежной моды, возникшей в суровых условиях послевоенного быта с его разрухой, голодухой и нищетой. Это было эхо жестокой войны, превратившее «лихих людей» в своеобразных героев и авторитетов. И возбудившее манию подражания в одежде, манерах, жаргоне и поведении, призванных не быть, а «выглядеть» блатным.
Детские впечатления бывают весьма зоркими и сильными, поэтому в памяти прочно застряли картинки из 50-х. Безногие инвалиды на рынке и в электричках, скулящие под гармошку жалостливые песенки про «мать больную , что за копейкой не может руку протянуть». Синие от наколок голые дяди в бане. Ну, и – как же без них – развалисто вышагивающий кадратного формата крепыш с натянутой на глаза кепкой, особым образом распахнутой фуфайке и непременной золотой фиксой в ощеренном рту, выплевывающем семечки.
Примечательно, что по своему содержанию местный криминал был довольно убогим. Грабежи касс, магазинов, предприятий случались редко и обрастали столь бородатыми слухами, что больше смахивали на игру «сарафанного радио». А уж «взять банк» - это и вовсе было из области кино. А вот мордобой, драки – с поножовщиной и вплоть до убийств – были повседневным и привычным состоянием действительности. И я еще захватил времена, когда они принимали масштаб массовых побоищ – улица на улицу, квартал на квартал.
Именно хулиганская – выпендрежно-ухарская физиономия провинциального криминала, основным предназначением которой было «веселье» против скуки и серости бытия, копировалась и детишками в пору моего пацанчества. Та же фуфаечка над красными свитерками, челка, особая шатающаяся походочка, а главное – мимика лица с прищуром, призванная изобразить скрытую угрозу, лихость, отчаянность, готовность «порвать» любого, кто «залупится».
Ну и, конечно, приобщение к жаргону и мату, с придумыванием и собственных словечек. Более того, среди мальчишек моей школы существовал даже целый искусственный язык, образуемый путем коверканья до неузнаваемости слов. Он играл знаковую роль, означающую принадлежность к привелигированной, особо «блатной» касте.
Соотвественно одежке было и поведение. Школьная курилка в туалете – это бесконечные рассказы о «подвигах» местных блатных, байки о личных знакомствах с ними. Игра в самодельные карты, курение чуть ли не с десяти лет. Трудовые навыки с обретением мастерства в изготовленим финочки, а то и кастета. На практике они использовались, конечно, достаточно редко – служили в основном для куража, для пугалок в жанре «Дай десять копеек» или «Дай закурить». Но, как любое оружие, его массовость потенциально увеличивала опасность применения. Игра в «жошку» - с подбрасыванием внутренней стороной ботинка кусочка кожи с щерстью, утяжелонного свинчаткой . Вечерние шатания по темным улицам «кодлами» в поисках приключений. Блатные нормы отражались даже на учебном процессе: отличники были не в чести, считались «маменькиными сыночками», поэтому даже таланливые ребята предпочитали держаться на уровне троечников.
Все это было весьма типичной и масштабной приметой времени. До определенного момента казалось, что культ блатного – явление, характерное для определенных мест: глухой провинции, соседства с территориями ГУЛАГа. Что питательной средой его были убожество «городков Окуровых» и повышенный процент уркаганов, оседающих после отсидки близ зон. Однако, поездив по стране и оглядевшись, пришел к выводу, что географический фактор здесь играет лишь прилагательную роль. Отголоски того, что запомнилось с детства, встречались позже и в Больших городах. Да и в Прибалтике мои литовские и польские приятели, ностальгируя по отрочеству, рисуют примерно тот же мир кодл, драк, «авторитетов» и т.п. Причем, обычно рассказывается с этаким смаком, с хвастливой задоринкой даже. Мол, вот какой крутой я был в пацанчестве. И даже сам Владимир Владимирович с удовольствием вспоминает иногда жаргон питерских подворотен.
По моим наблюдениям, шлейф этот, пиком которого стали сороковые, тянулся еще долго. В Больших городах он ушел в глухую периферию уже в годы оттепели, в провинции – только в 70-е. Помню, как в году этак 69-м, уже будучи студентом, приехав на побывку к родителям, был шокирован рассказом милиционера – отца одного из приятелей, о трех убийствах за один праздничный Первомай. Особенно поразила их «проза»: посреди белого дня, посреди улицы один подросток пырнул другого за то, что тот отказался дать ему рубль.
Примечателен и механизм этого ухода. Альтернативой блатомании стало стиляжничанье. Как явлением молодежной культуры, оно явилось в виде «заразы», превнесенной Международным фестивалем молодежи и студенетов 1957-го. Стиляги с их брючками –дудочками и рубахами с попугаями, с прическами–коками и буги-вуги, это была одна из ярких примет окошка «оттепели». И не просто вызов культуре комсомольского занудства, но и контрверсия блатомании в молодежной субкультуре.
Особенно хорошо это просматривалось в социуме моего «городка Окурова». Стиляжничание, как и все новые веяния, докатилось до нас с запазданием, как минимум, года на три. Первые стиляги появились вместе с чарльстоном в самом начале 60-х. Именно на танцплощадке в городском парке мы - пацаны, которых в «клетку» еще не пускали, через рейки ограждения, как в зоопарке, жадно впитывали эстетику брюк, натянутых с мылом и черных туфель с красными шнурками, женских причесок а ля «Бабетта идет на войну» и юбок-колоколов . А потом дома затевали войны с родителями за право ушить штаны так, чтобы их затем одеть, требовалось вставлять в них замки до колена.
Примечательно, что по своему социальному составу явление это стартовало как элитное. Первыми стилягами в основном были дети всевозможного начальства и из интеллигентных семейств, сконцентрированных в центре города. Блатомания же отражала нравы и эстетику избушечных окраин с кривыми улицами и высоченными заборами, с названиями, от которых разило махоркой – Форштадт, Слобода... Оттуда с мрачным прищуром тот мир наблюдал за невиданным поветрием. И и между ними сразу же возникло тяжелое напряжение, готовое перерасти в войну.
Но ...не переросло, ограничилось отдельными инцидентами. Одним из жерт этого противостояния стал мой самый близкий друг детства, за несколько дней до своего восемнадцатилетия погибший от финки блатного.
Не переросло, потому что веяния времени превратились в сильные свежие ветры, а кое-где, даже в бури, выдувающие этот затхлый дух сталинской эпохи. Причем не только эстетически, но и содержательно. Потому что «оттепель» заметно оживила, развеселила и мирки провинции, превнеся в них и забавы, и мотивы, вдохновившие молодежь. Фронда в виде подражания западным модам была лишь первым шагом и внешним проявлением ее восстания против ублюдочной атмосферы стойла, в котором находилась в послевкусье сталинской эпохи. Стиляжничание стало формой вызова, первыми столбиками, заявившими о том, что молодые люди ощутили себя как особый социум, как некая дистанция между отцами и детьми. Вместе с танцами и западными щлягерами на «ребрах», а вскоре – и на магнитофонной ленте, пришла и бардовская «романтика», фантазии и мечты о космосе, мода на поэзию и западных писателей (Ремарк, Сэллинджер). Даже жаргон возник альтернативный, типа: «Эй, чувак, снимай пиджак, выходи на центр круга...».
По совокупности все это создало образ нового молодежного героя, в котором ценилась природная красота, оригинальность в одежде и речи, начитанность , широта интересов . Героя-драчуна сменил знаток новомодных танцев и мотивов, английских словечек и имен кумиров западной эстрады. Именно они теперь стали покорителями сердец красавиц, которые также стремительно стали менять свои имиджи. Даже приключенческий мотив нашел себе альтернативу – в виде борьбы с властью в виде комсомольских опричников и милиции, которые поначалу вели даже «боевые действия» в виде отлавливания стиляг с последующей публичной стрижкой и распарыванием узких брюк. По совокупности все это было настолько привлекательнее и развлекательнее блатной эстетики, что мания из нее стала выходить как воздух их продырявленной шины.
В общем, очень быстро стало очевидным, кто победит в этой «войне миров». Это почувствовал и сами блатные, которые в конце концов предпочли адаптироваться хотя бы внешне под новые веяния. А куда им было деваться, если «молодняк» утратил к ним интерес, перестал уважать и подражать.
И это еще одна, как мне представляется, важная примета для поколения «шестидесятников» . Стиляги хоть и подпитывались Западом, но это была лишь оболочка, кокон для того, чем он стал быстро наполняться. Начавшись с апломба, с вызова, молодежь эпохи «оттепели» закончила романтиками невиданной прежде лирики в стиле «За туманом», в котором замкнулась, когда был окончательно уничтожен последний «остров иллюзий» о гуманной версии социализма. Час и место этого рокового события мы в этом, 2018-м году вспомнили. Его раздавили в августе 1968-го гусеницы советских танков на улицах Праги.