Вместо краткой шоковой терапии в России происходит затяжная шоковая психиатрия

Насколько долговечна выстроенная Владимиром Путиным политическая и экономическая система — тема многих анализов и рассуждений в России и за рубежом, породившая целую отрасль прогнозов и комментариев. Некоторые обозреватели давно утверждают, что системные экономические проблемы (эндемическая коррупция, плохой бизнес-климат, чрезмерная зависимость от углеводородных доходов) и усиливающийся авторитаризм в конечном счете приведут к разрушению системы. Украинский кризис и последовавшее за ним падение нефтяных цен, начавшееся в 2014 году, дали богатый материал для предположений, что путинизм ожидает очень жесткая посадка: фаталисты стали предрекать неизбежный коллапс. Другие аналитики, изучая серьезные вызовы, с которыми столкнулась Россия, как структурные, так и вызванные определенными событиями, указывают на признаки восстановления после экономического спада 2014 года и и считают, что в обозримом будущем Кремль сможет выкарабкаться из тяжелого положения (выкарабкаться куда? в новое тяжелое положение? - ЭР). Многочисленные поклонники Путина, в свою очередь, указывают на заоблачный уровень его популярности и дерзкие внешнеполитические ходы. Они настаивают, что это запутавшийся, лишенный твердого руководства Запад, а не энергичная и прагматичная Россия приближается к катастрофе.

Пытаться предсказать, когда разрушится путинский режим, — дурацкое занятие, и за это я не берусь. Траекторию России в краткосрочной (и среднесрочной) перспективе будут определять тысячи решений, которые еще предстоит принять, и события, которые мы, вероятно, не в силах даже предвидеть.

Неглубокий анализ часто основывается на кратком временном периоде и узком наборе индикаторов. Недавние эмоциональные заявления, что российская экономика и рубль находятся в свободном падении, сейчас выглядят преждевременными, но не солиднее смотрятся и хвастливые слова Путина в начале 2015 года, что Россия якобы уже пережила худшую часть кризиса. Кто-то исходит из того, что ожидаемое в 2017 году возвращение к экономическому росту (пусть и слабому) возвещает об окончании кризиса, а кто-то настаивает, что фокус кризиса всего лишь сместился с ВВП и рубля на сокращающиеся реальные доходы, федеральный и региональные бюджеты и баланс российского корпоративного сектора. Объявленное сокращение военного бюджета России 2016 года на 5% можно воспринимать как проявление паники, показывающее, что режим быстро теряет свои возможности, а можно — как разумную меру, спокойно принятую правительством, которое по-прежнему контролирует ситуацию.

Но что бы ни случилось, экономика будет играть огромную роль в судьбе путинизма. Я не пытаюсь делать широкомасштабные предсказания, у меня лишь несколько наблюдений — прежде всего, касающихся того, что распространенные представления о недавней экономической истории России полны ошибок, затрудняющих оценку текущей ситуации и возможной будущей траектории.

Есть аналитики, которые считают, что Кремль не пойдет на глубокую структурную экономическую реформу из-за печального опыта горбачевской перестройки.

Разумеется, на самом деле перестройка не включала никаких радикальных структурных реформ. Горбачев полностью исходил из предпосылки что социализм — вполне жизнеспособная экономическая система, которой для процветания необходим лишь некоторый ремонт: улучшенное централизованное планирование и более жесткая трудовая дисциплина. Горбачевские полумеры, далекие от серьезных осмысленных реформ, не воскресили социализм и не заложили фундамент для новой постсоветской рыночной экономики. Перестройку вряд ли можно рассматривать как модель глубокой структурной реформы, позитивную или негативную.

Еще одна странная мысль заключается в том, что Россия должна избегать рыночных реформ, потому что злокозненный Запад и его наивные российские приспешники в 1990-х годах уже навязали ей неолиберальную экономическую политику — с катастрофическими результатами. На самом деле состояние экономики в «лихих 1990-х» было куда более сложным и почти полностью противоположным расхожим представлениям. Основная идея Горбачева — сохранение социализма — означала, что к моменту окончательного распада СССР в 1991 году у государств-наследников были лишь задатки институтов, необходимых для рыночной экономики. России пришлось подниматься из-под обломков прежней советской экономики. В стране не было фондового рынка, коммерческих банков, законодательства, применимого к коммерческой сфере, законов, препятствующих монопольным сговорам и рэкету (они очень пригодились бы для борьбы с финансовыми пирамидами, процветавшими в первые постсоветские годы), а налоговая система не была приспособлена к растущим доходам в рыночной экономике. И это лишь некоторые из проблем. Десятилетия социализма в сочетании с продолжительным спадом цен на энергоносители привели к банкротству страны, и то, что в 1980-х годах не было сделано ничего для перехода к рынку, стало причиной хаоса при попытке построить сложную рыночную экономическую систему без институционального фундамента.

Более того, если бы шоковая терапия была олимпийским видом спорта, а Польша Лешека Бальцеровича — примером идеального исполнения, заслуживающего судейской «десятки», то Россия Егора Гайдара могла бы рассчитывать разве что на «четверку», да и то при снисходительности арбитров.

Начало реформ в России было многообещающим — произошло болезненное, но неизбежное освобождение цен на большинство товаров. Но, в отличие от Польши, российский Центробанк не смог удержать под контролем объем денежной массы и допустил сильнейшую инфляцию. Правительство настаивало на поддержании весьма низких внутренних (по сравнению с экспортными) цен на сырье — якобы чтобы защитить российскую промышленность при переходе к рыночной экономике. На практике двухуровневая ценовая структура позволила небольшой группе россиян извлечь немалую прибыль, играя на разнице. Так начались карьеры олигархов, а государственная казна лишилась крайне необходимых доходов. Приватизация в том объеме, в котором она произошла, была непрозрачна. В результате немногочисленная группа обогатилась, но не удалось ни разрушить монополии, ни реформировать управление предприятиями, а государственная казна опять же оказалась в проигрыше. Большинство компаний реорганизовывали не так, чтобы они стали более эффективными, а так, чтобы их руководители максимально обогатились.

Критики «лихих 1990-х» правы в том, что западные партнеры в это время давали множество экономических советов, но большую их часть в России просто игнорировали. Политика России до кризиса 1998 года лишь внешне напоминала шоковую терапию в польском стиле или ортодоксальную неолиберальную экономику. В итоге, перефразируя Строуба Толботта, можно сказать, что Россия получила шок в полном объеме и никакой терапии.

Советским гражданам внушали, что капитализм — дьявольская система, при которой горстка баснословно богатых безжалостно эксплуатирует нищающие трудящиеся массы, у которых нет никаких прав и законных возможностей.

Обнаружив, что им предстоит строить капитализм на руинах социализма, россияне явно стали строить его, основываясь на представлениях советских времен, которые имели мало общего с западной практикой.

Парадоксально, но восстановление экономики при Путине произошло тогда, когда Россия перестала подражать Западу, отказалась от западной экономической опеки, «поднялась с колен» и стала проводить независимую политику, сообразуясь лишь со своими собственными интересами. И опять же действительность оказалась значительно сложнее и разнообразнее, чем расхожие стереотипы.

Прежде всего, ключевым элементом путинского восстановления был циклический подъем цен на сырье, никак не связанный с политикой Кремля. В отличие от его неудачливых предшественников, Путину не пришлось на ходу придумывать, как справиться с недостатком средств.

Во-вторых, Путин, хотя и не получил экономического образования, способен распознать экономический талант, когда встречается с ним. Он доверил макроэкономическую политику таким компетентным специалистам, как Алексей Кудрин и Герман Греф. Они достигли впечатляющих результатов — снизилась инфляция, уменьшился внешний долг России, исчезли задержки зарплаты и пенсий, удалось сбалансировать бюджет, основаны фонды для управления углеводородными сверхдоходами. Короче говоря, они наконец осуществили рыночно-ориентированную макроэкономическую политику — спустя значительное время, после того как Запад перестал давать России советы в этом отношении.

По иронии судьбы Россия никогда не следовала западным экономическим рецептам так пунктуально, как в те времена, когда Кремль публично отрекся от Запада и его «извращенного» пути.

В-третьих, именно в этот период случился бум западных инвестиций и торговли с Западом. Россия подключилась к западным финансовым рынкам, у нее появились бизнес-интересы на Западе, она привлекала все больше иностранного капитала, преимущественно западного. Более того, в путинские времена представители российской элиты лично интегрировались в западную систему, скупая недвижимость в странах Запада, давая своим детям там образование, основывая компании и даже получая двойное гражданство. Так что вопреки мифу о «выскальзывании из оков» Россия при Путине стала по-настоящему интегрированной с Западом — и процветала, как никогда прежде. Если бы было не так, после 2014 года Россия могла бы не обращать особого внимания на западные санкции и ей не пришлось бы попрошайничать, чтобы финансировать растущий дефицит бюджета или поддерживать шаткий баланс корпораций.

Несмотря на несомненную тяжесть положения России, все, кто предсказывал быстрый экономический коллапс, ошиблись. «Путиномика», несмотря на ее тенденцию к подавлению инициативы и разрушению благосостояния, вряд ли окажется такой же пагубной, как советский социализм. Но ведь даже социализм продержался несколько десятилетий в состоянии стагнации, прежде чем испустить дух. Более того, не так, как в «лихие 1990-е», в России сейчас есть большинство базовых институциональных элементов рыночной экономики, не говоря о команде компетентных экономико-политических менеджеров, которые пока достаточно неплохо справляются со случившимся после 2014 года спадом. Сохранив в трудный период экономику потрепанной, но не разрушенной, теперь они доказывают необходимость радикальной реформы, которая поможет России пережить длительный период дешевых энергоносителей и сильной международной напряженности.

С другой стороны, нынешний ортодоксальный подход к экономике оказался под огнем критики Сергея Глазьева и близких к нему по взглядам членов «Столыпинского клуба», которые выступают за придание экономике толчка путем массивного правительственного финансирования «национальных проектов» и за реиндустриализацию как двигатель нового экономического взлета. Путин давно держит Глазьева на позиции советника, хотя и не особенно обращает внимание на его экономические советы.

Если Путин когда-нибудь решит сделать Глазьева ответственным за экономическую политику, то можно ожидать, что Россия быстро превратится в большую, холодную и вооруженную ядерными боеголовками Венесуэлу, и катастрофическая развязка будет предрешена.

Конечно, пока не видно признаков того, что Путин вообще чувствует какую-то особенную необходимость выбирать между систематическими рыночными реформами и возвращением к командной экономике. Как заметил Максим Трудолюбов, Кремль не проявляет расположения ни к одному из предложенных средств от нынешней экономической болезни, а управляемый застой кажется ему лучшим решением, чем потенциально разрушительный рост. Не выбирая ни одну из программ, Кремль делает ставку на попытки кое-как выбраться из тяжелого положения — на долгий период медленного роста (если не падения) экономики, после которого Россию снова спасет следующая циклическая фаза роста цен на энергоносители. При имеющихся альтернативах это может показаться самым безопасным курсом. Но имеет смысл помнить, что Россия пережила внезапные резкие падения экономики в 1998-м и 2009 годах, а затяжная изнурительная болезнь брежневской стагнации погубила Советский Союз.

Если Кремль будет избегать назревших структурных реформ и ограничится косметическим ремонтом, опасаясь разрушительных последствий вроде тех, которые принесла перестройка, Путин рискует получить урок настоящей перестройки в самом жестком варианте.

Керк Беннет