Общественно-политический журнал

 

Мемуары

Мой Друг Пупок

«Уезжай, голубчик! Если отпустят, обязательно уезжай! Это самый важный шаг в твоей жизни и самый правильный», сказал мой друг Илья Давыдович Пупко. Близкие друзья шутливо называли его «Пупок», поменяв местами две последние буквы в фамилии.

Мы сидели на старинном кожаном диване в его кабинете в квартире на Греческом Проспекте Ленинграда, которая перешла ему в наследство от отца. Я приехал попрощаться с ним после того, как весной 1977 года мы с женой подали документы на эмиграцию из СССР. Дружили мы не так уж долго, лет шесть или семь, после того, как познакомились на одной научной конференции, сошлись быстро, почувствовав друг в друге родственные души и обнаружив множество общих интересов. Специальности у нас были сходные — оба работали с медицинскими электронными приборами, оба любили изобретать всякие занятные штучки. Правда, он — в закрытом учреждении, а я — в открытом медицинском НИИ. Жили мы в разных городах, виделись не так уж часто, но переписывались и перезванивались постоянно. подробнее ⮞⮞⮞

Почему мне отвратительна Терешкова

Терешкову я не люблю. И не потому, что как космонавт она не блеснула и даже хуже того. Ее-то и отобрали в рекламных целях, ради качеств будущего общественного деятеля. Но и там она выезжала на кривой козе сомнительной космической славы. И не оттого не люблю, что не нравится мне отсутствие у нее не то, что харизмы, но даже обаятельности – у дамы! Зато налицо сухость, доходящая до черствости, и конформизм. Да что там конформизм – принципиальная сервильность, означающая приспособляемость к любой власти, даже такой как путинская, и при этом, что закономерно, барская высокомерность в отношении к тем, кто ниже на социальной лестнице. Хотя и поэтому тоже. Но вообще-то нелюбовь моя давняя, старинная и этой личной, понимаешь, неприязни на днях аккурат 46 лет стукнет… подробнее ⮞⮞⮞

«Нельзя помогать тому, кто сам себя не защищает»

Теперь я был в новой камере, не зная случайная она или неслучайная, но в ней происходило слишком много событий, для обыкновенной камеры в довольно спокойной московской тюрьме. В ней была собрана часть тех, кто уже прошел через суд, написал кассационные жалобы и ждал, по преимуществу, в них отказа и вступления приговора в законную силу после его подтверждения следующей судебной инстанцией. У меня Верховным судом РСФСР. До кассации можно было ознакомиться и написать замечания на протокол судебного заседания. Как и следовало ожидать опытный секретарь суда (все же городской суд) не записал почти ничего, что имело значение для дела и потому мой приговор выглядел чуть более обоснованным, чем это было в суде. Впрочем, замечания к протоколу (мои и адвоката) хотя и прилагались к жалобе, но их, конечно, никто не читал. Потихоньку мне становилось ясно, что лагерный срок был мне определен во время следствия. Я только не знал на каком этапе — для этого более четко надо было понимать чего добивалась от меня гэбня. Как раз на «осужденке» я уже в ноябре понял, что забыл и о мамином и о своем дне ангела. Но приобрел еще один очень важный для меня в дальнейшем опыт. подробнее ⮞⮞⮞

Сергей Григорьянц: Тюремные записки, «Бюллетень «В»

Мне остается только строить догадки о том, что послужило причиной моего ареста. Может быть у них были какие-то более далеко идущие планы — судя по судьбе Синявского и моего однокурсника Козлова,  которому «нашли» влиятельных родственников за границей. Но на первых порах, вероятнее всего, причина была одна: если человек пишет об эмигрантской литературе, переписывается с заграницей, получает оттуда книги, получает даже газету из Парижа (да еще у меня были там родственники), поддерживает отношения с Ниной Берберовой, сотрудником «Русской мысли», членом НТС Александром Сионским, переписывается с Натальей Кодрянской — то есть ведет себя совершенно непристойным образом — он должен сотрудничать с правоохранительными органами. Что говорить, я действительно был знаком с массой людей, которые чрезвычайно интересовали КГБ. Вокруг меня был целый ряд «подозрительных личностей», начиная с Шаламова, Некрасова и Параджанова. Но предъявить в качестве обвинения мне было нечего. подробнее ⮞⮞⮞

«Певцы и вожди»

Имя Владимира Фрумкина, музыковеда и радиожурналиста, много лет работающего в Вашингтоне на «Голосе Америки», неразрывно связано с тем странным, возникшим в шестидесятых годах музыкально-литературным жанром, который получил впоследствии название «авторская песня». Название, однако, не слишком удачное: что значит «авторская», – ведь у каждой песни есть автор. Именно Владимир Фрумкин вслед за профессором из Оксфорда Джерри Смитом предложил гораздо более точный термин «гитарная поэзия».

В середине шестидесятых годов, когда в моем родном Ленинграде, на улице Правды, 10 (случайно ли, что попалась улица с таким именем?), в Доме культуры работников пищевой промышленности, возник первый клуб «гитарной поэзии» «Восток», объединивший молодых питерских авторов, Владимир Фрумкин, не в пример большинству своих музыкальных коллег, решительно встал на сторону нового и во многом спорного жанра, став ведущим литературно-музыкальных вечеров в «Востоке». подробнее ⮞⮞⮞