Дна всё еще не видать…

Взгляд на американскую эмигрантскую жизнь изнутри – заметки несоциолога

«Наши соотечественники... ввергают себя в череду самых разнообразных перегрузок. И что мы имеем на выходе? Какая "химия" заявляет о себе?» – спрашивает профессор социологии МГУ Н.Е. Покровский в интересной статье «Штрих-код русской судьбы в Америке» (Intelligent.ru, 2006).

Перегрузки, о которых идет речь, обрушиваются на российских граждан, переехавших в Америку в годы, как он выразился, "перестроечного исхода". С жизнью русских (в небольшом городке в Индиане, неподалеку от Чикаго) автор статьи знакомился, по его словам, "с научным интересом и в стиле включенного наблюдения". За мои 42 года жизни в США я встретил множество выходцев из СССР, но научного наблюдения за ними не вел, к тому же общался (и общаюсь) преимущественно с иммигрантами предыдущей, доперестроечной волны. Поэтому я готов честно признать, что профессор Покровский знает свой предмет – переселенцев нового образца – лучше меня. Откликнуться же на его статью меня побуждает ощущение, что автор порой сгущает краски, а некоторые его замечания и выводы сделаны чересчур поспешно и не всегда обоснованно.

Кроме того, они как бы повисают в воздухе – поведение "наших" в Америке описано без попытки осмыслить его истоки. В самом деле, почему они, эти устремившиеся за океан люди, ведут себя именно так, а не иначе? Откуда берутся те привычки, пристрастия, антипатии, неврозы, которые с удивлением обнаружил в своих бывших согражданах автор статьи? "В принципе, социологи не должны высказывать оценочные суждения, - говорит Никита Евгеньевич в конце своих заметок. - Социологи ставят диагноз". Пусть так. Но мне, несоциологу, предлагаемый автором диагноз временами напоминает перечисление симптомов. "История болезни", ее происхождение, ее корни - все это оказалось за рамками статьи. 

Об этом я и порассуждаю, вынося в название главок цитаты из статьи Никиты Покровского.

"Считается особой доблестью обдурить госсистему"

Еще бы! Может ли иначе относиться к "госсистеме" бывший гражданин  всесильного и всепроникающего государства, которое владело всем и вся и, вдобавок, пело ему от его же имени:

И где бы я ни был, и что бы ни делал –
Пред Родиной вечно в долгу...

Граждане же, со своей стороны, сочиняли и пели свое:

Гудит, как улей,
Родной завод.
А нам-то х...ли?
Е.....  он в рот!

А этот фольклорный лозунг-призыв помните? "Дадим стране угля! Хоть мелкого, но до х..!"

Пропитанная цинизмом "система ценностей" советского человека не улетучивается в одночасье. Избавление от нее – долгий и сложный процесс, успех которого зависит от многих факторов: мотивов отъезда, внутренней культуры, образованности, возраста, но более всего, как мне кажется, от того, осознал ли ты необходимость перемениться и хватает ли у тебя на это воли и сил...  

Растворенный в нашей крови цинизм мешает нам нормально, непредвзято воспринимать наших новых сограждан. "Ты заметил, – сказал я как-то приятелю, – что американцы, когда открывают тугую дверь, норовят ее придержать, чтоб не стукнула идущего следом? Иногда – даже не посмотрев, есть ли там кто-нибудь сзади. Условный рефлекс заботы о людях..."   "Не обольщайся, – парировал приятель. – Это он не о ближнем своем печется, а о себе, любимом.  Не хочет, чтобы ты его засудил, если дверь врежет тебе по лбу!"

"Найти щель в законодательстве, особенно налоговом..."

По свидетельству Н. Покровского, иммигранты, в поисках "щелей",  досконально изучили американские законы, в частности, "все без исключения прекрасно знают нюансы иммиграционного законодательства и ориентируются в том, как его обойти..."

Но вот что интересно: знание тончайших нюансов сочетается с непониманием сути американской юридической системы, ее основ. Над ней иронизируют, потешаются, ее ругают за дотошность, буквоедство и мягкотелость, от нее требуют большей решительности и жесткости – то есть того, чего мы вдоволь насмотрелись и от чего настрадались у себя дома... Нас раздражает и удивляет законопослушность американцев. Странный народ: прав у них и гражданских свобод – навалом, а ведут себя робко, постоянно оглядываются на закон. На знак "стоп" останавливаются неукоснительно, даже когда перекресток пуст, как Сахара!

"Никто не едет в Америку за духом свободы"

О ком это сказано? Если автор имел в виду один лишь "послеперестроечный исход" - все равно этот вывод представляется мне слишком уж категоричным. Правда, заканчивается статья оговоркой о том, "что социология, даже в формате наблюдений, рисует картину широкими мазками. Индивидуальные детали могут растворяться. Таков принцип". И все же, читая это самое "Никто не едет...", трудно отделаться от ощущения, что мазок этот – не просто широк, но огромен, и сделан он одной черной краской. Так и подмывает спросить: россиянина не колышут американские свободы потому, что в постсоветской России этого добра – хоть отбавляй, так что ехать за свободой в Америку – это как ехать в Тулу со своим самоваром? И если это так, что ж  "ищет он  в стране далекой, что кинул он в краю родном?" Н. Покровский именует иммиграционную волну последнего десятилетия "экономической", и на вопрос "Что побуждает их к иммиграции?" отвечает так: "Прежде всего экономические причины". Не буду спорить с автором, ему виднее. Похоже, что он прав. Но вот что интересно: перебравшиеся сюда (даже недавно!) россияне заметно отличаются от тех, которых я наблюдал в Петербурге и Москве летом 2002 года. Другие лица – менее хмурые и жесткие, другая осанка – более раскрепощенная, другая реакция на оппонента во время спора – менее бурная. Может быть, эти люди, садясь в самолет, и не говорили себе: "Я еду за свободой", но разлитая в воздухе атмосфера свободы, доброжелательности, цивилизованности, как видно, действует на нас помимо нашей воли.

Вообще говоря, "дух свободы" – загадочная субстанция, похожая на мощное энергетическое поле, даже случайное соприкосновение с которым может оказаться судьбоносным.  Знаю это по собственному опыту.

В конце августа 1965 года я впервые в жизни оказался вне пределов СССР. Меня, молодого члена Союза советских композиторов, включили в большую группу работников искусств, отправлявшуюся на Эдинбургский фестиваль – с заездом в Лондон. Это было редкостью в те времена – попасть в капстрану без предварительной проверки-проварки в стране социалистического лагеря. На то, что выпустят, надеялся мало.

И вот я в британской столице. Сумасшедший бег по знаменитым улицам и площадям, по музеям и паркам... Где-то на третий или четвертый день обращаю внимание на местную публику. И тут приключилось нечто странное. До меня вдруг дошло, что я – в ином, непохожем на мой, мире. Мире более свободном и человечном. Я ощутил это кожей, всем существом. "Дух свободы" перестал быть абстракцией, он материализовался в шедших по улице людях. У них было непривычное для меня, спокойно-доброжелательное  выражение глаз и лиц, иная манера держаться и общаться – прямая, непринужденная, без настороженности, без опасливых оглядываний по сторонам, без боязни посторонних глаз и ушей. Они излучали независимость, уверенность в себе, внутреннее достоинство. Думаю, что если бы не этот "момент истины", вряд ли бы я – при моей органической нелюбви к конфронтации и склонности к компромиссу – решился на отъезд, да к тому же еще и столь ранний (документы были поданы в октябре 1973 года), когда ты автоматически превращался в изгоя, отщепенца, предателя, вечного безработного...

Образ свободы, явившийся мне на лондонской улице, неудержимо влек за собой, как доктора Фауста – образ юной Маргариты. Он помогал мне и потом, в трудные времена привыкания к новой жизни, когда я учился дышать воздухом иной культуры, если – не иной цивилизации...

"Чужая культура доведет до невроза кого угодно"

Прав ли автор статьи в этом своем утверждении? Как и в том, что в "любом случае переезд через океан на ПМЖ сопряжен с огромными перенапряжениями, прежде всего психическими"? Был бы прав, если бы не очередной "широкий мазок" – "в любом случае". Потому что, по моим наблюдениям, перенапряжения бывают огромными, но бывают и средними, а бывают и вовсе малыми. Многое зависит от того, откуда ты уехал и где приземлился.

Долгие годы жизни на Западе привели меня к мысли, что трудности адаптации прямо пропорциональны расстоянию между культурами – "чужой" и твоей, родной в доску. Чем шире дистанция, тем больше проблем. Дистанция, само собой, не пространственная. Граждане бывшей ГДР вот уже четверть века лет живут в одном государстве с гражданами бывшей ФРГ, но многие из тех, кто постарше, все еще ощущают себя "внутренними эмигрантами", ностальгируют по скудной, убогой, но предсказуемой и стабильной жизни при выморочном "зрелом социализме". Что же тогда говорить о гражданах страны, прожившей под тоталитаризмом три четверти века, родившихся и росших в ее объятиях – и оказавшихся в стране, уже более двух веков живущей по законам либеральной, джефферсоновской демократии? Особенно мучителен для нас процесс освоения новой системы ценностей, даже если ты уже наслышан о ней и заранее принял ее как свою.

"В Америке очень хорошо и интересно, если знаешь, что рано или поздно вернешься в Россию"

Этот вывод Никиты Евгеньевича – самый загадочный из всех. У людей, переехавших сюда, чтобы начать новую жизнь, я такого комплекса сидения на двух стульях не встречал. Приезжающие в командировку или по студенческой программе "Work and travel" (она обычно занимает четыре месяца) – другое дело. От них можно услышать, что их тянет домой, к родным и друзьям, в привычный, налаженный быт. Эти мотивы порой звучали в интервью, которые я брал у временно проживающих в США для "Голоса Америки". Кстати, "временные" сплошь и рядом, правдами и неправдами – остаются насовсем...

"Мнения и суждения отличаются необычайным радикализмом"

Есть этот грех, нет спору. И не только у "новеньких", которых "включенно наблюдал" в Индиане социолог Покровский. Помню, как мой знакомый, ветеран Великой Отечественной, честил американскую армию за неумение воевать. Потому как чрезмерную гуманность проявляет. "У нас в польской деревне солдата убили – так мы ее с землей сровняли, ни одного из местных в живых не осталось. Чтоб другим неповадно было. Сталин был прав – только так и можно победить". Ветеран прожил в Америке четверть века – и ничего не понял, ничему не научился.

Уроки западной толерантности осваиваются нами медленно, со скрипом, с сомнениями в ее ценности и нужности. "Они говорят: "терпимость", "терпимость"! – взвился как-то давно мой добрый друг Наум Коржавин. – А на самом деле – никакая это не терпимость, а равнодушие, больше ничего!" 

Вместе с радикализмом привозим мы с собой и презрение к компромиссу. И вот почему: мы привыкли расценивать компромисс как поражение и не понимаем, почему западные люди с таким пиететом говорят об умении найти компромиссное решение и разрядить конфликт. Это очень точно подметил и объяснил в свое время Владимир Лефевр в книге "Алгебра совести" (Lefebvre V.A. Algebra of concience, Dordrecht-Holland, 1982).

"В США можно видеть подлинный интернационал бывших соотечественников"

Н. Покровский с удивлением замечает, что "здесь прекрасно уживаются друг с другом и собственно русские, и украинцы, белорусы и даже прибалты". Мой опыт, в частности, 18 лет работы на "Голосе Америки", это наблюдение подтверждает. Но мой список "прекрасно уживающихся"  – шире. В нем и азербайджанцы, и армяне, и грузины, и евреи, и татары, и выходцы из Центральной Азии. В многоцветной, "поликультурной" Америке этническое начало вообще как-то сглаживается, отступает на задний план. Привезенный мной сюда повышенный интерес к этничности встречал у американцев недоумение. "Какой национальности эта девушка?" – спрашиваю у студента Оберлинского колледжа в штате Огайо. "Национальности? Она американка!"  "Но откуда она взялась такая? Смотри – цвет кожи, форма глаз, носа у нее какие-то особенные!" "А, так вы об этническом происхождении... Честно говоря, не знаю, никогда у нее не спрашивал. Какой-то коктейль, наверно...".  Я, в свою очередь, недоумевал, как можно не интересоваться, какая кровь (или смесь кровей) течет в жилах твоих знакомых, сокурсников, друзей...  

Но вернемся к статье Покровского. К великому сожалению, отмеченная им межэтническая и межрелигиозная гармония между представителями враждовавших в прежней жизни групп не гарантирует идеальных межличностных отношений в фирме, офисе, редакции, на кафедре. И, поверьте, температура дрязг, склок, подсиживаний, стукачества, скандалов тем выше, чем гуще концентрация в  рабочем коллективе бывших советских людей. 

Антон Павлович Чехов, как известно, всю жизнь выдавливал из себя по капле раба. И замечательно в этом преуспел. Александр Аркадьевич Галич полагал, что советскому человеку этого мало. "По капле – это на Капри, а нам подставляй ведро!" Эти горькие, но справедливые строки, которые часто вспоминаются мне в Америке, поэт написал незадолго до своей вынужденной эмиграции.

Тут я хотел было процитировать первое заграничное письмо Александра Аркадьевича, присланное мне из Норвегии летом 1974 года. Хотя прямого отношения к делу это письмо не имеет. Вовремя поймал себя за руку, почуяв рецидив дурной привычки, которую американцы именуют "names dropping". Грешен, щеголял когда-то большими именами. И чуть не согрешил опять: читайте, мол, завидуйте: с самим Галичем в переписке был! Да, глаз да глаз за собой нужен, глаз да глаз.

Вот так и живем. Выдавливаем – кто по капле, кто по стакану, кто по ведру. А дна все еще не видать...

Никита Покровский – Владимиру Фрумкину
Письмо написано после появления моих заметок в московском сетевом журнале «Обыватель».

Уважаемый Владимир Аронович!

Можно сказать, случайно прочитал Ваш отклик на мою статью о новых русских иммигрантах в США. Статья эта была напечатана и перепечатана в самых различных интернет-изданиях и в печатном журнале «Огонек». Откликов пришло много, очень много. Но, вот удивительное дело, впечатление такое, что все они написаны одной рукой и под копирку. Это, конечно, не так, но впечатление именно такое. Подавляющему большинству откликнувшихся очерк резко не понравился. Каждый так или иначе увидел себя в нем и... и оскорбился.

Чувство возмущения и обиды сквозит во всех письмах. Даже смешно как-то.

При этом абсолютно никто, кроме Вас, не обсуждает существо дела, но сразу занимается личностью автора (по принципу «сам дурак», с указанием на то, что я плохой социолог или вообще не социолог, возможно, «провокатор»). Либо рассказывает, что в его/ее жизни «все было по-другому». Короче, букет придонной грязи, не имеющей отношения к тексту, но характеризующий аудиторию интернет-изданий. (Мне кажется, у таких людей срабатывает какой-то внутренний комплекс неполноценности, и потому в условиях анонимности они отпускают тормоза. Нормальные люди пишут «нормально».)

Ваша статья, пожалуй, единственный серьезный аналитический отклик. Поэтому хочу кратко ответить Вам.

Дело в том, что не все понимают роль социолога и стиль его мышления. Мы не занимаемся человеком, мы занимаемся «людьми», то есть типовыми ситуациями и типовыми поведенческими «паттернами». Индивидуальные факты и отдельные люди нас не особенно интересуют. Во всем мы ищем типовое или «типичное». Такая наука и такая профессия.

Действительно, поводом к написанию текста стало мое неоднократкое знакомство с русской иммиграцией в небольшом городке в Индиане. Обычно я прохожу мимо русских иммигрантских сообществ, особенно новодельных. Это не моя тема. Но здесь получилось по-другому. По причине некоторой изолированности и наличия определенного свободного времени я втянулся в отношения. И все, что я увидел, и все, что понял, я изложил на бумаге.

Вы совершенно правы, говоря, что я слишком категоричен в суждениях. Согласен с Вами. Не помешало бы мне помещать в текст выражения «в основном», «как правило», «скорее всего» и пр. Я и сам теперь вижу этот недостаток.

Но Вы, к сожалению, не обратили внимание на то, что я резко ограничил исследуемую мной группу низовой, «колбасной» (то есть экономической) иммиграцией из провинциальной России. Об этом говорится в тексте. Конечно же, иммиграция намного сложнее и многообразнее. Кто будет с этим спорить! И в мои планы вовсе не входило создавать обобщенный портрет всей русскоговорящей диаспоры в США. В данном случае меня заинтересовало то, как в Америке сохраняется замкнутость русских сообществ в своем самом российско-провинциальном инварианте. Конечно же, сообщества IT-ишников, работающих в университетах, в значительной степени иные. Иной и Брайтон-бич, в широком смысле этого слова. Иные белоэмигранты и «перемещенные лица» 40-50-х годов. Всех их неплохо знаю. Но о них совершенно не шла речь в моем тексте.

Можно ли на основе одного микроскопического городка делать хоть какие-то обобщения? Оказывается, можно. И это делали много раз до меня, в том числе и великие американские социологи. Просто отделный case берется как отправная точка для обобщения, куда входят впечатления от сотен других контактов и case'ов. И социологу вовсе не обязательно при этом проводить опросы и вводить данные в компьютер. Социолог имеет полное право просто наблюдать, думать, сопоставлять, анализировать и делать вывод. Есть и такая социология, притом она хорошо известна во всем мире.

Вот, пожалуй, и все.

С наилучшими пожеланиями,
Н.Покровский