Общественно-политический журнал

 

Смысл жизни России не собою заниматься, а строить козни и вмешиваться во все вокруг

Референдум в Каталонии – как, впрочем, и любой кризис в Европе, США или на Украине – является своего рода «смыслом жизни» для российской пропаганды. Интонация, которая сложилась в государственных СМИ за последние годы, почти ноу-хау: там научились растравливать, расчесывать любую рану и смаковать подробности чужой ошибки или трагедии под видом «объективного пересказа» или даже «сочувствия». В середине августа ведущий одной из авторских программ «Вести ФМ» дал в эфир запись ужасающих криков людей, разбегающихся во время теракта в Барселоне, и прокомментировал их так: «Послушайте, вот это и есть та самая благополучная Европа». Третьего октября ведущая все той же радиостанции задает вопрос спортивному обозревателю: «Скажите, а если Каталония отделится, под каким флагом она будет выступать на чемпионате мира по футболу?» Невинность этой фразы, ее обыденность передает единственное сообщение: «Нам хотелось бы, чтобы было так». В подобных случаях госрадио и телевидение превращаются в сплошные «каталонские вести». Все то же самое было во время референдума в Шотландии, во время выборов в Америке, во Франции, в Голландии, не говоря уже о кризисе мигрантов.

Закат Европы наконец

Но это низовой уровень пропаганды, притворяющейся журналистикой. Над ней есть и надстройка – «аналитика», которая должна придавать этому чувственному порыву видимость аргументации и глубокомыслия. Один из ее фундаментальных тезисов сегодня выглядит так: «Евросоюз повторяет судьбу позднего СССР». На этом сравнении базируются любые доводы в пользу «краха Евросоюза» и референдума в Каталонии как его первого звонка. Например, политолог Федор Лукьянов, комментируя накануне события в радиоэфире, говорит, что происходящее в Каталонии «напоминает времена позднего СССР с парадом суверенитетов». Другая говорящая голова и постоянный гость аналитических ток-шоу, Виталий Третьяков в качестве аргумента использует магию цифр: «Время их жизни [союзов государств] – от 50 до 75 лет, что тоже предначертано историей, но я это не буду сейчас доказывать. <…> Что мы и видим сейчас в Евросоюзе, уже вошедшем в последнее десятилетие его жизни». «Империи распадаются», – говорят, подводя итоги каталонского референдума, пропагандисты, внушая нам, что таковы «законы природы» и это «только начало».

 «СССР был империей – все империи распадаются, поэтому Евросоюз тоже распадется». Эта логика покоится на ряде горизонтальных тезисов, которые как бы ходят по кругу и беспрерывно отсылают друг к другу.

Сравнение Евросоюза с империей построено на принципе внешнего подобия: слово «империя» попросту ассоциируется с чем-то большим, чем государство. Евросоюз, как и когда-то СССР, состоит из многих наций, имеет единый центр принятия решений (Брюссель), занимает территорию, объединенную экономическими связями и общей идеей, – кажется, что тут все логично, но аналогия рассыпается при первом же критическом взгляде. Во-первых, размеры союза вовсе не означают безальтернативности «имперского» типа отношений. Империя – это прежде всего система отношений между сувереном и вассалами, метрополией и периферией – ничего подобного в Евросоюзе нет, если учитывать хотя бы, сколь различные политические процессы происходят, например, в Польше, Греции или в той же Испании. «Вассально-суверенные отношения в Европе» существуют только в головах пропагандистов, которые уверены, что «Евросоюз пляшет под дудку Германии и Франции, а те пляшут под дудку США».

Идея, а не империя

 Мало того: употребление слова «империя» некорректно применительно даже к СССР. Так его называли в качестве метафоры только противники (например, Рейган назвал Советский Союз «империей зла»). Самих идеологов СССР эта формулировка крайне бы удивила. Советский проект был именно проектом надмирным, интернациональным, поверх любых границ и, главное, любых понятий «национального» – в этом и состояла универсальность коммунистической идеи; СССР в этой логике считался лишь «временным компромиссом», до полной победы коммунизма. Обо всем этом теперь в России предпочитают умалчивать – даже говоря о столетии революции, обсуждают что угодно, но не прежнюю идеологию. Это не случайность. В России 2017 года СССР почти официально считается «реинкарнацией тысячелетней империи», и, говоря о распаде СССР (поскольку его отрицать нельзя), делается акцент на распаде территории, а не на крахе идеологии.

Это и является главной подменой. В 1991 году распался не просто Союз, закончилась многовековая утопия всего человечества – мечта о построении рая на земле, справедливого общества. Грандиозный эксперимент закончился крахом, утопия оказалась историческим тупиком (притом что она долгое время вдохновляла многих людей в мире). Утопия закончилась потому, что ее главный инструмент – насилие как над личностью, так и над законами экономики – в результате стал самым неэффективным способом управления. Сегодня этот блок памяти надежно стерт как из массового, так и из экспертного сознания – с помощью того же телевидения и пропаганды, хотя еще в 1990-е годы ни у кого не возникало вопроса, почему распался СССР, – люди попросту больше не видели смысла в вечном сверхусилии ради мифического завтра.

Непроработанная травма

Ничего подобного сегодня с Евросоюзом мы не наблюдаем: ни краха экономики, ни краха идеологии (если она у Евросоюза вообще существует, за ненадобностью). Есть, безусловно, проблемы и даже кризисы; но даже гипотетический распад, как показал брекзит, не отменяет основных этических и политических принципов стран-участниц – соблюдения прав личности и свобод граждан. Именно поэтому, кстати, критика методов испанской полиции и стала в Европе главным информационным итогом каталонского референдума.

 Попытки сравнить неудачи или ошибки Евросоюза с распадом СССР вызваны в России сугубо психологическими причинами: это прежде всего нежелание признать крах собственной прежней идеологии. Травмированное сознание настроено не на борьбу с травмой, а на поиск подтверждений правоты или – радикально – на перенастройку картины мира в свою пользу. Человек, разочаровавшийся в мире, надевает маску «внемирности», обращается как бы от лица катастрофы. Логика тут вполне объяснимая, хотя и пугающая: катастрофа должна настигнуть всех, потому что когда-то она настигла меня – в этом и заключается извращенное понимание справедливости. Но в нашем случае мы имеем дело с катастрофическим мышлением целого общества.

Эта формула также притворяется разновидностью рационального мышления – правильно в политическом смысле «никого не любить, кроме самих себя», и не стесняться этого. Раз Евросоюз вводит против нас санкции, значит, нам выгодно, чтобы он был раздроблен, по отдельности со всеми договариваться удобнее. Пропаганда построена по принципу самовнушения ложных тезисов – и их последующего использования. «Европа всегда хотела победить Россию, она участвовала в развале СССР, радовалась этому» – и тем самым мы теперь как бы получаем моральное право тоже радоваться чужим неудачам. За всеми этими конструкциями видны вполне простые формы человеческого злорадства.

Когда разбуженный пропагандой российский обыватель поневоле задумывается о судьбе Каталонии, о которой вчера еще ни сном ни духом, он чаще всего высказывает свою реакцию в такой форме: интересно посмотреть, что будет, если Каталония отделится. Сугубо формальный, «научный» интерес экспериментатора, когда речь идет о чьем-то горе или конфликте, несчастье или трагедии – именно так в конечном итоге и выглядит «интерес» к каталонскому референдуму в России в соответствии с торжествующей отрицательной этикой. Это в чистом виде парафраз из Достоевского: «Свету ли провалиться, или мне чаю не пить?»

Опасность самовнушения

Пропаганда, притворяющаяся аналитикой, транслирует Кремлю то, что ему приятно слышать, – «Европу ждет крах». Проблема, однако, в том, что сам Кремль начинает верить в эту утопию и строить расчеты исходя из нее. Ошибочность этого «геополитического анализа» уже не раз подводила – что в случае с Украиной (представление об условном разделении на прозападный Запад и пророссийский Восток), что с Америкой (Трамп придет – порядок наведет). Главная ошибка околокремлевских «аналитиков» в том, что события в Каталонии или «правый реванш» в Европе являются на самом деле не возвратом к старому миропорядку, а отражением совершенно новых процессов, в основе которых лежит поиск новой идентичности.

Новый глобальный экзистенциальный кризис после краха идеологий, как писал еще Самюэль Хантингтон («Столкновение цивилизаций»), может принимать разнообразные формы; в качестве защиты человек судорожно хватается за то, что под рукой, – национальность, расу, религию, территорию. Но эти концепты играют совершенно другую роль – они теперь как бы подчеркивают самого человека, работают на его собственную идентичность. Это означает не возвращение к старому миропорядку и прежним концептам, а, напротив, поиск нового языка и формы жизни, которые как бы прорастают сквозь старые формы.

Мир действительно меняется на глазах, и процессы в Европе подтверждают это. Но следствием их должно стать порой мучительное формирование новой идентичности, которая примирит антагонистов, включит на новых основаниях всех акторов нынешних политических и мировоззренческих баталий. Однако если такая новая идентичность в конце концов в Европе и будет найдена, то, безусловно, не путем реконструкции прошлого, а путем честной и равноправной дискуссии между всеми участниками драмы.

Андрей Архангельский