Вы здесь
Борегар - советский ГУЛАГ под Парижем
Вторая мировая война сорвала с мест десятки миллионов европейцев. Международные чиновники придумали охватывающий все разнообразие людских судеб термин "displaced persons" - сокращенно Ди Пи, по-русски "перемещенные лица".
Самой многочисленной (порядка 12 млн человек) категорией Ди Пи были немцы из Силезии, Восточной Пруссии и Судет, а следующей по количеству (свыше восьми миллионов) - граждане СССР: военнопленные, угнанные на работу в Германию и другие страны остарбайтеры, отступившие с немцами коллаборационисты.
По данным Управления по делам репатриации, вернулись после войны около четырех с половиной миллионов (1 млн 836 тыс. 562 военнопленных и 2 млн 654 тыс. 100 рабочих). Остальные погибли или образовали вторую волну российской эмиграции.
Около 450 тысяч бывших пленников нацизма прямиком переправили в ГУЛАГ или ссылку, не считая тех, кому дали доехать до дома и арестовали позже.
Вопрос "были ли вы или ваши ближайшие родственники в плену или интернированы в период Великой Отечественной войны?" советским гражданам задавали при поступлении на работу или учебу до распада СССР.
"Архитектор перестройки" Александр Яковлев вспоминал, что первое сомнение в советской власти возникло у него, когда он узнал, что пленных, настрадавшихся в гитлеровских лагерях, долгожданная родина снова отправляла за колючую проволоку.
То, что репатриантов в одесском порту расстреливали прямо на причалах под звуки оркестров, - легенда. Государству требовались не трупы, а рабочая сила.
6 октября 1944 года было создано Управление уполномоченного Совета Министров СССР по делам репатриации.
Уполномоченным стал предвоенный начальник ГРУ генерал-полковник Филипп Голиков, руководителем миссии во Франции - генерал-майор Василий Драгун.
Когда в конце марта 1945 года в Москве узнали о тайных встречах Аллена Даллеса и Карла Вольфа в Берне (см. "17 мгновений весны"), Вячеслав Молотов потребовал участия в них советского представителя и назвал Василия Драгуна. Правда, пока велась переписка, война кончилась.
Париж был освобожден 25 августа 1944 года, а уже в ноябре Василий Драгун и его люди расположились в особняке на проспекте Бюжо. В центральном аппарате миссии насчитывалось 26 сотрудников, да около сотни "в поле".
По всей Франции они развернули свыше 130 сборных пунктов. Большинство были временными: пока люди не уедут.
Неформальной столицей всего этого хозяйства являлся Борегар в департаменте Сена и Уаза. У немцев там был лагерь для военнопленных, так что сильно тратиться на обустройство не пришлось.
Начальником лагеря стал полковник Новиков, его заместителем - сын русских эмигрантов Михаил Штранге, по имеющимся данным, завербованный НКВД еще в 1936 году и немало удививший знакомых появлением в советской офицерской форме.
Запад тогда видел в русских дорогих союзников, публика обожала "дядюшку Джо", правительства с готовностью шли навстречу желаниям Москвы.
У Парижа имелась на то дополнительная причина: в советских лагерях для военнопленных находились до 100 тысяч уроженцев аннексированных Германией в 1940 году Эльзаса и Лотарингии, мобилизованных в вермахт, а теперь снова ставших гражданами Франции.
В результате Борегар получил уникальный статус, сравнимый разве что с тем, который имеет база Гуантанамо на Кубе.
Местные власти не имели доступа на окруженную глухим забором территорию площадью в несколько гектаров. Вход и выход контролировала советская охрана.
Внутри имелось летное поле, куда прибывали военные транспортники из советской зоны в Германии, так что привезти и вывезти без всякой проверки можно было кого угодно и что угодно.
Представителем для связи с администрацией лагеря французы назначили члена компартии.
СМИ впоследствии называли Борегар "ГУЛАГом под Парижем".
Конечно, те, кто так писал, настоящего лиха не видали. Обитатели Борегара попадали туда в основном по своей воле. Их прилично кормили и не заставляли махать кайлом, а что спали на двухъярусных койках, так не в отель "Ритц" же их селить!
Но свободы входа и выхода из Борегара не было. Даже передумав, назад не вернешься. И режим - если не лагерный, то уж точно казарменный: побудка, строевая подготовка, политзанятия и портреты Сталина в каждом помещении.
Основная масса советских "Ди Пи" находилась в Германии и Австрии. Франция шла третьей (около 120 тысяч).
Кроме них в этой стране имелся еще один специфический контингент: русские эмигранты первой волны.
Тех, кто поддерживал постоянную связь друг с другом, состоял в разных политических и культурных обществах и вообще активно заявлял о себе как о русских, насчитывалось около 65 тысяч.
Многие готовы были все простить большевикам за победу в войне и расчувствовались, увидев на плечах советских офицеров золотые погоны.
Генерал Драгун с явным удовольствием вспоминал седого старика с гвардейской выправкой, который, записавшись на прием, обратился к нему: "Ваше превосходительство". Драгун заметил, что в Советском Союзе это не принято, а тот сказал: "Знаю, но вы заслужили!"
В феврале 1945 года с эмигрантами встретился советский посол Александр Богомолов, а летом 1947 года сам Молотов во время визита во Францию.
14 июня 1946 года вышел указ Верховного Совета СССР "О восстановлении в гражданстве СССР подданных бывшей Российской империи, проживающих во Франции". Получать советские паспорта предлагалось в посольстве.
Этой возможностью воспользовались около 10 тысяч человек, но уехали лишь две тысячи.
На одной из встреч посла с новыми согражданами кто-то спросил, можно ли будет навещать родных во Франции. После долгого молчания Богомолов сказал: "Вряд ли в первое время это будет возможно".
Одна женщина, чей брат переехал в советский провинциальный город, через два месяца получила от него восторженное письмо, заканчивавшееся словами: "Ждем тебя обязательно! Как только выдашь Машу замуж, приезжай к нам", - а дочке Маше было два года.
Тяжелое впечатление на интеллигенцию произвели гонения на Ахматову и Зощенко и вообще "ждановщина".
Впрочем, сложно сказать, к чему больше стремилась Москва: залучить эмигрантов к себе или использовать в качестве "зарубежных друзей".
В доме на рю Гальер, где при немцах сидел отдел гестапо по делам русской эмиграции, обосновался Союз русских патриотов, с началом массовой раздачи паспортов переименованный в Союз советских граждан.
Тесно взаимодействуя с советским посольством и партией Мориса Тореза, он развернул свои отделения во всех крупных городах и занялся пропагандой, адресованной не столько эмигрантам, сколько французам.
Ссылаясь на источники в спецслужбах, газеты писали, что советская миссия под прикрытием гуманитарной задачи занимается вербовкой агентуры и шпионажем, и что лишь с января по сентябрь 1946 года около 60 русских были похищены и насильно вывезены в СССР через Борегар.
"Юманите" называла это провокациями и клеветой на союзника. Официальный Париж до поры молчал.
6 ноября 1947 года живший в Ницце владелец столярной мастерской и бывший белый офицер Дмитрий Спечневский обратился в полицию с заявлением об исчезновении жены и детей: десятилетней Оли, восьмилетнего Зиновия и пятилетней Маши (французские журналисты приняли редкое имя "Зиновий" за женское и писали о трех девочках).
Жена Спечневского Софья Субботина была дочерью и внучкой царских адмиралов (сына назвала в честь его прадеда Зиновия Рожественского, командовавшего российской эскадрой при Цусиме).
Супруги четверть века жили с "нансеновскими" паспортами апатридов и свято чтили память о России, но по-разному.
Отец хранил как реликвию фотоснимок, на котором был запечатлен рядом с Врангелем в Крыму. Гуляя с детьми, щелкал каблуками перед незнакомцем в штатском и объяснял: "Он старше меня по званию". Когда мать начинала: "Далеко-далеко лежит замечательная страна Россия!", - перебивал: "Нашей родины больше нет!"
Прочитав в эмигрантских "Русских новостях" указ о возвращении гражданства, Софья Субботина загорелась: домой!
Дошло до развода. Суд был назначен на декабрь 1947 года, но по законам Франции, как и подавляющего большинства стран, увезти за границу несовершеннолетних детей можно только с письменного согласия обоих родителей, живут они друг с другом или нет.
Женщина собрала детей и ушла с ними в Борегар.
Власти заявили, что она вправе ехать, куда и когда пожелает, но детей придется передать мужу до решения суда. Другой вариант - самой остаться с ними во Франции.
Субботина выйти за ворота отказалась, а советская администрация встала на ее сторону.
Грянул грандиозный скандал. Бывший обвинитель на "Больших московских процессах", а после войны советский представитель в ООН Андрей Вышинский клеймил бесчеловечие империалистов, отрывающих детей от матери. Французская пресса возмущалась, что русские ведут себя, как в оккупированной стране.
Обстановка к тому времени изменилась. Началась холодная война, где раньше говорили: "русские", теперь звучало "красные".
На заседании кабинета 12 ноября премьер Поль Рамадье, заслушав начальника Управления контрразведки Роже Вибо, дал "добро" на операцию.
14 ноября 1947 года из Парижа выдвинулось в восточном направлении целое маленькое войско: 300 жандармов, 150 вооруженных полицейских в штатском и два танка.
Путь лежал недалеко: в окрестности городка Борегар вблизи Версаля. Целью похода было освобождение трех детей. Впрочем, многие говорят, что то был удобный повод.
Месяцем раньше в Ницце обратился в полицейский участок русский эмигрант Дмитрий Спечинский. Он обвинял свою жену Софью Субботину в похищении маленьких дочерей - Маши, Зины и Оли. По его словам, накануне, воспользовавшись тем, что мужа нет дома, Софья, не дожидаясь намеченного на декабрь бракоразводного процесса, одела девочек потеплее - и исчезла.
Полиция нигде и никогда не любит встревать в семейные дрязги. Но эта история вдруг получила фантастический, невероятный раскрут. Ею занимались на самом верху, по всей стране проводились облавы, дочерей Спечинского искали полиция, армия, спецслужбы. Наконец сотрудники УОТ (Управления по охране территорий - контрразведка), прослушивая телефоны лиц, подозреваемых в причастности к преступлению, перехватили: девочки - в Борегаре. Начальник УОТ Роже Вибо немедленно доложил об этом начальству. Совет Министров заседал несколько часов. В конце заседания премьер-министр Франции Поль Ромадье распорядился: «Вскройте нарыв!»
"Известия", 23 сентября 2003 г.
Вибо лично ее возглавил, имея на руках письменное разрешение, если потребуется, применить оружие.
Воевать с силовыми структурами целого государства охрана Борегара не могла, а на большой конфликт Кремль не пошел. Ворота открыли.
В лагере на тот момент находились 910 человек, примерно треть из них женщины.
Лагерь обыскали и нашли два ящика с автоматами, гранатами и патронами. На подготовку переворота в Париже это, конечно, не тянуло. Впрочем, весь компромат, если он имелся, могли вывезти по воздуху загодя.
Было ясно, что функционировать по-прежнему Борегар не может. Французы дали партнерам возможность сохранить лицо. 26 ноября советские власти объявили, что закрывают лагерь в связи с выполнением стоявшей перед ним задачи.
Собственно говоря, так и было: впоследствии из Франции в СССР вернулись всего 218 человек. Кто хотел, уже уехали.
Пик репатриации пришелся на 1945 год. В 1946-1951 годах ведомство генерала Голикова возвратило в СССР 253 тыс. 239 человек из четырех с половиной миллионов.
Тем не менее, оно окончательно прекратило работу лишь 1 марта 1953 года. В поисках "заброшенных на чужбину соотечественников" его сотрудники добирались до Аргентины и Австралии. Какая разведка откажется от такого прикрытия?
Многие публикации о Борегаре завершаются словами: "Хотелось бы узнать дальнейшую судьбу тех детей".
В 2003 году о ней рассказала газета "Известия". Журналист Сергей Нехамкин даже пообщался с 64-летним Зиновием Спечневским.
Чуда, как в фильме "Привычка жениться", не случилось. Супруги развелись. Суд оставил дочерей с матерью, а сына с отцом. Дети могли общаться с обоими родителями, но те друг с другом не разговаривали.
Софья Субботина демонстративно считала дни до момента, когда младшей дочери исполнится 18, и можно будет свободно уехать в страну мечты.
Срок подошел в 1960 году. 21-летний Зиновий, выучившийся к тому времени на судового радиста, тоже поехал, рассматривая это как приключение, а не понравится, так вернусь.
Хвала Всевышнему, Дмитрию Спечневскому и премьеру Рамадье, СССР был уже не сталинский. Ничего страшного с репатриантами не случилось, хотя особенно хорошего тоже.
Местом жительства им определили город Искитим в Новосибирской области. Первым делом удивились, отчего в августе на улицах белым-бело. Оказалось, пыль от цементного завода.
Потом пришлось выучить слова, которых не было у Пушкина: "исполком" и "прописка". Местные власти сказали, что жилья нет и не будет, и посоветовали искать работу в колхозе. Мать еще бодрилась, но дети, конечно, зароптали.
Зиновия сильно удивили люди. Во Франции все относились друг к другу отстраненно-вежливо, а в России либо шарахались, либо бросались помогать. И для всех приехавшие были "французами", хотя сами себя считали русскими до мозга костей.
Потом Софья Субботина отыскала в Ленинграде дальнюю родственницу, согласившуюся прописать их к себе.
Зиновий сперва трудился в бондарной мастерской, но постепенно все нашли работу, связанную с французским языком: кто в "Аэрофлоте", кто в издательстве.
В период "разрядки" сестра Мария уехала во Францию, Зиновий повидался с отцом и вернулся к своей семье и привычной жизни.
На склоне лет он не ответил, жалеет ли о случившемся.
"Папа тоже без конца спрашивал: "Не жалеешь?" Не осуждаю ни его, ни мать: оба хотели нам хорошего. Не люблю фантазий: "А вот если бы…". Как сложилось, так сложилось", - сказал он.