Вы здесь
Как Михаил Жванецкий и Алла Пугачева против путча ходили
Эммануилу Моисеевичу Жванецкому от сына
Отрывок из письма
Ну что ж, отец. Кажется, мы победили. Я еще не понял кто. Я еще не понял кого. Но мы победили. Я еще не понял, победили ли мы, но они проиграли. Я еще не понял, проиграли ли они вообще, но на этот раз они проиграли...
В середине августа, когда все были в отпуске, я мучился в Одессе, пытаясь пошутить на бумаге, хлебал кофе, пил коньяк, лежал на животе, бил по спинам комаров, испытывал на котах уху, приготовленную моим другом Сташком вместе с одной дамой, для чего я их специально оставлял одних на часа три-четыре горячего вечернего времени, вдруг на экране появляются восемь рож и разными руками, плохим русским языком объявляют: "ЧП, ДДТ, КГБ, ДНД..."
До этого врали, после этого врали, но во время этого врали как никогда. А потом пошли знакомые слова: "Не читать, не говорить, не выходить. Америку и Англию обзывать, после двадцати трех в туалете не ...ать, больше трех не ...ять, после двух не ...еть".
А мы-то тут уже, худо-бедно, а разбаловались. Жрем не то, но говорим что хотим. Даже в Одессе, где с отъездом евреев политическая и сексуальная жизнь заглохла окончательно, - встрепенулись. И встрепенулись все! Кооператоры и рэкетиры, демократы и домушники, молодые ученые и будущие эмигранты.
Слушай, пока нам тут заливали делегаты, депутаты и кандидаты, мы искали жратву, латали штаны, проклинали свою жизнь, но когда появились ЭТИ, все вдруг почувствовали, что им есть что терять.
Не обращай внимания на тавтологию, в Одессе это бич.
Слушай, я такого не видел. По городу ходили потерянные люди. Оказывается, каждый себе что-то планировал. Слушай, и каждый что-то потерял в один день. Вот тебе и перестройка, вот тебе и Горбачев. Одна бабка сказала: "А я поддерживаю переворот. Масло будет". Ее чуть не разорвали...
- Масла захотела! Она масла захотела! ...
А настроение было хреновое, отец. Я затих. Опять, думаю, буду знаменитым, опять в подполье, если не глубже. А твой проклятый солнечный город у моря и в мирное время отрезают ото всех киевским телевидением. Ни одной новой московской газеты, ни одной передачи, а тут вообще всюду радио и из каждой подворотни: "...запретить, не ходить, не ...ать, не ...ить". Так что сижу - жду звонка.
Звонит наша знаменитая певица, ты уже ее не знаешь, отец. Перелезла она через забор своего санатория, и пошли мы с ней на пляж "Отрада". Жара. Народу полно.
- Эй, - кричит она, - вставайте. Вы что, не знаете, что чрезвычайное положение?
Все сказали: "Не знаем". А кто-то сказал: "Знаем". А кто-то сказал: "Нам вообще на это дело..." А кто-то даже головы не поднял.
- Вы что, с ума сошли? - закричала она. - Это я, Пугачева! Вставай, народ.
Тут их всех как ветром собрало.
- Ты смотри, - закричали они, - Алла Борисовна. Сфотографировать можно?
- Давай, - закричала она, только с этим, со Жванецким давай.
- Давайте, - закричали тридцать фотографов. - А автографы можно?
- Нет, - сказала хитрая певица, - это плохая примета. Никто не понял, но все согласились. - Чрезвычайное положение, все запрещено, - вскричала она, - поэтому мы все сейчас пойдем на другой пляж. Сколько нас здесь?
- Человек пятьсот.
- Мало. Еще давай. Митинги запрещены, но у нас не митинг, а демонстрация. Что будем делать, если нас арестуют?
- Перебьем всех, - радостно ответила толпа.
- Тогда пошли на другой пляж. Там еще людей соберем.
Все пятьсот с фотографами и детьми пошли на соседний пляж, там присоединилось еще пятьсот.
- А теперь все в воду, - закричала певица, - как на крещении.
- Сейчас я разденусь, - крикнул один. - Не раздеваться! Кто в чем. Чрезвычайное положение. И все вошли в воду.
Пятьсот и еще пятьсот и запели "Вихри враждебные веют над нами", и запевалой была она, и они были хором. А я на берегу проводил летучий митинг-беседу с теми, кого интересовало, что такое чп, дп, кгб, кпу.
- А теперь, - сказала Алла опять гениально, - вы все останетесь здесь, а мы пойдем. И мы пошли.
А из всех щелей Одессы дикторы Всесоюзного радио шипели: "...запретить, сократить, наказать, посадить". Настроение у нас стало прекрасным. Мы были, наконец, вместе со своей публикой, и мы не знали, мы, к стыду своему, не знали, что в Москве народ пошел против танков. Представляешь, отец, когда ты жил, люди боялись анекдотов, когда я жил, люди боялись книг, теперь, когда живут они, они не боятся танков. Вот что значит людям есть что терять...