Как требовать формулирования перспективных целей, если нация откровенно и целенаправленно дебилизируется?

Общества, которые претендуют на то, чтобы считаться современными, демонстрируют сегодня одно важное качество. Они не просто заботятся о благополучии своих граждан, но формируют условия, при которых сфера, прежде именовавшаяся «социальной», становится важнейшим двигателем хозяйственного прогресса. В основе этого подхода лежат новые представления о человеческом капитале как о важнейшем производственном ресурсе и основанное на них осознание того, что вложение в человека является высокодоходными инвестициями. Несовременность России проявляется в отношении власти к обществу и общества – к индивиду даже в большей степени, чем в неспособности страны модернизироваться.

Начнем со стариков. По мере того, как растет продолжительность жизни, пенсионеры становятся не столько проблемой, сколько активом современной экономики. Они – одни из главных потребителей медицинских и социальных услуг, они задают тренды на потребительском рынке, в туризме, в доставке товаров на дом. Причины просты. С одной стороны, государство определяет рамки пенсионного обеспечения, в которых действуют не только граждане, но и бизнес, в частности, пенсионные фонды, которые стали в последнее время крупнейшими инвесторами. С другой стороны, правительства создают специальную «среду благоприятствования», которая обеспечивает бесплатные для пожилых людей, но не для бизнеса услуги – то есть через пенсионеров власти финансируют социально значимые отрасли и, прежде всего, здравоохранение.

В России отношение средней пенсии к заработной плате за 10 лет до выхода на нее составляет лишь 33,7%, тогда как в Дании, Франции и Швеции достигает 86,6, 60,5 и 55,8%. Проведенная в 2002 году пенсионная реформа была изначально ущербной. С одной стороны, она устанавливала низкий уровень, с превышения которого пенсионные отчисления платились по ставке 10% вместо 22%. С другой стороны, центральное место занимает государственный пенсионный фонд, а его «инвестиционные успехи» требуют доперечисления из бюджета около 2,6 трл. руб. ежегодно. Последнее обусловлено тем, что государство стремится, чтобы пенсионные накопления обеспечивали дешевые «длинные деньги» для развития экономики, в то время как это расходится с целями пенсионных фондов, которые должны ориентироваться на высокую доходность для вкладчиков. Сегодня средняя пенсия в России составляет 13,8 тысяч рублей – проблема, однако, состоит не столько в абсолютном размере, но и в том, что выход на пенсию ассоциируется с концом относительно нормальной жизни.

Столь же несовременным остается в России и отношение к медицине. В развитых странах здравоохранение – важная отрасль экономики, на которую приходится от 11,3 (Германия) до 17,1% (США) ВВП. В России по сопоставимым оценкам Всемирного банка показатель составляет всего 7,1% – при этом нужно учитывать, что в абсолютных цифрах сумма американских расходов на медицину более, чем в полтора раза превышает весь ВВП Российской Федерации. Но современное здравоохранение не может быть дешевым. Медицинские технологии – одни из наиболее совершенных в нынешнем мире, и их развитие требует огромных капиталовложений. Используемые в России медицинское оборудование и материалы большей частью не производятся в стране – импорт составляет 79,8%, а в лекарственных субстанциях и препаратах – 72,7%. Однако устанавливаемые расценки на большинство медицинских услуг ниже американских в 6–22 раза. Основным фактором экономии становятся зарплата медиков (в 2017 году она составила чуть выше 30 тысяч рублей в месяц в среднем по стране, что соответствует 6,4 тысячи долларов в год – при том, что в США средняя зарплата семейного терапевта составляет 207 тыс.долларов, а кардиолога или ортопеда – 410-430 тысяч) и «побочные» затраты на содержание и обслуживание пациентов.

С учетом скудости средств и неэффективности их использования сохранить даже советскую медицину невозможно. С 2000 по 2016 год в России было закрыто 7,5 тыс. больниц и поликлиник. В результате сейчас, по данным Счетной палаты, в более, чем 17,5 тыс. населенных пунктов граждане не могут получить никакой медицинской помощи. При этом оказывается, что создание «опорных точек» в крупных городах не приносит в медицину тех «индустриальных методов», которые сегодня особенно явно прослеживаются в развитых странах. Отрасль может успешно развиваться лишь в случае, если передовые технологии внедряются так, что их применение становится массовым и повсеместным. Еще более серьезны проблемы в профилактике. Серьезное обследование, которое следует проводить не реже одного раза в два-три года и которое включает в себя базовые анализы, УЗИ и МРТ основных органов, в российских условиях стоит не менее 20 тысяч рублей по рыночным ценам – но расчетный тариф, выплачиваемый клиникам за так называемую диспансеризацию, установлен на 2017 год в сумме 930 рублей для мужчин и 1057 рублей для женщин среднего возраста. Совсем катастрофической выглядит ситуация в сфере эпидемиологии, где Россия остается единственной крупной страной, в которой стремительно растет число людей, инфицированных ВИЧ.

В мире накоплены многочисленные практики повышения эффективности здравоохранения. Однако ни индивидуальная врачебная практика, ни европейские протоколы лечения, ни лекарственное страхование не прививаются. Зато быстро сокращается набор бесплатных медицинских услуг. В результате население страны продолжает сокращаться.

Еще одна проблема, с которой государство все меньше хочет бороться – экологическая. Расходы на поддержание окружающей среды в пригодном для жизни состоянии – самое явное воплощение тех «излишеств», которые в России начала 21 века отнюдь не приветствуются. Российское Минприроды признает, что в 147 городах (или в 60% от числа тех, где проводятся наблюдения), где проживает 56,2 млн. человек, средние за год содержания вредных веществ превышают ПДК хотя бы по одному показателю (при этом в самом грязном из них, Норильске, пост Гидрометеоцентра в 2003 году был вообще закрыт). Почти половина населения России не обеспечена безопасной питьевой водой, а каждая третья проба воды из источников питьевого водоснабжения не соответствует не то, что европейским, но даже отечественным стандартам. Не иначе, как дикой, стоит назвать и сложившуюся в России ситуацию с утилизацией отходов. Сегодня только вокруг Москвы захоронено более 210 млн. тонн отходов, отравляющих воздух и подземные воды, однако в России не предприняты самые очевидные меры, которые давно используются в развитых странах – не введен обязательный раздельный сбор отходов, не запрещено их открытое хранение, не практикуется сортировка и глубокая вторичная переработка отходов.

Можно продолжать приводить примеры, но общая ситуация понятна – и люди, и те проблемы, которые выглядят «статьями затрат», а не доходов, российские власти интересуют все меньше – а общество еще не дозрело до того, чтобы заставить правительство хотя бы исполнять собственные законы.

Но как требовать от страны и общества формулирования перспективных целей, если нация откровенно – и целенаправленно – дебилизируется? В последние годы особенностями российского общества стали, с одной стороны, снижение уровня осмысления происходящих процессов, и, с другой, совершенно новая культура коммуникации. В первом случае речь идет об оттеснении на периферию общественного внимания сколько-нибудь серьезной аналитики. Во втором мы начинаем жить в мире «постправды», в котором информация все активнее замещается пропагандой.

Глубоких работ, посвященных деструктурированию постсоветской общественно-политической, мысли пока нет. Я попытаюсь отметить несколько важных моментов, которые могли бы быть учтены будущими исследователями. Важнейшим фактором превращения советской общественной мысли в то, что мы имеем сегодня, была «потеря ориентации» после краха коммунизма. Часть постсоветских обществоведов сохранила свои марксистские убеждения и сэволюционировала в левацкий антиглобализм. Часть превратилась в специалистов в области экономики, социальной компаративистики и количественных методов анализа социальной реальности. Вскоре оказалось, что и первые, и вторые более интеллектуально связаны со своими зарубежными коллегами, чем с российскими. Большинство же, осознав свою растущую маргинальность, превратилось в идеальную среду для распространения «исконно российских теорий». Эта «новая волна» от советского марксизма унаследовала любовь к «методологии» и «большим теориям», стремящимся объяснить мир исходя из умозрительных построений. Из хаоса 1990-х годов идеологи российской исключительности вынесли вывод о том, что для обеспечения своим теориям признания нужно не столько убеждать академическое сообщество, сколько внедрять соответствующие концепты в сознание обывателей. Однако для того, чтобы примитивные представления, апологетирующие особый российский путь, стали в обществе доминирующими, необходимы были два дополнительных условия.

Первым явился упадок образования. Число вузов в России выросло с 514 в 1990-1991 учебном году до 965 в 2000-2001, а затем, после возобновления экономического роста и до исторического максимума в 1115 в 2010-2011. Соответственно, увеличилось и количество студентов – с 2,85 млн в 1990-1991 учебном году до 7,05 млн в 2000-2001. При этом обнищание преподавательского состава в начале 1990-х дало толчок эмиграции, сократившей число профессоров в ряде вузов на 25-40%. Такое положение вещей определило снижение качества образования, так как, с одной стороны, ухудшался контингент преподавателей и по мере увеличения нагрузки и совместительства снижалось внимание к студентам, а, с другой стороны, молодежь понимала важность диплома, а не учебы. В результате сейчас лишь 46% российских выпускников находят работу по той специальности, по которой учились, а 24% вчерашних студентов удовольствуются позициями, вообще не требующими высшего образования. Несмотря на то, что Россия стремительно сдавала свои позиции в сфере международно признанных исследований (сегодня она занимает 15-е место по числу поданных патентных заявок, отставая от Китая в 43 раза), число защищенных кандидатских и докторских диссертаций возросло более чем вдвое по сравнению с позднесоветскими показателями. После того, как правительство предприняло попытки отрегулировать ситуацию, требуя от «ученых» научного продукта, возникло множество фейковых журналов, зарегистрированных как в России, так и за рубежом, но в основном печатающих труды авторов из Российской Федерации и стран СНГ.

Вторым условием стала политическая заинтересованность властей в подавлении свободомыслия и установлении того, что принято называть «образовательным стандартом». Еще в 2005-2010 годах была искоренена или формализована процедура выборов руководителей учебных и научных организаций, а Академия наук с 2013 года была превращена в правительственное агентство, руководитель которого «избирается» по представлению президента страны. Фактически в России уже выстроена своего рода «научная вертикаль», полностью подчиненная Кремлю либо непосредственно (в первую очередь за счет распределения довольно скудного финансирования), либо через идеологизированные структуры типа Российского исторического или Военно-исторического обществ.

Происходящее в последнее время резко изменило паттерн молодых россиян, стремящихся связать свою жизнь с серьезной наукой. Рост числа обучающихся в зарубежных вузах превысил в 2000-20015 годах 400%, причем более трех четвертей всех российских студентов обучаются в Европе и Северной Америке по грантовой системе, пройдя сложный отбор. Доля возвращающихся в Россию едва достигает 30%.

Таким образом, можно констатировать, что Россия выпадает из глобального тренда на формирование knowledge society. Образование становится скорее формальностью, общественные науки превращаются в инструмент идеологической обработки, передовые научные исследования ведутся все менее активно. Для попытки прорыва необходимы не только финансовые вливания, но и качественные научные коллективы, и, главное, востребованность результатов как экономикой, так и политической элитой. В России, напротив, все способствует подмене знания мнениями. Причем к этой нарастающей несовременности добавляется еще один элемент – речь идет о религии.

Роль церкви в России всегда была совершенно особой – унаследованное от Византии в качестве «государственной» религии православие выстраивалось в первую очередь для сервильной поддержки действующей власти. Церковные власти сделали очень много как для утверждения власти русских царей, так и для изображения России новым центром мира. Руководство новой России изначально было расположено к церкви – даже если это расположение несло в себе элемент извинения за жестокости советской эпохи, оно в той или иной степени предполагало обмен покровительства со стороны власти на ее дополнительную легитимизацию со стороны церковников. Проблема состоит не в распространении среди россиян религиозных ценностей как таковых – в самом этом процессе нет ничего противоестественного. Проблема в том, что религиозные авторитеты начинают нарушать российские законы, де факто цензурируя произведения литературы и искусства, практически вводят новые статьи в Уголовный кодекс, настаивая на приобщении к обвинениям решений церковных соборов тысячелетней давности, монополизируют право на определение того, что нравственно, а что нет, открыто посягают на светский и многонациональный характер российского общества.

Наконец, нельзя не обратиться к тому процессу оболванивания населения, которое ведет само государство через средства пропаганды – прежде всего телевидение.

Не только в обществе, но и в самом управленческом классе формируется запрос на самые простые решения. Сегодня в стране искоренена не только политическая конкуренция, но и конкуренция в сфере управления. В результате «вертикаль власти» превращается в систему отрицательного отбора. Охранники президента, неожиданно становящиеся губернаторами, именуются технократами, а руководители, заваливающие один участок работы за другим – эффективными менеджерами. Язык общения с народом превращается во все более бессмысленный набор бюрократических штампов.

Отдельно следует сказать несколько слов о том, чем нынешняя Россия отличается от всех Россий, существовавших в прошлом. Я имею в виду насаждаемую милитаризацию общественного сознания, а порой и скрытый культ войны, быстро распространяющийся в обществе. Милитаристская истерия разворачивается все сильней по мере того, как уходит поколение, имевшее хоть какую-то память о войне, и весь ее трагизм как бы выветривается из народной памяти. Учитывая почти полное исчезновение «силовой» компоненты из спектра тем, занимающих умы людей в развитых странах, все это также подчеркивает, что Россия сегодня идет не столько «нога в ногу» с тем миром, к которому она принадлежит, сколько в совершенно противоположном направлении.

Одной из наиболее часто отмечаемых российских проблем является пренебрежение властями правами человека. Причину я вижу в глубокой непримиримости понятия права и сущности российской власти как таковой: Кремлю и его назначенцам любого уровня сложно смириться с мыслью, что правами можно обладать от рождения – они привыкли к тому, что правами можно только наделять. Именно поэтому несовременность России сегодня видна особенно отчетливо там, где речь заходит о базовых правах – в частности, о принципе равенства.

Начнем с самого банально – с гендерного равенства. Если бы наша страна была более современной, народ мог бы понять, что проповедь гендерного равенства имеет сугубо практический смысл. Утверждая права женщин, общество создает рычаги противостояния насилию и произволу на самом низшем уровне. Ежедневно сталкиваясь с необходимостью учета чужого мнения и чужих прав, люди становятся менее склонными к антисоциальным формам поведения, у них возникает более четкое понимание границ частной жизни и принципа неприкосновенности личности. В России мы сегодня уверенно разворачиваемся в сторону русского средневековья. Женщины, составляющие большую часть населения страны, непропорционально представлены в управлении страной, даже несмотря на то, что в среднем они более образованы. В нынешнем составе Государственной думы женщин 16,7%. Женщины никогда не были в России премьер-министром и не получали более 5% голосов на президентских выборах. Средняя зарплата женщин в России ниже зарплаты мужчин на 27,4%, и ситуация отнюдь не демонстрирует признаков улучшения. По мере выпадения России из современности женщины все чаще сталкиваются с проявлением отношения к ним как к «недочеловекам». Несмотря на то, что наказание за «понуждение женщины к вступлению в половую связь лицом, в отношении коего женщина являлась материально или по службе зависимой», появилась в Уголовном кодексе РСФСР еще в 1926 году, по данной статье дела возбуждаются крайне неохотно и практически никогда не доходят до суда.

В 2016 году в России потерпевшими от насилия в семье были официально признаны почти 50 тысяч женщин – и это число будет расти на фоне того, что их мужья и партнеры знают об относительной безопасности своих действий и не всегда смогут остановиться и не зайти слишком далеко. Следует обратить внимание и на то, как российские суды рассматривают дела об изнасилованиях и тяжких телесных повреждениях: практически всегда в той или иной степени сторона защиты использует аргумент о виновности самой жертвы. В то же время постоянно предметом обсуждения становятся многочисленные случаи жестких приговоров в отношении женщин, которые, «превысив пределы самообороны», убили или серьезно ранили своих несостоявшихся насильников.

Развивая гендерную тему, нельзя не остановиться на проблемах сексуальных меньшинств, которых в России предпочитают называть «лицами нетрадиционной сексуальной ориентации», дополнительно подчеркивая тем самым их отличное от «нормального» поведение. Формально в России не ущемлены права ЛГБТ-граждан, однако на практике дискриминация этих людей носит массовый характер, а многие политические деятели открыто говорят о том, что «Россия должна иметь возможность защищать общество от гомосексуалов».

В заключение отмечу еще одну характерную черту – возвращение во времена сословно-классового общества, которое сегодня стремительно происходит в стране. Это явление заметно в России повсеместно на примере уходящих от ответственности детей министров и депутатов, священников и прокуроров, следователей и спецпропагандистов. На определенном – и не очень высоком по мировым меркам уровне – богатство и положение во властной иерархии полностью меняют если не формальный правовой статус человека, то его способность выводить самого себя и своих близких из-под действия норм и законов.

Сказанного достаточно, чтобы понять, в какой мере оно не хочет быть современным. Государство выстраивает свою политику таким образом, чтобы граждане воспринимались как своего рода балласт. При этом все последнее годы даже те минимальные гарантии, которые существовали у граждан, ликвидируются либо законодательно, либо «по факту». Научная деятельность во многом превращается в откровенный фейк, вера заменяет знания и экспертизу, а профессиональный рост оказывается полностью зависим от кумовства и лояльности. Именно во всех этих тенденциях наиболее выпукло проявляется архаичность российского общества – архаичность, которая из него никогда не уходила, но которая в коммунистический период была прочно затушевана. Сегодня любой прогресс и любые изменения означают риск разрушения той «стабильности», которая стала любимым детищем нынешней российской власти – и поэтому в социальной сфере ренессанс устаревших форм организации и мышления настолько заметен.

Владислав Иноземцев