Какую бы форму правления ни избрала Россия, это по сути дела одна и та же модель государства

Что бы ни происходило в России последние 200 лет, кажется, что перед нами – один и тот же коллективный человек, имеющий свой характер. Какую бы форму правления ни избрала Россия, это по сути дела одна и та же модель государства. За всеми «измами» скрывается одно и то же лицо. И не имеет значения, что сегодня на дворе - царизм, большевизм, развитой социализм, либерализм, капитализм с нечеловеческим лицом или что-то еще?

Суть этого коллективного человека – любовь к большим вертикальным структурам, к иерархиям, страсть прятаться под их ветками, чтобы быть защищенным, как бы они ни назывались – государство, корпорация. И абсолютное неверие в то, что в минуты роковые, в час «Х» эта защита придет. И поэтому частное поведение – как волка-одиночки в лесу, с надлежащей агрессивностью, чтобы по-быстрому схватить и унести в свое личное закольцованное владение. Не верь, не бойся, не проси. Никто не поможет. Защити себя сам.

Государства в экономике должно быть больше. Крупных корпораций – больше. Всё в одних руках – больше. Защиты – больше. Бесплатного – больше. По всем замерам, только 10 -12% населения готовы жить на свой страх и риск.

Кстати, это не только Россия. Международный проект социологов по изучению национальных характеров «World Values Survey» (worldvaluessurvey.org) видит этого коллективного человека по всему периметру Восточной Европы, где жестче, где помягче. И Чехия, и Польша, и Украина, и балтийские страны – не исключение.

Откуда это?

Мы – те, кто в большинстве своем не имел семейной собственности. Кто не успел ее создать между выходом из крепостного владения и входом в диктатуру пролетариата. До 1861 г. даже вопрос не стоял. В XX веке каждое поколение семей, каждые четверть века теряло собственность (войны, революции, национализация, коллективизация, инфляции, девальвации, реформы, переделы собственности, кризисы). Земля, дом, финансовые активы, растущие с каждым поколением – этого массового корпуса общества попросту не было.

Нет его еще и сегодня. Нет собственности – нет самостоятельности – нет свободы. Но есть страстное желание ухватить хотя бы что-то, когда за дверью риски, давление и камень, сквозь который нужно прорасти.

Там, где была хотя бы какая-то ниша для собственности, поведение свободнее. В России еще остались следы этих людей. Они даже сегодня, может быть, чуть зажиточнее. Сибирь (потомки переселенцев), люди Севера России (Архангельск), казаки – потомки тех, кто бежал от крепости на границу. Эмигранты, потомки которых вернулись, чтобы в 1990-х сделать состояния. Старообрядцы, которые по деловитости могли перещеголять протестантов и даже знаменитых американских «воспов» (WASP). И даже в центральной России есть такие острова. В Орловской области до сих пор видна разница между «закрепощенными» и «свободными» селами.

В Прибалтике крепостное право было отменено на 40 лет раньше, чем в России. В Польше – на 50 лет. Другая жизнь, другое имущество, пробравшееся даже через советское время.

Какое государство из этого строится?

Государство людей, закрепощенных отсутствием собственности. Прикрепленных к месту пропитания. Пространство вертикальных структур, расходующих людей как ресурсы. Сверхконцентрации власти. Постоянных переделов собственности. Нас сжимают, а мы упорно принимаем старую форму, примерно XVIII века.

Это что-то другое, чем государство эмигрантов, которое всегда жестче, агрессивнее, инновационнее. Иное, чем государство – собрание свободных, рискующих людей, которое неизбежно выиграет у государства людей закрепощенных. И это не зажиточное государство людей с каменными домами, которое мягче и осторожнее, чем государство голытьбы.

Это что-то совсем другое. Такое государство живет рывками. Отстает – а затем, как волк, делает прыжок. Оно эффективно, когда его пытаются откусить. Заведомо, на расстоянии веков, обречено на проигрыш, потому что расходует людей, как солому. Обречено еще и потому, что рабская, по сути, модель, прикрепленное бытие – всегда проигрывает тем, кто может найти баланс между свободой и принуждением, но обязательно в пользу свободы действовать и дышать.

Это государство, которое всегда делает ошибки. Государство радикалов. Любая реформа, кроме тех, что пытались сделать убиенные Александр II и Столыпин, – беда и потоп. Триста лет реформ в России, модернизационные рывки, множественные попытки догнать Запад, политические перевороты – всё это всегда, за немногими исключениями, происходило в экстремальных формах, с высокой волатильностью, с точками выбора, в которых принималась не золотая середина, а способы достижения целей с наибольшими потерями.

«Они не хотели, чтобы мы богатели». Это сказала женщина, взявшая в 90-х кусок земли. Она очень любила работать. Мыслила живностью и плодами земли от горизонта до горизонта. «Я спала в сезон по три часа». Через десять лет она все потеряла.

Фундаментальный закон управления «от противного».

Когда нужно снижать налоги – мы их повышаем. Когда процент должен сталкиваться вниз – он взвинчивается вверх. Когда валюта должна быть дешевле – мы ее укрепляем. Когда внутри страны нужны длинные деньги – мы их выталкиваем. Когда всем нужны кредиты – мы им делаем «чик – чик». Когда нужно бороться с немонетарной инфляцией – мы воюем с монетарной. Когда нужно много государства – мы от него избавляемся. Когда нужно мало государства – мы забираемся под него по самое «не горюй». Когда нужно звать иностранцев – мы их гоним взашей. Когда надо от них оборониться – мы зовем их во всё горло. Когда нужно больше свободы – наступает скука смертная. Когда нужно меньше – бери – не хочу.

Мы все время ошибаемся. Чтобы понять, почему это так, наверное, нужно долго трудиться на почве социальной биологии, антропологии, отечественной истории, климатологии, а также метафизики.

Но одно из объяснений – это сверхцентрализация власти. В этом случае власть обречена на ошибки и на копирование. Когда общество не развивается органически, оно вынуждено копировать или имитировать. Копировали Голландию, Германию, Францию, Великобританию, США, снова Германию.

Завтра будем копировать азиатских тигров и, конечно, Китай, смешанный с Беларусью и Узбекистаном. С теми же результатами.

Мы наших я

Среди нас есть – либералы; государственники; негативисты; искатели заговоров; монархисты; циники; евразийцы; поэты; знающие всё; не знающие ничего; идеалисты; советские люди; радикалы; и, наконец, просто те, кто живет частной жизнью.

Но мы в самых сокровенных, сущностных своих чертах – одно и то же. Все растет из коллективной модели поведения. Он, родимый, «коллективный человек» всё сам устраивает - и модель российского государства, и социальный уклад, и то, в чьих руках собственность. Всё от него – и модель экономики, и даже наш несчастный финансовый рынок вместе с его блудными детьми – банками.

Мы – народ, освоивший и удержавший одну восьмую земной суши. Мы – номер один в мире по запасам ресурсов (лес, вода, топливо, металлы). Мы – один из самых вооруженных народов мира.

Но наш знаменитый коллективизм, внушенный нам с детства, оборачивается самым отчаянным индивидуализмом, гораздо худшим, чем в «золотом миллиарде». «С волками жить – по-волчьи выть». Это коллективизм служилого человека. Подчинения интересам государства, а не общества. Служения власти, тоннам, баррелям, мегаваттам, кубометрам вынутой и перемещенной земли. Качество жизни – по остаточному принципу. Россия – на 93 – 95-м месте в мире по продолжительности жизни (2018).

Наша особая духовность и соборность – выдумка. Это ведь гордыня, смертный грех. Но есть стойкость, есть доброта и мягкость, есть милосердие, есть сила выстоять в самые тяжкие времена, встать всем вместе и не согнуться.

Победить, совершить чудо.

Община как основа всего? Знаменитый Глазычев: «Детский вопрос: с какого времени существует крестьянская община? ...Сельская община насаждается барабанным боем и порками в начале 19 века, как неизбежно необходимый способ переложения структурной работы по сбору податей и недоимок на народонаселение, экономя, к тому же, на жалованье низовых чиновников... Община насаждалась искусственно поверх реальной традиции всех архаических обществ – так называемых помочей.»

Мы – люди времянок. Не рассчитывая особенно на будущее, веками строили не дома, а времянки, и всё, что осталось от жизни пяти веков назад – не каменные города, а церкви, монастыри да царские дворцы. Мы не думам о дальнем будущем, хотя изводим тонны бумаги на проспекты и перспективы. Мы просто живем, понимая, что «здесь и сейчас» намного важнее, чем «где-то и потом». Мы создали великую культуру. Все остальное - краткосрочно и будет смыто волной времени через 50 – 100 лет.

Мы – народ заборов. Мы огораживаемся друг от друга, возводим заборы в три этажа, мы создаем закрытые пространства, потому что в открытости – слабость и риски.

Так устроена жизнь.

Мы, как служилые люди – вороваты, но готовы отдать последнюю рубашку. Мы не считаемся с деньгами, мы разбрасываемся деньгами, мы чудовищно, сюрреалистически иррациональны, вечно наказывая самих себя.

Мы бываем жестоки. Доля тех, кто хотел бы часто или иногда «перестрелять всех, из-за кого жизнь в стране стала такой, какова она сейчас», никогда не опускалась ниже 45 – 46% в 1995 – 2011 гг. (Институт социологии РАН, 2011).

Мы умеем делать невероятное во всех стихиях, мы строим пирамиды, пренебрегая мелкими вещами, составляющими наш быт. Мы не любим и плохо делаем их. Мы не подчиняем себя своим домам, не сходим по ним с ума, как центру вселенной. Мы – не Чехия, не Германия, мы – не домочадцы.

Мы – талантливы, мы создали десятки новых творений, но мы все время догоняли. Всегда делали рывки, чтобы модернизироваться. Все европейские нации приложились к нашей земле, и в нашем великом языке болтается гремучая взвесь из десятка их языков, а заодно греческого и тюркских.

Мы вынуждены докармливать себя в садах и огородах, в серой экономике. Это – рабская модель. Больше 40% аграрной продукции России производится в личных подсобных хозяйствах.

Мы в общем-то не любим друг друга. За границей мы немедленно ассимилируемся и в третьем поколении полностью растворяемся в других народах. Мы не держимся вместе, мы не выступаем сплоченной общиной, рассыпаясь и выживая кто как может.

Мы устали. Триста лет войн, революций, диктатур, эмиграции, рассыпания по окрестному пространству. Мы сокращаемся, оставляя всё больше пустот на карте. Мы не можем найти себе места – нас веками бросало от одной великой идеи к другой, и все они – занесенные издалека. Мы создаем только гигантские сооружения и растрачиваем силы народа и сам народ.

И мы – чудо приспособления. За пять лет, с 1917 по 1922 год возник из «царского» - советский человек. Со всеми его красными знаменами.

За пять лет, с 1990 по 1995 г. из «коммуниста» вырос истинно верующий, крестящийся напропалую.
Сегодня становится на ноги «государственный» человек. Иерархический, технический, с функциональной моралью.
Самое смешное, что это может быть один и тот же человек.

Дорога на холм

Должно наступить время изменений в «коллективной модели поведения». Просто, чтобы выжить на расстоянии в несколько сот лет. Нас заставит это сделать всё нарастающий поток внешних изменений, с которым ничего поделать нельзя.

Нам может это не нравиться, мы можем сколько угодно кричать и чем-то там размахивать, но это просто факт жизни – выживают те общества, которые могут дать больше свободы для инноваций, творчества, агрессии в создании нового, для коллективизма стаи из людей, стремящихся к лучшему качеству жизни, на новые поля для пропитания. Обычная история с динозаврами – и всеми остальными. Одни растворились – а другие выжили.

Но что создавать?

Обычную вещь. Открытую, социальную рыночную экономику, совершившую собственное «экономическое чудо». Прошедшую посткризисную модернизацию. Создающую высокую добавленную стоимость. Основанную на уважении к жизни, обществу и государству как способу защитить, помочь и взбодрить всех.

Только в такой экономике имущество семей будет защищено – и будет прирастать, процветая.

Яков Миркин
отрывок из книги "Правила бессмысленного финансового поведения"