Вы здесь
Размышления у перехода со светофором
Всякий выход из дома пренепременно сопровождается встречей со светофором. И наблюдением, как люди себя ведут на переходах. Как минимум, они делятся на два сословия: одни нарушают и запросто идут на красный, другие терпеливо ждут зеленого пропуска.
Но это слишком упрощенное разделение. Нарушители, как и их антиподы, бывают разные. Вот эта дамочка с затравленным взглядом ныряет на красный почти за пару метров от капота автомобиля, потому что очень спешит. И вовсе не факт, что в обычной ситуации она не столь же лояльна к правилам, что и эти две старушки, строго осуждающие ее всей композицией своих мимик и глаз. А вот этот гражданин степенно и неспешно переходит, нарушая, поскольку, как я предполагаю, руководствуется логикой и «философией» здравого смысла. Или – разумным риском. Наш переход расположен на трассе микрорайона, где она просматривается в обе стороны на километр, а до ближайших поворотов – метров по триста. Кроме того, посреди перехода имеется зона безопасности, дойти до которой – несколько секунд. Поэтому, внезапный наезд исключен. И осмотревшись по сторонам, ты минимизируешь риск до нуля.
Те, кто торчат, как вкопанные, даже если за полчаса здесь проезжает лишь одно авто, тоже разные. И по поведению, и по мотивации. Есть идейные, считающие, что почтение к закону и порядку – признак цивилизованности, европейской культуры. У такого это на лице написано. Подбородок величественно приподнят, на нарушителя смотрит мало того, что откровенно осуждающе – презрительно. Как на бузотера и деревенщину. А вот тот, что сбоку, уныло составляет ему компанию явно не из убеждений – из конформизма, вечной зависимости от большинства. Для него вольность нарушителя – скорей предмет зависти и упрека, интравертный укол с напоминанием о своей вечной робости и нерешительности. Поэтому и плечи у него опущены, и взгляд он прячет в асфальт или в себя. Он бы и рад сорваться вслед за возмутителем порядка, да не успевает среагировать – вот уже и зеленый зажегся.
Есть и третий вариант – мамы/папы с ребенком. Они следуют долгу воспитателя. Хотя, как знать, какому стандарту они ведут себя в свободном полете. Кстати, относясь к первому сословию, я тоже обычно притормаживаю, когда у перехода малые дети. чтобы не подавать «дурного примера».
В сущности, в этом элементарном примере содержится противоречие, которое часто возникает между догмой любого правила и разнообразием конкретики. И которая зачастую, во избежание абсурдности, требует исключений. Оно объективно, поскольку редко удается найти формулу, которая была бы способна учесть и разумно охватить все случаи жизни. Вот почему в юриспруденции существуют практика толкования законов, а обыватели стихийно рассортировываются на догматиков и прагматиков, идейных законопослушников и злостных или умеренных скептиков.
***
Но это – лишь накипь. Экстраполируя собственные размышлизмы, полагаю, что вольно или подспудно, в этом элементарном примере присутствует и более глубинная, можно сказать – философская подоплека. Это вопрос о том, признаешь ли ты за внешней силой – государством, властью право ограничивать возможность рисковать своей безопасностью, распоряжаться собственным здоровьем и жизнью. Светофор – в принципе и по сути своей та же самая дилемма, которая пылает в спорах по поводу эвтаназии, принудительной воинской повинности или изощренных ограждений на мостах для предотвращения самоубийств.
Это такой род индивидуального риска, который полностью или в основном очищен от социальности. То есть, случаи, когда твое апофигейство к безопасности не создает опасности для других. Именно по этому критерию безусловно оправданы другие правила движения, начиная от обязательности техосмотров машин и заканчивая ограничениями по скорости. А вот вопрос со службой в армии уже из категории дискуссионных. Такие цветастые мотивировки, как «патриотический долг перед отечеством» или более прикладного типа - «мужская закалка» существенно поблекли в мире современной морали, которая эволюционирует под влиянием новых реальностей.
И это заметно по тому, что в Западном или т.н. Демократическом мире все больше государств, в которых на смену всеобщей воинской повинности (ВВП) приходит добровольная профессиональная армия. И этому есть свои резоны. Во-первых, концепт современной войны не требует многочисленного воинства. Нынче «в моде» армии маленькие, да удаленькие. В мире, где уже давно воюет сложная техника, нужна не численность, а качество. Нужны профессионалы, для подготовки которых годятся далеко не все. Ведь кроме базисных знаний и способностей, нужна еще и позитивная мотивация – желание служить. В противном случае трудно рассчитывать на ответственность, которую накладывает современный танк, не говоря уже о ракетах с ядерными боеголовками.
В новых условиях слабо работает прежнее рассуждение, что ВВП нужна для того, чтобы в случае нападения можно было «мобилизовать весь народ». А для этого нужно научить хотя бы мужскую его половину стрелять, переносить тяготы, и , главное, подчиняться приказам, блюсти воинскую дисциплину. Не работает, потому что пулять из винтовки или автомата – бессмысленный навык, в современной войне излишний. А обучить чему-то сложному в массовых масштабах невозможно. Да и развитие вооружения происходит столь стремительно, что вчерашнее знание девальвируется на лету.
Выработка инстинкта слепого подчинения приказу? Тоже Большой вопрос. И прежде всего в том, а нужна ли здесь слепота. Ведь она эффективна до определенного уровня сложности. Человек, работающий с современным оружием, просто не может руководствоваться приказами. И они спускаются и формулируются в столь общей форме, что правильней назвать «заданиями».
При этих оговорках армейская служба в традиционных масштабах неизбежно превращается в отвратительную фикцию, внутри которой процветает произвол офицеров, рабское использование солдатского труда на частных или «общественных» работах, далеких от воинского тренинга, свирепствует дедовщина и прочие гадости. Если за пару лет такого мракобесия парень и обретает нечто «мужское», так это опыт зэка в стандартах тюряги или колонии. И полное отвращение к приказам и дисциплине, которые в этом аду проходят по категории «псевдо». Все, что дает и оставляет в осадке такая служба, так это проклятье о бессмысленно потерянном времени. И стойкий иммунитет к воинской профессии.
***
И это только один аспект. В современном западном мире, где война давно ушла из практики как средство расширения территорий, и сохранилась лишь в виде неких карательных, полицейских по сути акций на дальних территориях Третьего мира, основным ее персонажем стал наемник. То есть профи, работающий убийцей за деньги по найму.
Соответственно и на месте фейков о «защите родины» все большие права обретает мораль , которая в осадке состоит из двух основных тезисов. Первый - о том, что, что войны развязывают политики, а мне – простому обывателю - плевать на них. Мол, почему я должен идти на армейскую службу, если не хочу?. Ведь есть немало любителей пострелять – вот пусть из них и формируются вооруженные силы. И причем тут патриотизм, любовь к Родине?
И второй тезис – о том, если нападут. Тут у среднестатистического европейца сразу всплывают постулаты о «коллективной родине» и «коллективной обороне». Европа уже привыкла жить в категориях общего дома, и немцу трудно вообразить, что на него нападут французы или ...поляки. Разве, что русские. Или – мусульмане. Но в таком случае речь пойдет не о защите Германии, а об обороне и возмездии всей объединенной Европы. Точно в таком же сценарии видится война и из литовского окошка.
А коли так, то тем более предполагается отнюдь не партизанская война с вилами, а взаимодействие и координация высоких профессионалов. То есть – добровольцев.
***
На примере эволюции армии хорошо просматривается, как изменчивы представления, касающиеся личной свободы. В частности и самой сокровенной, гамлетовской темы: ту би он нот туби?
Хотя сам термин «эвтаназия» придуман Фрэнсисом Бэконом еще в 16 веке, реально «злобой дня» в масштабе всего Запада эта тема стала лишь в конце прошлого века. Это значит, что процесс пошел, слова превратились в решения. Первыми «легкую смерть» узаконили в 2002 Нидерданды и Бельгия. А на сегодня этот список пополнили Швейцария, Люксембург, Канада и несколько американских штатов. Кроме того, есть страны, в которых на нее «закрыли глаза». То есть она законодательно и не одобрена, и не запрещена. Речь идет о Германии, Франции, Испании, Израиле и Албании.
С их учетом следует признать, что в основном Запад уже принял право человека распоряжаться своей жизнью. Для кардинального сдвига вековой проблемы с мертвой точки потребовалось менее 20 лет.
Ответом на легализацию де юре стал встречный тренд: ряд стран приняли законы, предусматривающие наказания за эвтаназию. Среди них Россия, Казахстан, Азербайджан. На этом фоне особенно заметно, что новое поветрие характерно для стран с либеральными ценностями и традиционной демократией. В то время, как ополчились против нее государства с патернистской психологией социумов. И где власть имеет высочайшие полномочия определять и регулировать не только благосостояние людей, но и их право на жизнь.
Следует ли в этом явлении усматривать кризис религии? Ведь во всех этих подвижках явное «покушение» на один из самых фундаментальных догматов церкви – «Бог дал – Бог отнял».
Не знаю, не уверен. Мне кажется, тут все сложнее. Библия – это достаточно пространный и противоречивый талмуд, в котором при желании можно найти любые ответы на любые вопросы. Это-во-первых. Во-вторых, для веры важным фактором является и диспозиция в отношении к Богу. Я и Бог: кто он для меня? Начальник? Учитель? Советчик? Утешитель? И т.д. Именно этот аспект верования позволяет адаптировать религию к миру торжества науки, технологий, прагматизма, высокой образованности паствы. Проще говоря, создавать коктейли из атеизма и веры. «Мой Бог сидит во мне!» - такую формулу в разных оттенках мы часто встречаем в словах и делах современников. Практически это означает признание ответственности за свое будущее и поступки. То есть, трактовка Бога как Отца, наделившего тебя волей. А основным мотивом обращения к нему является не просьба совета, а активизации воли. «Господи, дай мне сил» - вот основной мотив диалога с Ним у современного западного человека.
Но ведь отрицание предначертанности и признание ответственности – это в сущности атеизм. Поэтому и религия все больше обретает черты дежурного ритуала, необходимого занятия вроде чистки зубов по утрам и перед сном. Это видно уже по тому, как сокращается лимит времени, который выделяется на молитвы и прочие церковные обряды. И по силе эмоционального заряда, с которым они сопровождаются.
В меру этого меняется и облик церкви. Слуги бога становятся практичными, циничными, «демократичными» в манерах. Поэтому трепет перед роскошью и атмосферой старых храмов все больше обретает характер преклонения перед мощными пластами культуры. А новые церкви с их модернистской архитектурой и обилием света вполне подтверждают настроение собственного богоискательства и общения с Ним. Ведь с богом внутри, как и в бизнесе, излишни и даже противны посредники. Ну, а храм нужен исключительно для того, чтобы вырваться и уединиться из суеты и деловой круговерти. И уже в одной этой потребности интимности достаточно веский залог того, что религия еще долго сохранит свое присутствие в этом мире.