Вы здесь
Мирный протест: политическая утопия или провокация восстания?
Моя статья в «Новой газете» по итогам несостоявшейся революции в Белоруссии каким-то образом вошла в резонанс с колебаниями «мыслящего тростника» и вызвала дискуссию, на которую я не рассчитывал. Кто-то ответил прямо, кто-то завуалированно, не обозначая, с кем и с чем спорит. Особо хочу поблагодарить за конструктивную критику Кирилла Мартынова и Кирилла Рогова. Поскольку, вопреки ожиданиям, дискуссия оказалась вдумчивой и содержательной, возникла потребность от формата монолога перейти к формату диалога.
Два тезиса из статьи (не самые главные) вызвали наибольшую реакцию. Во-первых, тезис о том, что революция в Белоруссии закончилась неудачей и о ней можно говорить уже как об историческом факте. Во-вторых, тезис о том, что мирный протест как метод борьбы с авторитарными режимами на постсоветском пространстве в Минске себя дискредитировал. С учетом высказанных многочисленных замечаний оба эти тезиса нуждаются в пояснении и развитии.
Революция существует в двух ипостасях — как акт и как процесс. В этом смысле революция дуалистична подобно свету, который в полном соответствии с квантово-волновой теорией может при одних условиях проявлять свойства классических волн, а при других — свойства классических частиц. Революция как акт — это восстание против существующего порядка и установление нового порядка. Необходимым условием успеха такого восстания является смена власти и разрыв политической и исторической постепенности. Революция как процесс — это смена исторической формации, полное переформатирование всех существующих социальных отношений и преобразование общества и государства на новых началах.
Революция как процесс не имеет ни определенного начала, ни определенного конца, но может состоять из множества последовательных революционных актов, каждый из которых является конечным, то есть имеет строго определенное начало и такой же строго определенный конец. О том, что революция как акт закончилась, узнают сразу, о том, что закончилась революция как процесс, как правило, узнают постфактум, через несколько поколенческих шагов. Проиллюстрирую это на примере русской революции XX века.
Русская революция как процесс, согласно Ричарду Пайпсу, авторитет которого в этой области безупречен, началась со студенческих волнений 1899 года, которые были жестоко подавлены царским режимом, но тем не менее открыли эпоху революционных преобразований. Закончился этот процесс, по всей видимости, только после 1953 года, когда послесталинское поколение советских лидеров окончательно встало на путь оппортунизма и отказалось от концепции государства как диктатуры пролетариата.
Тем не менее, русская революция, оставаясь непрерывным процессом на протяжении полувека, состояла из нескольких самостоятельных «конечных» актов, самыми заметными из которых были революция 1905 года (потерпевшая поражение), Февральская революция (частично успешная) и Октябрьская революция, которую, впрочем, по отношению к Февральской можно рассматривать и как контрреволюцию (весьма успешная, то есть установившая политический режим, просуществовавший более семидесяти лет).
Попробую теперь опуститься с этого теоретического облака на грешную белорусскую землю. Революция в Белоруссии как акт смены власти, как разовое и одномоментное действие, которое должно было привести к совершенно конкретному результату — устранению Лукашенко, — потерпела поражение, и я не понимаю, зачем себя обманывать, утверждая, что она все еще продолжается. Лукашенко устоял, активность авангарда падает, масса в движение не вовлеклась. Это, однако, не означает, что революционная «волна» в Белоруссии разбилась о лукашенковский быт.
Отнюдь, революция как процесс в Белоруссии только начинается. Сыгран только первый акт. Это может быть очень длительный спектакль, растянутый на десятилетия, а может быть весьма короткий, укладывающийся в считанные месяцы. Если режим наделает ошибок, в том числе и тех, о которых пишет Кирилл Рогов в своей статье, то он спровоцирует второй акт почти без антракта. Главное — не в этом. Белоруссия после поражения августовской революции уже никогда не вернется в состояние, в котором она была до этой революции.
Авторитаризм «статичный» уступает место «динамичному» авторитаризму, которому, как стареющему и теряющему форму боксеру, надо все время двигаться на ринге, чтобы не получить смертельный хук в челюсть от молодого и полного сил соперника. Если раньше Лукашенко смотрел на ситуацию «сверху вниз» с позиции «хозяина горы», то теперь ему придется до конца своей политической карьеры смотреть на окружающий мир с позиций летящего с горы камня. А это совсем другой ракурс.
То есть один — более простой — вопрос состоит в том, когда в следующий раз белорусская революция, развивающаяся теперь как непрерывный процесс, достигнет новой точки перерыва постепенности и материализуется как следующее революционное восстание масс? Это, по большому счету, только вопрос времени, возможно — весьма скорого. А вот второй — более сложный — вопрос состоит в том, при каких условиях вторая белорусская революция окажется более успешной, чем первая? В своей статье я усомнился, что в таких «кейсах», как минский, тактика мирного протеста может привести к какому-то иному результату, чем тот, который мы наблюдали. Это не значит, что я являюсь сторонником немирного процесса, но как объективный наблюдатель я вынужден констатировать факты.
Мне возражают двояко. Суть этих возражений сводится к двум основным тезисам, которые сливаются где-то за линией горизонта в один. Первый антитезис состоит в том, что мирный протест еще не раскрыл весь свой потенциал и с помощью научно-технического прогресса еще сможет сотворить чудо. Второй антитезис состоит в том, что мирный протест — это та искра, из которой должно разгореться пламя.
Есть точка зрения, что стена деспотизма обязательно рухнет, если много людей будут долго и с презрением смотреть на нее в упор. Если тысяча людей посмотрит, этого, конечно, может не хватить, но если выстроить перед стеной миллион людей, то в конце концов она упадет под тяжестью их взгляда. А если они еще при этом будут общаться между собой через интернет и при помощи телеграм-каналов, то у стены шансов нет. Все это работает, однако, если за стеной есть «пятая колонна», готовая открыть дверь, и нет тоннеля, по которому в крепость подвозят продукты.
Однако особенность ситуаций, сложившихся сегодня на постсоветском пространстве, состоит в том, что удерживающие власть режимы еще не успели «переродиться» и «размякнуть», поэтому в обозримой перспективе открывать ворота некому. А раз так, то мирный протест как метод революционной борьбы «здесь и сейчас» бесполезен — взглядом стенку не пробьешь. Можно, однако, согласиться с тем, что мирный протест — это длинная политическая инвестиция: рано или поздно какая-то часть защитников крепости начнет сомневаться, у их детей проснется совесть, внуки попытаются выкрасть ключ, чтобы открыть ворота изнутри. Жаль только жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни моим критикам.
Есть и менее прямолинейный взгляд. Среди тех, кто оппонирует режиму, следует различать авангард, готовый к активным действиям, и значительно превосходящую его по размеру массу «сочувствующих и неопределившихся», которая занимает выжидательную позицию. Задача авангарда — раскачать массу. В свою очередь режим, обрушивая репрессии на авангард, вынужден оглядываться на эту массу, стараясь не допустить ее активной политизации. Это лимитирует объем тех репрессий, которые он может себе позволить, потому что если он перейдет «красную черту», то масса воспламенится. Пример — избиение студентов на площади Независимости киевским ОМОНом, которое стало внешним триггером Майдана. То есть ненасильственный протест — это что-то вроде детонатора в революционной гранате.
Если принять эту логику, то нам придется признать, что защитники мирного протеста в действительности не такие миролюбивые, какими кажутся. Они отводят ему по сути жертвенно-провокационную роль. Смысл мирного протеста в таком случае сводится к тому, чтобы заставить власть применить непропорциональное насилие по отношению к невооруженному гражданскому населению и, тем самым, заставить присоединиться к революции колеблющихся. В таком ракурсе, честно говоря, мирный протест выглядит как отложенное насилие, а вся риторика мирного протеста является не более чем военной хитростью. Но есть риск перехитрить самих себя.
Оставив в стороне вопрос о том, что существование некой «красной черты», заступив за которую власть обязательно нарывается на неприятности, — это все-таки только гипотеза, которую еще нужно доказать, хочу обратить внимание на главное: количество лиц, участвующих в мирном протесте, не играет само по себе никакой сакральной роли и не конвертируется автоматически в победу революции. Миллион стоящих и смотрящих на стену так же «эффективен», как и двести тысяч стоящих.
Именно в этом, на мой взгляд, и состоял урок, преподнесенный белорусской революцией. В Минске и так на улицы вышло достаточно людей. Осмелюсь предположить, что даже если бы их вышло в два или в три раза больше, но вели бы они себя так же, то это ничего бы не изменило. Допустим, мирный протест достиг своей незаявленной цели и спровоцировал режим на какое-то совсем уж непотребное зверство. Хотя какое еще может быть зверство после всего увиденного в Белоруссии в августе? И под впечатлением от этого невиданного зверства на улицу вышли все колеблющиеся. Наложит ли Лукашенко на себя руки, узнав, что там стоит не двести тысяч, а миллион или даже два? Очевидно, что нет.
Это значит, что ничего толком не поменяется, и в новой уже точке истории лидерам революции придется решать старую дилемму: продолжать ли удерживать протест в мирных рамках и призывать людей не применять насилие или повести эту многократно выросшую в размерах толпу на штурм. Таким образом, получается, что философия мирного протеста в сложившихся конкретных исторических условиях — это либо красивая утопия, рассчитанная на то, чтобы принести свои плоды в очень отдаленном будущем, либо военная хитрость, рассчитанная на то, чтобы вывести режим из себя и заставить ударить первым, после чего уже можно со спокойной совестью переключиться на немирный протест. В первом случае призывы к мирному протесту несколько дезориентирует массу по времени ожидаемого успеха, во втором — по действительным его целям…