Привлечение повышенного внимание в связи с Навальным к содержанию заключенных, приведет в конце концов к переменам в пенитенциарной системе

Любопытный факт: никаких политзаключенных ни в России, ни в мире юридически не существует. То есть они были, но давно. Когда-то и внутреннее право многих стран, и международное право допускало преследование граждан по политическим мотивам. Но при создании ООН в 1945 году была принята Всеобщая декларация прав человека, и преследование за политические (или иные – например, религиозные) убеждения стало противоречить международному праву.

Что, конечно, никак не мешает властям разных стран преследовать, в том числе по уголовным статьям, своих политических оппонентов и просто неугодных людей. Это очень удобная для власти любой страны позиция. Всегда можно сказать: что? Какие политзаключенные? В нашей демократической стране не преследуют за мнение. В нашем уголовном кодексе нет политических статей. А эти за что сидят? Так почитайте их приговор. Суд признал этих троих виновными в мошенничестве, этих – в хулиганстве, а вот этих – в нарушении санитарных норм. Они обычные преступники, здесь нет политики. 

В России до 2014 года все так и было, пока в Уголовном кодексе не появилась единственная (пока) чисто политическая статья – 212.1 «Неоднократное нарушение установленного порядка организации либо проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования», так называемая «дадинская» статья – по имени первого осужденного по ней Ильдара Дадина. 

Конституционный суд признал эту статью УК соответствующей Конституции, но признал с оговорками, которые могли сильно ограничить применение этой статьи. Тем не менее суды переварили ограничения и нашли, как их обходить, так что возбужденных по этой статье дел – как и осужденных – становится все больше. 

Осужденные по этой статье сразу же признаются правозащитными организациями политическими заключенными. Однако реальные сроки лишения свободы по этой статье получили пока только два человека: Ильдар Дадин и Константин Котов. Муниципальный депутат Юлия Галямина тоже была осуждена по этой статье, но получила условный срок, что, однако, позволило снять с нее депутатские полномочия. 

Самая авторитетная российская правозащитная организация «Мемориал» (внесена в реестр некоммерческих организаций, якобы выполняющих функции иностранного агента) признает политзаключенными 349 человек. 

Из них 288 лишены свободы из-за реализации права на свободу вероисповедания или религиозной принадлежности, а 61 – по другим политическим мотивам. В список включили имена журналистов, участников протестных акций, свидетелей Иеговы, мусульман, обвиняемых в членстве в запрещенной в России организации «Хизб ут-Тахрир», и других.

Процесс включения той или иной фамилии в список политзаключенных бывает сложным, специалисты изучают обвинение и материалы дела, и зачастую включение человека в список политзаключенных вызывает споры. 

Ничего не зная об этом процессе, преследуемые или осужденные граждане, а уж тем более их родственники склонны безо всяких на то оснований объявить свое дело политически мотивированным, а заключенного – политическим. 

Причины так поступать могут быть самыми разными. Например, недавно политзаключенным фактически объявил себя арестованный бывший сенатор Борис Шпигель – свое дело он назвал политическим. Совершенно очевидно, что Шпигель имел в виду «арестован в результате интриг», а не из-за того, что он в борьбе отстаивал свои убеждения, отличные от убеждений Владимира Путина.

Подобные высказывания не редкость. Объявлять себя политическими обычно склонны те заключенные, которые считают свое дело несправедливым, свое преследование – незаконным и знают, например, мотивы и возможности заказчиков. Однако незаконное преследование и политическое преследование разные вещи. Будем придерживаться классического определения понятия «политзаключенный» и попробуем разобраться, что происходит в колонии или в СИЗО, когда туда попадает «политический».

Политзаключенные и криминал

Отношение к «политическим» со стороны других осужденных в последние сто лет менялось. Если говорить о сталинских временах, то эти два мира – криминальный и политический – старались не пересекаться, но если не удавалось, то прямых столкновений избегали. Исключение составляли случаи, когда блатные получали прямое указание от начальства прессовать политических – избить или любым другим образом сделать их существование в лагере невыносимым. Ну и, конечно, истории столкновений – таких, как в знаменитом фильме «Холодное лето 53-го» – были не редкость. Но это все же не совсем про лагерь. 

В более поздние времена, при Брежневе, например, и при раннем Горбачеве, к политзаключенным проявляли больше уважения – на всякий случай. Ведь их могли в любой момент обменять, как Владимира Буковского на Луиса Корвалана, или за них годами боролись западные политики и активисты – как в случае с Натаном Щаранским. Поэтому их берегли, но особые условия не создавали – об этом можно почитать у Владимира Буковского, например: «И возвращается ветер». 

Всех советских политзаключенных выпустил на свободу Михаил Горбачев – так на него повлияла гибель в тюрьме известного диссидента и писателя Анатолия Марченко в конце 1986 года. Его смерть была вызвана длительной голодовкой с единственным требованием – свободы политзаключенным.

При Ельцине были посажены некоторые члены ГКЧП, потом случились события октября 1993 года, и понеслось все снова. Но сроки были относительно небольшими, а аресты не массовыми, вполне можно говорить о тюрьме как о способе борьбы элит. В целом о новом появлении тюремной прослойки – «политзаключенные» – можно говорить с начала 2000-х. 

Кстати, в тюрьмах и лагерях стран бывшего СССР очень долго жили традиции именно позднего СССР. Например, в Азербайджане в 1996 году на растерзание блатным были брошены политические, которых звали «погонниками» – арестованные по политическим мотивам армейские офицеры. Криминальные авторитеты тогда собрали большое межтюремное совещание (коммуникация в этом сообществе налажена очень хорошо).

Было принято решение, что «политических» они трогать не будут. А «политические» не должны вмешиваться в вопросы, решаемые уголовниками, и жить они должны по правилам «мужиков» (мужики – это обычные заключенные, не стремящиеся поддерживать криминальный образ жизни, но и не сотрудничающие с администрацией).

Идеальный, очень удобный для всех (и для администрации, и для уголовников) «политический» – это тот, кто воюет с судебными решениями, пишет воззвания к Совету Европы и ООН, а в тюремную жизнь не вмешивается. Такой «политический» всех устраивает. Но если это будут жалобы на порядки в зоне, то начнут приезжать проверки – и вот тогда отношение с нейтрального может смениться на очень плохое. Проверки не нужны ни администрации, ни блатным.

Из жизни пиратов

Очень интересный опыт у бывшего политзаключенного Ивана Белоусова. Про его дело можно прочитать, например, здесь.

Иван был арестован в 2008 году, его обвиняли в организации взрыва фонарного столба на Манежной площади (без жертв). На момент ареста Ивану было 20 лет, и он искал себя в политическом активизме: тусовался и с националистами, и с антифа, и с лимоновцами, и был, что называется, под наблюдением. Его уголовное дело было сшито крайне неаккуратно, поэтому приговор дважды отменялся Верховным судом – редчайший случай.

Однако его упорно раз за разом снова обвиняли и возвращали в тюрьму: следователям не хотелось признавать, что некто взорвал столб рядом с Кремлем, а они взяли не того. А того, кого надо, не нашли. Его случай удобен для изучения темы «взаимоотношения политических и блатных», поскольку из-за постоянных пересмотров дела Иван сидел в нескольких СИЗО и в разных зонах, где были разные порядки. Отсидел он в итоге шесть лет и успел встретить в СИЗО и лагерях других политических, которых сильно прибавилось после протестов 2011–2012 годов. 

Иван говорит, что первые несколько лет он не понимал, что его дело политическое. И в связи с возрастом, и в связи с тем, что ему изначально вменялось хулиганство и хранение оружия. Но следователям из ФСБ были нужны его признательные показания, которых он так и не дал, поэтому они давили на него чаще всего так: другим осужденным сообщали, что он скинхед (что совсем не так), а скинхедов в тюрьме очень не любят. И старались посадить его в одну камеру с кавказцами.

Однако все быстро разъяснялось, и его не трогали. Иван так описывает процесс разъяснения: «Надо прокачивать ментовской наговор» – то есть в открытом и прямом разговоре выяснить, откуда поступила негативная информация, и указать на неправедность источника. Иван в обычной жизни не употребляет тюремный язык, но терминология используется именно такая, сохраним ее для точности. Собственно, сокамерники, обнаружив такой интерес к Ивану со стороны спецслужб, и пришли к выводу, что дело Ивана политически мотивированное. Потом этот факт был признан и многими правозащитниками. 

Неприятности у Ивана начались, когда его перевели из Бутырки в изолятор ФСБ «Лефортово». Там его стали переводить из камеры в камеру, причем сокамерниками всегда оказывались взрослые мужчины, и всем им было сообщено, что Иван – скинхед. Как позже выяснилось, все его сокамерники сотрудничали со следствием и с ФСБ. Но неприятности там исчерпывались трудностями в коммуникации и, я бы сказала, атмосферой ненависти и непонимания. 

На первой зоне (это была ИК-2 в Туле) сразу по прибытии Ивана вызвали в блаткомитет. Блаткомитет – это неформальный орган управления зоной и общаком (казной), во главе блаткомитета стоит положенец, он же смотрящий за зоной – то есть самый сильный криминальный авторитет. Тогда смотрящим был осужденный с никнеймом Сергей Туляк. Иван рассказал собранию о своем деле и получил резюме от Сергея Туляка: «Выбирай себе здесь дорогу и живи». Это примерно то же, что решили азербайджанские криминальные авторитеты в 1996 году, когда к ним бросили «погонников». 

На другой зоне (ИК-9, Краснодарский край) у Ивана возникли проблемы. Смотрящим за этой зоной был осужденный Коля Пират – как говорит Иван, «идейный положенец, с малолетки начинал» (то есть хорошо знает правила и уложения криминального мира и поддерживает воровские традиции). Коля Пират вызвал к себе Ивана и посадил за свой стол, где было, например, спиртное и прочие запрещенные вещи. Высокие стороны выразили друг другу уважение, а потом подошли к главному. 

Коля Пират был весьма недоволен тем, что зону наводнили оперативные сотрудники ФСБ и МВД, и они приезжали именно по делу Ивана Белоусова. Их внезапный интерес был вызван тем, что Верховный суд отменил приговор Ивана и вернул дело на новое рассмотрение, и оперативникам нужна была новая информация. Они получали ее в том числе из жестких допросов других осужденных и, вероятно, проводили вербовку, пользуясь и крайне неприятными методами – например, угрожая возбуждением нового дела или отказом в условно-досрочном освобождении.

Иван рассказал Коле Пирату, с чем связан так беспокоящий положенца наплыв силовиков и что они перестанут беспокоить зону, когда Ивана этапируют в Москву. По некотором размышлении Коля Пират вынес свой вердикт: «Живи». Встреча прошла в теплой дружественной обстановке.

Иван встречал и других политзаключенных. В Туле сидели осужденные лимоновцы из НБП, «сидели ровно», говорит Иван. В краснодарской зоне – экологи, у них тоже не было больших проблем. Относились к ним с интересом. Самое главное для Вани было развеять слух о себе как о радикал-националисте. «Если ты скинхед, ты не сможешь с порядочной мастью жить», – говорит Иван. Это выражение означает, что радикальный националист будет отделен от основной массы арестантов и помещен в низшую касту тюремной иерархии. 

Были ли у Ивана стычки с блатными? Да, были, но не по политике. Всех имеющих московский говор вызывали «на бубнилово» – вербовали на работу в тюремные колл-центры. Отказ не вызвал негативной реакции, скорее это было легкое разочарование. 

Похожие неприятности были и у фигуранта «болотного дела» Андрея Барабанова в московской Бутырке – они не были связаны с политикой, это был обычный в тюрьме конфликт, когда криминалитет пытается каким-то образом получить с родственников заключенных деньги. 

Признание «политических»

Иван Белоусов вспоминает одного из сотрудников Бутырского СИЗО (сейчас он на пенсии), который по собственной инициативе (и когда был один) тепло относился к «политическим» и сочувственно говорил «болотникам»: «Когда вас миллион на улицы выйдет, мы все тоже с вами выйдем, а сейчас никак». 

Этот рассказ относится к периоду 2013–2014 годов. Мария Эйсмонт – адвокат, которую можно назвать политическим адвокатом, она была защитником, например, в деле московского активиста Константина Котова (освободился из ИК-2 в Покрове в декабре 2020 года) и коломенского активиста Вячеслава Егорова (дело не закрыто) – говорит, что к «политическим» тюремное начальство и сотрудники относятся с опаской и вниманием, но все зависит в основном от личных качеств осужденного. 

Мария Эйсмонт сказала, что, насколько она знает, к сидящим «за религию» у осужденных и у администрации нормальное отношение. К историку Юрию Дмитриеву тоже «отношение ровное», его «нехорошая» статья, по которой ему вынесен приговор, не воспринимается ни осужденными, ни администрацией как реальное деяние. 

Вообще, по словам Эйсмонт, некоторые уголовные статьи – например, оправдание терроризма, по которой могут сидеть «политические», – не относятся к «неуважаемым» статьям. «Неуважаемые» статьи – это, например, изнасилование или педофилия. Конечное решение примет, скорее всего, блаткомитет.

Но ситуация в разных зонах может быть разная. Яркий пример – знаменитая ИК-2 в Покрове, где сидел Константин Котов, а ныне сидит Алексей Навальный. «В этой зоне нет и не может быть блаткомитета. По колонии в Покрове нельзя судить о других колониях, это все же особый случай», – говорит Эйсмонт. 

Адвокат вспоминает удивительный эпизод, который произошел именно в ИК-2 Покрова. Она записалась на прием к руководству зоны, на встрече присутствовал начальник ИК и его заместитель. Адвокат сразу сказала, что не собирается просить никаких особых условий для своего подзащитного Константина Котова, однако хотела бы понять, что происходит с корреспонденцией Котова (с ней было много разных проблем), а также хотела бы узнать о возможностях получать образование в ИК.

Заместитель начальника ответил адвокату Эйсмонт: 
– Нет. Котов не будет учиться и не будет писать письма. 
– Но почему?
– Потому что он политический. 
– Спасибо, что признали это. 

Это действительно любопытный факт: в уголовно-процессуальном смысле в России нет политических заключенных. Но все знают, что они есть. И положение стремительно меняется в связи с осуждением Алексея Навального. Если говорить языком международных протоколов, то до последнего времени ситуация с политзаключенными вызывала некоторую озабоченность, причем далеко не каждый раз. Теперь же она вызывает серьезную озабоченность, и гораздо чаще. 

Ситуация в российской тюрьме, особенно все, что связано с тюремной медициной и другими важными правами, стала интересовать буквально всех, и российским правозащитникам стало легче объяснять реальные проблемы, связанные с правами осужденных. Возможно, этот повышенный интерес приведет в конце концов к переменам в российской пенитенциарной системе, которая давно нуждается в реформировании.  

Российские наблюдатели, особенно негативно настроенные по отношению лично к Навальному, считают, что его защита добивается того, что можно с некоторой натяжкой назвать преференциями: например, требование допустить к нему отдельного «гражданского» врача. Все понимают, что к обычным заключенным это требование не относится. Это плохо. Однако до следующего логического вывода – медицина должна быть доступна для всех, а не только для статусных политзаключенных – тут рукой подать.  

Еще один важный аспект связан с безопасностью Навального. Главной и очевидной опасностью было то, что у Навального могли бы возникнуть проблемы с блаткомитетом любой зоны – кроме ИК-2 Покрова. В этом месте блаткомитета действительно нет. Значит, все остальные проблемы будут связаны исключительно со взаимоотношениями с администрацией, которая, в свою очередь, жестко завязана на ФСБ: уж такое у Навального дело. Плюс ко всему, разумеется, его контролирует руководство всей службы, ФСИН, а это на сегодняшний день выходцы именно из ФСБ. 

В любом случае взаимоотношения российских политзаключенных с окружающим миром переходят из зоны «тем для специалистов» в глобально интересную и важную для российского общества и мирового сообщества проблему.

Ольга Романова