Общественно-политический журнал

 

"Но есть и другая часть населения, которая смотрит телевизор"

Начальник псковской опеки Валентина Чернова рассказала PublicPost, почему поехала на ток-шоу в Москву после смерти Максима Кузьмина в США, почему ей стыдно за прокуратуру и не стыдно за свою работу.

 Начальник отдела опеки и попечительства главного государственного управления социальной защиты Псковской области Валентина Чернова, чье ведомство оформляло усыновление погибших в США Димы Яковлева и Максима Кузьмина, стала героем блогосферы после ток-шоу Михаила Зеленского "Прямой эфир" на РТР, на котором биологическая мать Максима Кузнецова, двоюродная бабушка по отцовской линии Димы Яковлева, депутат Лахова и Мария Арбатова обвиняли органы опеки в различных недосмотрах и нарушениях.

Прокурорские проверки начались в отделе Черновой после заявления Павла Астахова, что подписи бабушки и дедушки Димы Яковлева на документах об отказе от ребенка были подделаны, а губернатор Андрей Турчак отстранял чиновницу и ее начальника от работы на время проверки. Позже назначенная Следственным комитетом экспертиза выяснила, что подписи родственников погибшего в США мальчика были подлинные, Чернова вернулась на работу, но прокурорские проверки продолжаются до сих пор — теперь проверяют все личные дела псковских сирот.

Медаль, на которую Чернову номинировала псковская общественная организация "Помогай-ка", придумана Александром Гезаловым, который провел все детство в разных детдомах, написал об этом книги, а сейчас консультирует Общественную палату и Совет Федерации по вопросам сирот. "Я увидел большого человека в маленьком кабинете", — рассказывает он о знакомстве с Черновой. "Я благодарен вам, что вы стойко держите удар. Вы украшаете эту деятельность", — заявил он Черновой на вручении награды, которое прошло в Псковском государственном университете.

— Какие у вас ощущения после вручения вам медали?

 Может быть, на фоне всех этих событий я теряюсь. На самом деле хочется уйти и чтобы тебя никто не тревожил.

 — У вас было серьезное намерение уволиться?

 Было. Я домой пришла, думала об этом. Я не хотела ехать в Москву: я понимала, куда я еду. Если б не поехала в Москву, однозначно пришлось бы писать заявление (об уходе). Потом мы переговорили с мужем — он у меня не только муж, но и друг. Он сказал: "Если ты сейчас уйдешь, все будут думать, что ты виновата". Все равно надо все это пройти до конца, а потом, если желание (уволиться) не пропадет, я тебя поддержу в любом решении.

 — Вы были временно отстранены от должности, но потом, после проверки подлинности подписи бабушки Димы Яковлева, вернулись на работу. Проверки в отношении вас закончились или еще продолжаются?

 Проверки продолжаются.

 — Сколько дел сейчас проверяют?

 Все. Абсолютно все дела по области были прокуратурой изъяты. У нас 3098 дел разных, 900 детей находятся в государственных учреждениях, остальные на семейном устройстве. И они проверяют. Если глаз не наметан, то сразу же не увидишь. Посади меня в личное дело — я сама найду, где у нас провал, а прокуратуре надо постоянно работать. Вот сейчас сижу отписываюсь. Проверю документы. Конечно что-то будет снято.

 — Какие претензии вам предъявляет прокуратура?

 Нам ставят много претензий в части того, что мы мало принимаем мер по семейному устройству. Я шоке: вы-то знаете, что мы делаем в этом направлении: и видеоролики снимаются, и баннер стоит, и в автобусах реклама запущена, везде в газетах идет информация о детях. Даже на сайте прокуратуры стоят наши ролики.

 Мне стыдно за прокуратуру. Потому что прокуратура, которая нам эту дикую проверку тотальную устроила — они же участвуют в (судебных) процессах. Никто не понимает, что мы не отбираем просто так детей, мы их отбираем на основании решения суда. У нас, конечно, есть полномочия незамедлительно забрать ребенка. Но при этом мы обязаны соответствующий акт издать, в трехдневный срок сообщить прокурору, в семидневный — подать исковое заявление в суд о лишении родительских прав.

 — Как часто вы пользуетесь этим своим правом изъятия детей из семьи?

 Это бывает крайне редко, мы пользуемся этой статьей в крайнем случае. Например, если мы приехали и увидели героиновый бардак, и там ребенок находится — мы можем проявить свою власть и забрать ребенка незамедлительно, но нам потом стоять в суде и доказывать, что мы совершили эти действия правомерно, а если получится, что мы совершили неправомерные действия — то может быть вынесено (в отношении нас) определение суда, а протесты прокуратуры — вообще на раз-два.

 Был несколько лет назад случай в городе, когда мать взяла ребенка и повесила его вниз головой с балкона — что-то у нее в жизни не ладилось. Ребенку было, кажется, года четыре. Мы вызвали милицию, а сами издали приказ. В таких случаях мы не можем знать, в каком состоянии находится мама, и если мы ее уговорим и ребенка оставим, что там дальше может быть?

 — Вы говорили, что у вас не было желания ехать в Москву на телевидение. Но вы все же поехали. Вас уговорили?

 Мне настоятельно посоветовали принять участие в передаче. Это было решение с самого верха. Я, конечно, поинтересовалась, кто там будет. Мне сказали про Лахову, других гостей. Перед этим я 4 часа просидела у следователя, вышла в два часа а в шесть был поезд. И вот я подхожу к поезду, захожу в купе и тут смотрю: в мое купе заходит Пауконен (двоюродная бабушка Димы Яковлева по линии отца). Я, конечно, вышла, благо что знакомая в поезде ехала и она попросила своего соседа поменяться. Когда я вышла на перрон, там стояли люди с табличками "Прямой эфир". Вижу, что табличек три. Как выяснилось, третья машина приехала за мамой Максима Кузьмина.

 — То есть вы не знали, что на эфире будет мама?

 Нет, конечно. Не было сказано ни про бабушку, ни про маму.

 — Мать Максима Кузьмина собиралась писать заявление о восстановлении ее в родительских правах. Вы такое заявление от нее получили?

 Нет. Она сразу писала Астахову. Она действует через руководство.

 — Разве по закону она не должна обращаться с таким заявлением в органы опеки?

 Конечно, должна. Но нам даже от Астахова ничего не пришло. И вообще она в последнее время куда-то пропала.

 — Как вы отреагировали на ваше временное отстранение от должности в связи с проверкой подлинности подписей родственников погибшего мальчика?

 Я, честно говоря, не ожидала, что будет отстранение начальника и меня. Для меня лично страшно было услышать, что нас обвиняют в подлоге с этими подписями. Я понимала, что этого не может быть, потому что не может быть. Я хорошо знаю этого человека (который заверял подпись бабушки и дедушки Димы Яковлева об отказе от ребенка). Тем более, что просчитать наперед ситуацию так, чтобы вычислить возможность передачи ребенка именно американцам, просто невозможно.

 В январе (2008 года) я заняла пост в органах опеки, в феврале состоялось усыновление (Димы Яковлева), а в июне мальчик погиб. Сразу же была проверка Следственного управления, проверка Министерства образования, прокуратуры области, уполномоченного. Все, кто мог, все проверили — у нас надзорных инстанций более чем достаточно.

 — Если они все уже проверили тогда, после смерти мальчика, то на каком основании вас стали проверять по новой?

 Следователь объяснил, что, может быть, недостаточно тогда проверяли работу с родственниками. В 2008 году никто не делал экспертизы, потому что никто не ставил под сомнение подписи.

 — Сейчас, когда есть заключение экспертизы, собираетесь ли вы подавать в суд на тех, кто вас обвинял в фальсификации подписей?

 Нет.

 — Почему?

 Потому, что любой суд — это всегда грязь. Я их столько пережила в своей жизни, и я не помню ни одного судебного заседания, с которого бы обе стороны уходили удовлетворенными. И это определенное напряжение. Пусть все будет, как будет.

 Девчонок (из районной опеки) тоже хочется защитить. То, что переживают в районах люди на местах, которых обвиняют в подлоге, трудно представить: те, кто их знает, им, конечно, верят, но есть и другая часть населения, которая смотрит телевизор. Если даже я иду по администрации, и ко мне подходят знакомые и спрашивают: "А что, действительно подписи подделанные?", то что говорить про деревни. У нас было, конечно, жуткое состояние. Я честно скажу, что было очень тяжело.

 —  И все же вы решили продолжить работу.

 Только не ради себя. Я могу горы свернуть за кого-то, но за себя попросить не умею. Последнее время пресса на нас выливает много грязи, эти передачи все такие однобокие, и высказаться там, конечно, не дают. С другой стороны, сейчас, после передачи, мой почтовый ящик завален письмами поддержки. Пишут разные люди. И я очень рада, что многие коллеги, которые тоже занимаются опекой, откликнулись со всей России.

 У нас есть, чем гордиться, и нам действительно не стыдно. У нас работает настоящая команда специалистов органов опеки. В 2008 году было более 5000 детей, состоявших на учете как оставшихся без попечения родителей, сейчас у нас три тысячи. В тот период времени почти 70 процентов находились в госучреждениях, сейчас менее тридцати. В 2007 было 88 иностранных усыновлений, сейчас это 34 ребенка.

 — При этом российское усыновление растет?

 С тех пор, как внедрили проект "видеопаспорт ребенка", у нас впервые российское усыновление стало преобладать над иностранным. 258 видеопаспортов отснято. Из них 179 детей уже в семье, 23 ребенка находятся на стадии оформления документов. В автобусах установлена и идет наша реклама. По воскресеньям мы здесь дежурим, когда идет по ТВ сюжет о нашем ребенке "У вас будет ребенок", нам звонят люди от Сибири до Франции и спрашивают о наших детях.

 — Противники иностранного усыновления все время говорят о "продаже" детей зарубежным усыновителям. Как на самом деле обстоят дела с иностранном усыновлением, и где, на ваш взгляд, в системе есть потенциальные лазейки для коррупции?

 Законодательством предусмотрена процедура по международному усыновлению. Лахова, которая на опеку сразу же нападала, она систему органов опеки знает как никто. Именно ей, когда она была депутатом Госдумы, были приняты все законы, связанные с международным усыновлением. И разрабатывали они. У нас милиция народная, органы опеки тоже народные. Везде народ, и везде срабатывает человеческий фактор. Я не исключаю, что где-то, может быть, что-то бывает. У нас никто этим не занимается. Все мы живем очень скромно. Для меня это неприемлемо и невозможно. Я тогда хотела сказать на этой передаче: когда ты знаешь судьбу каждого ребенка, сколько он натерпелся в этой жизни, мне кажется, что ни у одного специалиста, который давно работает и пропускает через себя эти детские судьбы, рука не поднимется какие-то деньги взять. Лишь бы тебе, маленький, было хорошо.