Егор Гайдар как потомственный представитель касты палачей

Последнее время тема жизни и смерти Е.Гайдара исподволь потеснила другие темы этого блога и заняла в нем одно из центральных мест. Не устаю поражаться ее бездонности и неисчерпаемости. Словно некая Черная Дыра, притягивает она к себе всю доступную энергию и материю, не позволяя отклониться или изменить курс.  Ну что ж, если материал так настойчиво требует внимания, нужно ему это внимание уделить. В этом случае, как знает любой исследователь,  самое лучшее — следовать туда, где открываются новые перспективы и где возникают новые вопросы. Кажется, где-то в научной фантастике выдвигалась гипотеза о том, что Черные Дыры могут быть проходами в другие Вселенные... Не будем надеяться на слишком многое, но кто знает, может, и обнаружим что-то интересное.

Одной из проблем, обсуждавшихся в этой связи мною и моими гостями, была принадлежность ЕГ к «элите» бывшего СССР, его персональная наследственность и — предположительно унаследованные им от предков (вместе с генами и всем тем, что принято наследовать) — представления о морали и нравственности.  В дискуссии промелькнула даже фраза о том, что, мол, соратники ЕГ ощущали себя рядом с ним  — по их собственным словам - «крестьянскими детьми на барской усадьбе Гайдара».  Мне кажется, это — чрезвычайно важный момент. Он может даже оказаться ключевым не только для решения загадок личности самого ЕГ, но и для рассмотрения событий недавней истории России в новом, возможно,  неожиданном, свете. Это — действительно путь для серьезного исследования, и сейчас, мне кажется, важно наметить основные пункты этого пути.

Начать я хочу по своей привычке несколько издалека: а именно  - с традиционных представлений о социальной стратификации в той культуре, в которой выросли мы все, независимо от нашего этнического происхождения, т. е. в культуре индо-европейской. При этом сразу хочу оговориться, что бОльшая часть того, что верно для нее, применимо также и к подавляющему большинству остальных традиционных культур Старого Света с некоторыми, как правило незначительными, поправками.   Поскольку речь у нас шла об элитах, я совсем было уж собралась писать о том, как они формировались в рамках культурной индо-европейской традиции,  каковы были их права и обязанности, как вдруг поняла, что в данном случае начинать нужно совершенно с другого. С противоположного конца. С тех, кто в традиционных обществах изгонялся за пределы социума, лишался не только права принятия решений общественного значения, но и, подчас, права распоряжения собственной жизнью и составлял так называемый слой «неприкасаемых» (или их аналоги в других культурах). Почему я начинаю именно отсюда, надеюсь, станет ясно по ходу дела, а пока рассмотрим это явление поближе. Оно, в отличие от элит, не пользовалось популярностью как объект изучения в традиционной антропологии, и заниматься им всерьез начали лишь сравнительно недавно.   

Хочу еще раз подчеркнуть: речь идет не о слугах или ремесленниках, занимавшихся «грязной» работой (кузнецах, гончарах и т. п.), а о людях, вообще вынесенных за пределы социума:  о тех, кому не позволялось селиться в пределах человеческих поселений, брать воду из общественных колодцев и уж тем более — появляться в общественных местах иначе, как для исполнения своих обязанностей, в особой, отличающей их, одежде и со всеми необходимыми предосторожностями для того, чтобы не осквернить ничего своим присутствием. Тема, это, естественно, огромная, но для нас важнейшими являются два фактора: происхождение этого социального слоя и занятия, которые им предписывалось исполнять.

Как правило, «неприкасаемые» (и их аналоги) происходили из числа покоренных народов, т. е. изначально принадлежали к иному (в отличие от основной массы населения) этносу, к другой культуре и религии, а иногда — и к другой расе.  С течением времени они могли усвоить язык и некоторые элементы культуры завоевателей, но от этого они не становились частью социума: строжайшая система табу на любые виды общения с этой категорией людей сохранялась на протяжении столетий.

Такие люди не имели права заниматься какой-либо деятельностью, кроме предписанной, и именно этим, в частности, объясняется живучесть табу. «Неприкасаемые» делали то, что в коллективном бессознательном было зафиксировано не просто как «грязная работа», но как нечто ритуально нечистое, загрязняющее не только (и даже не столько) тело, сколько душу. К таким занятиям в подавляющем большинстве индо-европейских культур относились: уборка нечистот и отбросов, работа на бойне и переработка туш убитых животных (включая обработку кож), а также, что является, очевидно, самым важным в рассматриваемом нами случае – это работа палача: казни, пытки и телесные наказания осужденных преступников. Список  того, что относилось к деятельности исключительно «неприкасаемых», мог быть разным в разных культурах, но работа палача входила в этот список всегда.

С развитием цивилизации человечество постепенно приучило себя к необходимости существования боен (хотя работа на них оставалась одной из наименее престижных и самых малооплачиваемых), сумело — хоть и далеко не сразу — обойтись при уборке мусора и нечистот без особой наследственной категории людей, ответственных за это дело, но вот стигма, связанная с деятельностью палача, сохранилась в целости и прошла сквозь века практически нетронутой.  Столетиями палачи выполняли свои обязанности в ритуальной одежде и в масках. Этот обычай дожил до современности: даже уже в 30е годы ХХ в. единственный (!) в тогда независимой Польше палач разъезжал по стране для приведения в исполнение смертных приговоров судов, и работал он исключительно в маске (хотя его имя было всем известно). Для каждого случая он использовал новую пару перчаток, которые затем снимал и выбрасывал, как бы ритуально очищаясь от только что совершенного акта. Нет нужды объяснять, что породниться с семейством палача (когда такие браки стали возможны) желали весьма и весьма немногие. Шли на это либо те, кто принадлежал к тому же «цеху», либо совершенные бедняки и нищие и все те же «отверженные» разного рода, которым терять было уже нечего. Идея, что палач или член его семьи может стать правителем города или страны, на протяжении тысячелетий казалась настолько же абсурдной и немыслимой, как для нас сейчас — мысль, что человеческим обществом может руководить насекомое. Навозная муха, скажем, или таракан (этот кошмарный архетип нашел свое воплощение у К.Чуковского: "Тараканище"). Такое было возможно разве что в качестве одного из признаков светопреставления, когда абсолютно все законы, природные и человеческие, вдруг перестают действовать.

Кстати, если кому-то трудно сейчас визуализировать «традиционное» отношение к некоей группе людей как к существам априори низшим, то очень рекомендую вспомнить повесть Булгакова «Собачье сердце». Образ Шарикова, воспринимаемый нами как метафора,  для человека традиции был бы абсолютно буквальным, можно сказать, «из жизни взятым» описанием «неприкасаемого», то есть человека, душа которого впервые воплотилась в человеческом теле и, следовательно, была не способна еще воспринимать нормы жизни, принятые в человеческом обществе. Единственное воздействие, понятное такому человеку — это насилие. Именно так он сам стремится воздействовать на окружающих, и сам он подчиняется лишь грубой физической силе или прямой угрозе ее применения. Кроме того, Шариков, поскольку явился он в этот мир непосредственно из собаки, не принадлежит ни к одной семейной или социальной группе, он а-социален по определению, не способен функционировать в нормальном (подчеркиваю — нормальном, стабильном!) обществе и, следовательно, по идее, должен был бы «слушать и запоминать! Слушать и запоминать!» (с), ни в коей мере не претендуя не то что на умственную деятельность, но даже и на то, чтобы распоряжаться самим собой. Таким, как он, следовало почтительно наблюдать за тем, как — в буквальном смысле – «живут люди», и лишь пытаться подражать их примеру, тем самым набирая опыт для будущих, возможно, более благоприятных, воплощений души в человеческом теле. Заметим, кстати, что и род деятельности, который нашел себе булгаковский персонаж, полностью соответствует архетипу: он работает «в Очистке», умерщвляя животных, и, более того, получает от этого зверское наслаждение. Впрочем, по некоторым признакам в повести можно сделать вывод, что на самом деле убивал Шариков — по крайней мере к концу своей карьеры — отнюдь не бродячих кошек.

Фантастическая популярность этой повести отнюдь не случайна. Талант Булгакова воспроизвел один из мощнейших образов коллективного бессознательного, часто отрицаемый в современном обществе как «варварский пережиток». Собственно, этот образ вплотную подводит нас, наконец, к непосредственной теме этого поста. А именно, о трагическом феномене общества, в котором каста палачей, вопреки всем историческим прецедентам и представлениям человеческой психики, пришла к власти. Речь здесь отнюдь не идет о каких-то метафорических «палачах», каковыми могут быть названы многие, если не все, правители, судьи или другие государственные деятели, так или иначе ответственные за принятие решений, приводивших и приводящих к гибели людей. Речь идет о самых что ни на есть буквальных палачах, то есть людях, собственными руками совершавших казни, пытки и все прочее, что входит в палаческие обязанности.

Когда и как это произошло, мы все прекрасно помним. Кроме того, мы это знаем, только часто либо не отдаем себе в этом знании полного отчета, либо стараемся об этом не думать. Обратим внимание на широко цитируемую (и даже затасканную) фразу профессора Преображенского: «Да, я не люблю пролетариат!»  Как правило, это понимается в том смысле, что профессор не любил и презирал рабочий класс. Мне кажется, это совершенно неверная трактовка. Не имели рабочие практически никакого отношения к печалям профессора. По всей видимости, Булгаков проницательно имел в виду пролетариат в  изначальном, латинском значении этого слова, обозначавшего социальный слой, лишенный каких бы то ни было средств к существованию и живший исключительно за чужой счет. «Пролетарии» в Риме были  пауперами, обретавшимися практически за пределами социума, они не принадлежали ни к одному из классов населения. Именно такие, деклассированные, утратившие свою социальную принадлежность, личности и пришли к власти с России в результате большевистского переворота 1917 года.

Нам так долго морочили голову рассказами о «рабоче-крестьянской революции», что кое-что из этой пропаганды все-таки осело в нашем сознании и даже застряло там. Вспомним же, что массовой поддержкой крестьянства пользовались отнюдь не большевики, а эсеры. Что среди кадровых рабочих наиболее популярны были меньшевики. Что даже в армии и на флоте — среди молодых мужчин, вырванных из социума — большевики не имели большинства. В 1917 году к политической власти в России — впервые в истории человечества (если не считать Гаити в 1804 г.) — в массовом порядке пришли изгои общества, то есть те, кто не мог нормально функционировать в своей социальной среде, и кто был из нее, как правило, вышвырнут за полной непригодностью и неспособностью. И тут уже не имело ровно никакого значения, из какого именно класса была извергнута та или иная личность. Есть своебразная ирония в том, что в анкетах того времени в графе «социальное происхожение» было положено писать именно в такой форме – «из крестьян», «из рабочих» и т. п. Именно так и происходило: личности, выпавшие «из крестьян», «из рабочих» или даже «из дворян» или «из интеллигенции», оказывались востребованы новой властью, которая не могла опереться ни на кого, кроме этих «выпавших», «отверженных». Поскольку главным орудием большевиков с первых же дней существования их диктатуры стал массовый террор, возникла столь же массовая потребность, как вы уже поняли, в палачах.

Это был тот случай, когда оказались востребованы именно те, от кого в стабильном, нормальном обществе шарахались как от преступников, психически неуравновешенных или просто патологически а-социальных типов. Особенно ярко это проявилось в деревне, где все друг друга знали, и где особенно отчетливо можно было наблюдать, как формировался «революционный актив» из местных пропойц, безнадежных лентяев и прочих маргиналов, не способных устроить собственную жизнь, но зато ни в грош не ставящих и чужую. Только абсолютно а-социальная личность могла перешагнуть через инстинктивный глубинный ужас перед ремеслом палача и даже начать гордиться этим своим занятием.

Разумеется, весь этот изначально разношерстный деклассированный сброд необходимо было как-то дисциплинировать, сплотить и слепить из него некую монолитную сущность. На самом базовом, самом глубинном уровне это осуществлялось в прямом смысле, буквально, кровью. Проливаемая кровь безоружных жертв служила мощнейшим связующим раствором, цементировавшим фундамент формировавшейся касты палачей. Это было такое извращенное «кровное братство», замешанное не на собственной, а на чужой крови, но от этого не менее прочное. Впрочем, со временем дальнейшее сплочение и укрепление этой новой касты будет происходить и за счет братоубийства (как фигурального, так и — частенько — буквального) своих же коллег по цеху, но это будет еще впереди.

Пока же, помимо внутреннего цементирования кровью, предпринимались активные меры и для того, чтобы совершить беспрецедентный переворот в сознании людей и, опрокинув миропорядок, возвести касту палачей, традиционно неприкасаемых и парий, в разряд социальной элиты. Для этой цели с самого начала существования ЧК, ставшей праматерью всех последующих советских спецслужб, начинает создаваться соответствующая мифология. Сочиняется легенда о «горячем сердце, холодной голове и чистых руках». О том, что лишь «лучшие из лучших достойны чести защищать Революцию». Разрабатывается — вопреки официально провозглашаемому марксизму! – идея о том, что общество может быть насильственным образом переделано, перекроено и — путем многочисленных кровавых жертв, разумеется, — загнано в лучшее будущее. Роль «загонщиков» в этом процессе отводилась, естественно, новой элите – тем, кто собственноручно «пускал кровь» жертвам. Впоследствии, уже в вегетарианских 60х-70х годах,  на этой почве вырастет изысканно оформленная и весьма востребованная теория «прогрессорства»: о том, что некие особо талантливые люди, специально подготовленные и воспитанные, способны облагодетельствовать целые народы, изменив естественный ход их истории и буквально пинками направив их в лучшее (с точки зрения «прогрессоров») будущее.

«Новая элита», созданная столь насильственным и столь противоестественным способом, разумеется, нуждалась в чрезвычайно сильных средствах для того, чтобы оставаться сплоченной и действенной. Именно поэтому в течение первых двадцати лет ее существования процедура «повязывания кровью» повторялась снова и снова. Частично — за счет тех, кто подпал под власть этой «новой элиты» (надеюсь, нет нужды перечислять все, что делалось ЧК и НКВД в 20е — 40е годы, да это и невозможно), частично, как я уже говорила, за счет братоубийства — фигурального и буквального, т. е. постоянной «зачистки» самой «новой элиты» руками ее ближайших коллег, друзей, а иногда — и родственников.

Одновременно начался и еще один процесс сшивания «палаческой элиты» «кровной связью»: путем родства и свойства. Началось созидание касты в самом буквальном смысле этого слова: путем заключения внутрикастовых браков. Сложилось это естественным образом, поскольку подобные браки служили единственным способом обеспечить хотя бы относительную безопасность в условиях постоянных «чисток». Способ этот не давал стопроцентной гарантии, но все же это было безопаснее, чем родниться с кем-то из «социально чуждых». Этот традиционный способ формирования каст и классов способ сохранился и позже, несмотря на всяческие социальные катаклизмы последнего времени. С каждым последующим поколением внутрикастовые связи крепли, уверенность их членов в собственной избранности возрастала. Первое поколение, так сказать «отцы-основатели», повязанные самой первой кровью, кровью невинных жертв, довольно быстро приобрели ореол подвижников, борцов за идею и едва ли не мучеников. Сочинялись их вдохновляющие биографии: начиная с «железного Феликса» (совершенно не случайно, кстати, названного «рыцарем революции», т. к. необходимо было внедрить в сознание возвышенный образ новой касты!) до более мелких, но, тем не менее, чрезвычайно важных в каждом конкретном случае персонажей. Так возникли истории о «подвигах чекистов», так началось воспевание «шестнадцатилетних командиров полков». Огромные усилия и немалый творческий потенциал был задействован для того, чтобы за короткое в исторической перспективе время создать убедительный миф о происхождении новой правящей элиты. Происхождении, до тех пор абсолютно немыслимом в мировой культуре и традиции – из отбросов социума, из касты палачей.  Чем более немыслимым и противоестественным было ее происхождение, тем активнее насаждались мифы и легенды по этому поводу, тем теснее сплачивалась вокруг этих мифов новая каста.

Процесс создания новой касты в основном был завершен на протяжении жизни двух поколений. Кровавая связь через совершаемые совместно убийства, положенная в ее основу, была впоследствии закреплена внутрикастовыми браками и кровным родством в буквальном смысле этого слова. К 50м годам советские спецслужбы уже окончательно сформировали свою собственную среду, существенно ограниченную для проникновения «извне». Исключения делались для талантливых молодых людей из малообеспеченных, неблагополучных, неполных семей, для тех, кто хорошо проявил себя во время службы в армии, в спорте. Такие молодые люди женились на девушках «из клана», часто порывали со своей родней, если она у них была (детдомовцы в этом случае были просто идеальны), и поступали с этих пор в распоряжение корпорации спецслужб и мозгами, и душой, и телом. Полностью. Жизнь этой касты была организована таким образом, что с жизнью страны, на территории которой она протекала, она соприкасалась весьма ограниченно. В распоряжении ее членов были спецраспределители, спецобслуживание, спецмагазины, спецдачи, спецдома отдыха...

Именно в одном из таких закрытых спецсанаториев в абхазско-черноморской Пицунде и встретился сын командира полка ЧОНа, действовавшего в свое время на Алтае, Тимур, с дочерью командира отряда ЧОНа, действовавшего в свое время в Средней Азии, Ариадной.  От этого союза у них родился сын, Егор, оказавшийся членом семьи из «элиты спецслужб» теперь уже в третьем поколении.

Этот факт, собственно, и возвращает нас к началу этого поста и его заявленной теме.  О том, какой же на самом деле была та «элита», принадлежностью к которой так гордился ЕГ, существование аналогов которой он обнаруживал в любой другой стране, о которой у него заходила речь, – от Британии до Кубы, и принадлежность его к которой («барская усадьба») столь отчетливо ощущалось теми, кто с ним близко сталкивался.

Создание «касты спецслужб» из а-социальных и деклассированных элементов никоим образом не влекло в них самих качественных изменений, говоря словами традиции, кармического уровня. Приблизившись к власти, палачи не превратились ни в воинов, ни в духовных учителей, ни даже в крестьян или ремесленников (впрочем, к статусу последних они, естественно, и не стремились). Они не «превратились» – даже и на протяжении нескольких поколений — ни в интеллигентов, ни в профессиональных военных. Они лишь (по роду своей деятельности) пытались играть те или иные роли, создавая впечатление «интеллигентности» и «профессиональности» в той или иной сфере, создавая и поддерживая те или иные образы. Известный анекдот про скрипку Страдивари и маузер Дзержинского — прекрасная к тому иллюстрация.

В СССР, тем не менее, постепенно сложился и слой творческой и технической интеллигенции, и слой профессиональных военных, и некоторые другие более или менее престижные социальные группы. Но каста спецслужб была иной, она не имела к этим группам никакого отношения. Она изначально существовала в строгой (и, я надеюсь, теперь более понятной) изоляции, и лишь по мере необходимости «гримировала» отдельных своих представителей для выполнения тех или иных ролей.

Например, в Википедии такописывается семья, в которой родился ЕГ: «Родители Е. Гайдара принадлежали к среде интеллигентов-шестидесятников, исповедовавших демократические взгляды». Зная то, что теперь стало известно о роде деятельности Тимура Гайдара, подобные заявления невозможно рассматривать иначе, как тщательно разработанную и успешно внедренную в общественное сознание «легенду» (ср. легенду о происхождении В.Жириновского: «Мать – русская, отец – юрист»). По этой фразе ясно, какой социальный камуфляж данного семейства необходимо было продать «общественности», каким «гримом» «потомственного интеллигента, человека прекрасно воспитанного и деликатнейшего» необходимо было сопроводить явление Егора российскому народу. Такая «легенда» была не только востребована, но и оказалась совершенно бесценной в начале 90х, когда срочно понадобился человек, способный вызвать к себе доверие широких кругов интеллигенции, явившейся главной социальной силой революции 1989-91 гг., стать их «символом» и «знаменем». Говоря более поздними, но совершенно точными, словами Ксю Собчак, «вдохновлять» их и «возглавлять». Впрочем это — отдельная большая тема.

Еще один важнейший момент состоит в том, что сама история создания и дальнейшего упрочения касты спецслужб преподала им наглядный урок того, что именно необходимо для успешного захвата и удержания власти. Поскольку их каста была создана преимущественно из люмпенов и маргиналов, не имевших прав на лидерство в обществе, им было чрезвычайно важно понять, каковы механизмы, позволяющие прийти к власти, не имея на то никакого легитимного права. Ответ был найден в ходе самого процесса создания и упрочения «касты палачей». Для этого необходимо было разрушить все существовавшие социальные структуры, ликвидировать все сложившиеся в обществе (в том числе и глубоко традиционные) системы ценностей, раздробить социум по возможности на отдельные индивиды и — что немаловажно — ликвидировать социальные слои, способные претендовать на положение «элит». Именно это последовательно осуществлялось в России после революции 1917 года. Именно это делалось на всех захваченных территориях – от Прибалтики и Восточной Европы до Вьетнама и Кубы. Именно та же методика разрушения сложившихся социальных связей была применена 70 лет спустя, когда каста спецслужб решила захватить власть напрямую, ликвидировав негибкую партийную номенклатуру и — во многом уже чисто символическую — коммунистическую идеологию. Ликвидацию партийной верхушки и идеологии заметили все. Но немногие заметили, что главный удар так называемых «гайдаровских реформ» 1991-92 гг. был нанесен именно по постсоветской интеллигенции – творческой, научной,технической, образовательной, медицинской. Кроме того, мощнейший удар был нанесен по системе базовых нравственных и моральных ориентиров — не по «социалистической морали». Была предпринята попытка уничтожить само представление о том, что такое понятие, как мораль и нравственность имеет смысл.

Для того, чтобы захватить власть над обществом и удержать ее, каста «палачей» должна была прежде всего довести общество до положения «разрухи». Экономической, социальной, политической, нравственной. «Разруха в головах», от незабвенного профессора Преображенского, не появляется из ниоткуда, она организуется там путем искусных манипуляций с сознанием.

Российское общество, увы, было слишком подготовлено к такому разгрому. Традиционные элиты нашей страны истреблялись в несколько волн с 1917 года. Социальные структуры действительно были разрушены «до основанья» (с). Новые социальные группы, постепенно формировавшиеся в СССР, изначально существовали в ситуации беспрецедентного исторического когнитивного диссонанса, при котором у власти оказались те, кого коллективное бессознательное не воспринимало иначе, как неприкасаемых и отверженных.

Именно поэтому в тот момент, когда каста спецслужб решила, наконец, захватить власть непосредственно в свои руки, общество оказалось беспомощно. Не существовало никаких структур, никаких традиционных ценностей, которые могли бы противостоять натиску потомков шариковых, одетых в приличные костюмы и приобретших некий светский лоск.

Поскольку именно интеллигенция на рубеже 80х - 90х годов была наиболее политически активной социальной группой общества, главный разрушительный удар был направлен именно на нее. Ей был предложена весьма привлекательная кандидатура лидера в лице ЕГ: человека, загримированного под “настоящего интеллигента” так тщательно, что эта среда приняла его легко и естественно. Учтено было все - от внешности и манер до использования цитат из Фукидида в эпиграфах. Когда такой, казалось бы, совершенно “свой”человек, предложил услуги по “очистке и реорганизации” общества с целью устроения лучшего будущего, ему поверили сразу и с энтузиазмом. Тем более, что идеи “прогрессорства”, как я уже отмечала, были к тому времени уже успешно внедрены в сознание интеллигенции и пользовались большой популярностью.

 Слово “очистка” пришло мне на ум не случайно. Одновременно с ним вспомнилась мне и еще одна история о человеке, занимавшемся традиционной деятельностью маргиналов: крысоловством.  Гаммельнский крысолов, как мы помним, увел из города вместе с крысами всех детей. Крысовод Гайдар, убаюкав российскую интеллигенцию сладкозвучными речами о “либеральных реформах”, поступил, мне кажется, еще страшнее: он открыл ворота и привел к власти полчища крыс.

Что ж, наследственность действительно не спрячешь. Дает о себе знать голос крови.

Елизавета Покровская

nbsp;самое лучшее p