Народ с ментальностью шпаны

Именно так можно было бы определить тот тип, который является основой культуры доныне живого «советского народа», который исторически таки сложился на просторах империи. Когда пала Берлинская стена, многие в тогдашнем перестроечном СССР искренне радовались: ведь на их глазах разрушался та преграда, которая отгораживала так называемый социалистический лагерь от всего мира. Лагерь — он и есть лагерь, законы жизни в нем очень напоминали огромную криминальную «зону» с ее «паханами», «авторитетами», «шестерками». Жизнь в таком лагере и по своему материальному уровню, и по грубости реальной (не декларативной) морали принципиально мало чем отличалась от жизни в лагере, огороженном колючей проволокой. И здесь, и там человек был песчинкой, неспособной на сопротивление произволу «авторитетов». «Не украдешь — не проживешь» — такую поговорку породил «развитой социализм». И еще ругательство: «Чтоб ты жил на одну зарплату!».

В романтическом подъеме процессов демократизации и гласности казалось: только выпусти на волю, а там мы построим себе новую прекрасную жизнь совсем по другим, справедливым законам. Достаточно одного, не такого уж и значительного усилия — и мы все окажемся в прекрасном царстве права и свободы. И, очевидно, неслучайно именно в те годы стал таким непопулярным «примитивный» и «неглубокий» (эти термины в тогдашней публицистике употреблялись чаще всего) российский мыслитель ХІХ века Александр Герцен с его предостережением: «Нельзя людей освобождать в наружной жизни больше, чем они освобождены внутри».

Итоги того, что произошло, подвели два государственных деятеля, один из Украины, второй из России: «Имеем то, что имеем» и «Хотели как лучше, а получилось как всегда». А что же произошло? Вырвавшись из лап социалистического лагеря, постсоветский человек в лице его наиболее предприимчивых экземпляров начал выстраивать структуры с такой откровенно криминальной окраской, вести себя так «круто», что прежние времена показались едва ли не райскими. Очень скоро криминализация в тех или иных формах охватила все общество; и когда сегодня международные эксперты утверждают, что свыше 60% украинской экономики находится в «тени», это и означает меру реальной криминализации населения. Причем криминализации, которой значительная часть граждан Украины (и всех постсоветских стран) противится, которой на уровне сознания не хочет, но какие-то подсознательные факторы толкают ее к проклятому «светлому прошлому», возведенному в квадрат. И хотя увеличивается количество милиционеров на душу населения — пропорционально растет и преступность.

Поэтому, получается, что, кроме объяснений типа «Международный валютный фонд во всем виноват» или «это все перекрашенные коммунисты стараются», надо искать другие, более глубинные. И хотя на однозначные выводы относительно феномена общей криминализации постсоветского пространства претендовать трудно, все же действие по крайней мере одного фактора на него исследовать можно (очевидно, этот феномен, как и все сложные социальные феномены, можно удовлетворительно объяснить только с помощью учета комплекса факторов; казалось бы, вещь простая, однако постоянно забывается постсоветскими теоретиками). Поэтому поговорим о культуре.

Культура, если не прибегать к тонкостям определений, которых насчитывается несколько сотен, является системой ценностей и идеалов, которые определяют бытие человека, это тот универсум смыслов, откуда отдельный индивид черпает содержание своей жизнедеятельности. Итак, как формировалась на протяжении последних веков культура на просторах Российской империи, которая стала потом ядром «социалистического лагеря»? С одной стороны, ее творцами была тоненькая прослойка образованных людей, в абсолютном большинстве своей дворян по происхождению, которые создавали так называемую профессиональную культуру — от литературы до военного искусства, с другой — огромная масса крестьянства и немногочисленное мещанство, творцы так называемой народной культуры или же культуры молчаливого большинства. Но в отличие от тогдашнего цивилизованного мира в Российском государстве чрезвычайно весомыми были еще две составляющие: военно-бюрократично-милитаристская, поскольку количественно российская кадровая армия всегда была крупнейшей в Европе, да и вообще экономика в значительной степени подчинялась нуждам войны, и криминальная. Что касается первой, то сама по себе она не несет ничего негативного; но избыток военно-милитаристской компоненты, свойственный, кроме России, еще и Германии, привел эту страну к тяжелым испытаниям на протяжении ХХ столетия. А вот вторая была, очевидно, уникальна. Феномен Сибири, через тюрьмы и каторги которой на протяжении веков проходили миллионы и миллионы людей, еще нуждается в своем исследовании, но безошибочно можно сказать: удельный вес криминальной составляющей культуры в российском обществе конца ХІХ века был значительно больше, чем в европейских государствах.

На тот момент в развитие культуры Российской империи вмешался новый фактор — революционное движение. Деспотическое правительство, которое далеко не всегда обращало внимание даже на законны, изданные им самим, пыталось жестоко придушить это движение, и интеллигентов-революционеров отправляли в тюрьмы, на каторгу и в ссылки. Поэтому и произошла смычка криминального мира с интеллектуалами, способными творить профессиональную культуру. Следствие поразило: профессиональные революционеры (прежде всего из самых активных и популярных партий большевиков и эсеров) очень быстро взяли на вооружение сугубо криминальные методы борьбы с режимом и сугубо криминальные лозунги, эффективные для массовой агитации среди населения, значительная часть которого так или иначе подверглась влиянию криминальной культуры. Достаточно вспомнить знаменитый ленинский призыв: «Грабь награбленное!», чтобы убедиться: отклик на подобные вещи был грандиозным. И вполне закономерно в октябре 1917 года власть захватила партия большевиков, по оценкам ряда историков и политологов, построенная по образцу организованных криминальных структур. Собственно, в стремлении грабежом утвердить «Третий Интернационал» большевики были неоригинальны; за два столетия до них император всероссийский Петр І, при котором полукриминальные или даже откровенно криминальные способы поведения стали господствующей нормой в «высшем свете» только что построенного Санкт-Петербурга, в своем «Завещании» очерчивал сугубо паханский план расширения Российской империи и ее укрепления за счет грабежа других народов.

Что касается самого периода большевистского правления, то при нем криминализация общества и культуры развернулась невиданными темпами. ГУЛАГовская система в тоталитарном государстве стала одной из важнейших частей экономики, и все: зэки, их охранники, руководство репрессивных органов и так называемые «вольнонаемные», которых немало работало в системе ГУЛАГовской экономики, — все они были включены в русло криминальной культуры.

Сюда следует добавить и ссыльных, и депортированных (иногда — целые народы). С другой стороны, сама кремлевская верхушка чувствовала свою близость с криминальным миром, приказав объявить профессиональных воров «социально близким элементом» и руководствуясь во взаимоотношениях с собственными подданными и всем миром сугубо гангстерскими приемами.

Следствием стало то, что криминальная культура однозначно подчинила себе фольклорную и массовую, а также проникла в «высокую», профессиональную. Даже милитаризм, который в Советском Союзе достиг невиданных в старой России пределов, оказался криминализированным: достаточно вспомнить сугубо «паханские» методы руководства военными маршала Жукова, достаточно вспомнить печально известную «дедовщину» или официальный отказ признавать своих пленных, которые, мол, предали самого «пахана». А в гражданской жизни криминализация культуры породила феномен «блатной» среды, то есть такой, которая живет вроде бы в рамках закона, но берет в пример ценности и идеалы криминального мира. Поэзия, проза, эстрада еще в 20-ые годы, а особенно начиная с середины 50-х годов, несет на себе самоочевидный отпечаток увлечения блатной средой, ее эстетизации. Но что там поэзия — слово «гражданин» превратилось в элемент общения исключительно между репрессивными органами и обвиняемыми. И такое увлечение присуще не только русскоязычному искусству, как может показаться, — оно проникло в тычиновский: «Будем, будем бить». В такой ситуации властные верхи не могли не вести себя так, как им и подобало: они воровали или, пользуясь эвфемизмом советского периода, «брали».

Но сохранилась, даже развилась, и бюрократично-милитаристская составляющая культуры. Комплекс «осажденной крепости социализма» культивировался в СССР от начала его существования. При этом милитаризм, как ни парадоксально, был одним из предохранителей против повсеместного господства криминального культурного типа, поскольку требовал соблюдения определенного этикета (хотя бы внешнего), руководствовался хотя бы какими-то правилами чести. Милитаристская культура как раз и создала на Западе имидж советского человека как загадочного, волевого, замкнутого в себе (вспомним хотя бы шварценеггеровского Ивана Данко в фильме «Красная жара»). Вместе с тем чем дальше, тем больше милитаризм олицетворял в себе что-то самое ненавистное и для «блатного», и для интеллигента — человек в форме был враждебным (по разным, конечно, причинам) им обоим. И, очевидно, неслучайно сложилось так, что в перестроечное время первой мишенью атаки стал милитарный компонент культуры — будь ли в виде командно-административной системы, будь то в лице военно-промышленного комплекса. Такое идеологическое наступление на милитаризм было полностью оправданным, но привело он к неожиданным результатам.

Когда началась перестройка, а затем распался СССР, криминальная культура никуда не делась. Даже больше: она полностью заполонила пространства СНГ, поскольку общецивилизационные сдерживающие факторы в виде, например, религиозной культурной составляющей были слишком слабыми, они потеряли за советское время опору на традиции, а ценности модерных национальных (в европейском смысле) культур, в том числе и российской, формировались слишком медленно. Поэтому вполне понятно, что люди, выросшие под воздействием ценностей эстетизированной блатной и криминальной культуры и взявшие из нее смыслы своей жизни, просто-таки не могут не воровать, не презирать интеллектуалов, не пытаться обойти законы, наконец, не поддерживать ту культуру, которая является им близкой и родной. Поэтому банкиры Украины находили деньги, чтобы оплатить гастроли московской группы «Лесоповал», которая пела: «Воруй, воруй, Россия...» — и рекомендовала делать то же Украине в самом престижном концертном зале Киева, и не дали ни гривны на развитие действительно профессиональной, «высокой», элитарной культуры; поэтому и дальше книжные магазины будут завалены низкопробными криминальными романами, поэтому в Москве в будущем будут продолжаться криминальные разборки в высших эшелонах власти, а на наших землях «Беркут» с удовольствием будет выполнять приказы, предусматривающие присущую только «шестеркам» жестокость относительно женщин, детей и священников. Что же касается норм взаимоотношений в межличностной, как говорят, интимной сфере, то над пространствами СНГ раздается растиражированная аудивидеотехникой категоричная установка:

«Мамы, папы, прячьте дочек,
Мы идем любовь искать», —
и значительно более «крутые» вещи.

Следовательно, и экономические отношения в сердцевине прежнего «лагеря» оказались криминальными. Олигархические кланы, которые оказались во главе так называемых «новых независимых государств», только на поверхности являются украинцами, россиянами, белорусами или грузинами. В действительности же они — представители криминально-блатного «интернационала», рабочим языком которого является сокращенный и упрощенный до минимума вариант русского языка, бытовавшего в имперской культуре (с щедрой придачей так называемой ненормативной лексики). Блестяще в свое время этот язык был показан Михаилом Зощенко и Михаилом Булгаковым; последний, правда, очевидно, так и не понял, что воспетая им «Белая гвардия» несет на себе не меньший груз околокриминальной культуры, чем ее оппоненты.

Следовательно, экономика, политика, искусство, даже религиозная деятельность — все пропиталось духовными последствиями построения «Третьего Рима» и «Третьего Интернационала». Ценности и нормы культуры действуют во всех областях человеческой жизни; они проявляют себя в сознательном и подсознательном виде, выступают своеобразными вехами-указателями на пути в будущее. Поэтому для преодоления общей криминализации общества мало изменений в системе налогообложения; мало трансформации правовой сферы; мало сотрудничества с Интерполом в охоте на известных гангстеров международного пошиба. Поскольку тип культуры, который сформировался в пределах многовековой империи на наших землях, тяжело инфицирован вирусом криминальности, один из главных факторов выхода из этой ужасающей ситуации заключается в изменении типа культуры, то есть системы ценностей и идеалов, которые близки индивиду, а следовательно — постепенному очищению самих людей. Конечно, ни одним правительственным декретом (да еще и когда члены правительства в большинстве, осознают они это или нет, выросли именно на полукриминальной культуре) этого не сделаешь. Но есть путь — долгий, постепенный путь развития национальной культуры. Культуры каждого народа на землях экс-СССР. Это станет спасением, собственно говоря, и для российской культуры, и для украинской.

Поэтому, как кажется, ошибался Евгений Гуцало, несколько лет назад определив господствующий тип ментальности на имперских и постимперских пространствах как «ментальность орды». Речь идет о другом: не об ужасающем демоне, а о мелком бесенке, который, тем не менее, наносит не меньший вред нормальной жизни, является всепролазным, и бороться с ним едва ли не тяжелее, чем с громадным кошмаром. «Ментальность шпаны» — именно так можно было бы определить тот ментальный тип, который составляет основу культуры доныне живого «советского народа», который исторически таки сложился на просторах империи из милитаризовано-криминализированного непропорционально громадного маргинеса общества (в который выталкивались все, кто не был готов духовно противостоять этому). Именно как шпана, а не как орда повела себя российская официальная верхушка с Ичкерией, разоряя землю этой страны и одновременно ведя тайные сделки с некоторыми чеченскими лидерами, поставляя им оружие, чтобы стрелять в российских же солдат. Что же касается российской оккупационной армии в Ичкерии, щедро разбавленной «спецконтрактниками» из числа криминальных заключенных, то она не может быть охарактеризована никак иначе, как обычная уголовная стая. Примечательно, что российских воинов, которые отказывались воевать против чеченцев (ссылаясь на то, что это противоречит конституционным нормам использования армии) судили как нарушителей присяги, то есть клятвы, данной «пахану», который всегда прав, потому что «пахан». Орда была по крайней мере откровенной и циничной в своем насилии и отстаивании права на насилие; шпана же притворяется «просвещенной» общественной силой, не хуже остальной честной компании, чтобы осуществить не менее кровавые преступления, но при этом немедленно переложить ответственность на кого-то: это, дескать, нацисты постреляли польских офицеров в Катыни, а чеченские боевики сами подрывали дома в тот момент, когда над ними пролетали российские самолеты, и тем имитировали бомбардировку (сначала это были вообще «неизвестные самолеты», почти марсианские). В течение последних лет появились и настоящие «государства шпаны», например, никем в мире не признанная так называемая «Приднестровская республика», с территории которой постоянно осуществляются налеты организованного криминалитета на Украину; ряд «резонансных убийств», включая убийство главного редактора «Вечерней Одессы» Бориса Деревянко, связаны именно с этим, созданным «кремлевской шпаной» (А.Яковлев) квазигосударством.

Освобождение от «ментальности шпаны» и оздоровление пронизанного полукриминально-полуолигархическими отношениями общества — дело нелегкое. Мировая практика не знает еще примеров успешного освобождения от такого бремени, возложенного на целые народы историей (и в том числе ими самими, поскольку они смирились с подобной судьбой и даже гордились ею). Разумеется, здесь не поможет никакой революционный порыв (как не помог он во времена перестройки кардинально изменить систему глубинных общественных ценностей). Бруно Бательгейм, известный западный психолог, который прошел и опыт жизни «на воле» в условиях торжества нацизма, и нацистский лагерь смерти, утверждает: для того, чтобы противостоять преступной системе, надо прежде всего ежедневно, регулярно предпринимать простые человеческие действия. Читать газету. Вежливо разговаривать с товарищами. Работать. Думать. Отдыхать, отключаясь от постоянной мысли о «тех негодяях». То есть создавать вокруг себя определенный оазис свободы, пытаться опереться на совсем другие традиции, чем те, которые являются господствующими. Только этим изменить систему невозможно — но и без этого изменения системы не произойдет.

Как ни крути, такое изменение возможно только «сверху». Нет, речь не о власти. Речь о тех общественных группах, которые претендуют на звание «национальной элиты». Именно в них рождаются в современном (не лагерном) мире тенденции, которые потом распространяются на все общество. Внешние цепи, как бы то ни было, мы все-таки утратили; теперь вопрос только в том, получим ли мы (точнее, построим ли) внутреннюю свободу, ту, о которой любил говорить Герцен. По крайней мере, чисто теоретически ее построить можно. А вот практически на это понадобятся десятки и десятки лет — в лучшем случае.

Не минула чаша сия и Украину. По оценкам некоторых политиков, таких, как Сергей Головатый, криминализация пронизала все украинское общество и успешно экспортируется на Запад. Но дело даже не в криминализации как таковой. Постоянное снижение «уровня напряжения» культурного поиска, выросшего десять лет назад, постоянная ориентация абсолютного большинства масс-медия на примитивного и приблатненного читателя, постоянная бедность системы образования и науки на фоне хвастовства «крутых» своим богатством и властью воссоздают, на уже несоветской почве, «ментальность шпаны» у молодежи и детей. И даже если интеллектуальная элита действительно будет хотя бы по капле ежедневно выжимать из себя многовековую шпану, то на трансформацию общественной системы может быть мало и тех десятков лет, о которых говорилось выше. Что случится, если ХХІ столетие на 1/6 суши и дальше будет пронизано криминально-блатным духом, если Украина не вырвется из этих тисков? Этого не знает никто. Даже Семюэль Гантингтон, который, выстроив схему развития мира через борьбу культур, не учел «ментальность шпаны».

Сергей ГРАБОВСКИЙ