Общественно-политический журнал

 

Родина для еврея — это то место, где его назвали жидом

В конце прошлого года во Львове прошла образовательно-культурная конференция «Лимуд», в которой среди прочих принял участие журналист и писатель Виктор Шендерович, где он дал интервью.

— Вы как-то назвали себя неправильным евреем, и тем не менее мы беседуем с вами на еврейской конференции «Лимуд»…

Я не только неправильный еврей, но и непоследовательный: для меня мое еврейство долгое время не имело значения. Помните, была такая формулировка, что родина для еврея это то место, где его назвали жидом?

Моя идентификация это мальчик из хорошей московской семьи. Национальная тема в семье не звучала, она не была запретной или некой фигурой умолчания просто не звучала, в отличие от темы прочитанных книг, например. Классе в третьем, наверное, я впервые услышал про себя «жиденок» и тогда же узнал, что на свете есть евреи и я, оказывается, один из них. А потом общество объяснило, что во мне есть некий природный изъян, и я понял, что мне с этим изъяном жить. Кстати, и многих моих московских интеллигентных друзей общество убедило в том, что они евреи.

Сегодня еврейство для меня это просто факт биографии, как рост или цвет глаз. Гораздо более существенно то, что я родился в русскоязычной среде. Это моя настоящая родина русский язык, разумеется, в значительной степени сформированный Пастернаком, Мандельштамом, Бродским, Бабелем и так далее. На шестом десятке лет мне действительно кажется, что еврейская соль очень хороша в каком-то бульоне. Израиль для меня это страна, где живут две мои тетки и огромное количество друзей друзей не потому, что они евреи, а потому что интеллигентные люди. Так что, если мне перестать тыкать в лицо, как тычут в России с поразительной регулярностью, мое еврейство, я о нем вспоминать не буду я русский литератор.

Когда-то в юности я был влюблен в московско-еврейскую девочку из семьи отказников. Они были сионистами, там был культ еврейской культуры, в этой семье я впервые увидел карту Израиля. Мама этой девочки, пытаясь приобщить меня к еврейству, ставила сестер Керри (речь, конечно, об известных исполнительницах еврейских песен сестрах Бэрри, а не о романе Теодора Драйзера «Сестра Керри» Прим. ред.) и спрашивала: «Ты чувствуешь себя евреем»? И я честно отвечал: «Да». Но потом вспоминал, что, слушая Армстронга, я ощущаю себя негром, когда играет Штраус венцем, а в Буэнос-Айресе под сочинения Астора Пьяцолла аргентинцем.

Все это так, но внутреннюю точку соприкосновения со своим еврейством я все-таки обнаружил и обнаружил в многотысячелетней традиции уважения к образованию. Я помню, как мои родители мягко говоря, небогатые люди на мое обучение музыке, а также на книги, музеи, консерваторию всегда находили деньги. Культ образования, пиетет к культуре это то, что связывает меня с еврейской традицией, и именно в этом смысле я ощущаю себя евреем.

— Ваша позиция по поводу конфликта на Украине известна, и она существенно отличается от точки зрения значительной части так называемой «культурной элиты» России. Эти люди как-то объясняют свои мотивы? Можно ведь просто промолчать, зачем сидеть за первой партой в школе подлости?

— Украинская история очень развела российское общество в отношении к самым простым человеческим ценностям. Вот, скажем, можно брать чужое или нельзя? Не погружаясь в подробности.

— Но они-то абсолютно искренне считают, что возвращают свое…

— Совершенно верно. Невозможно вести дискуссию с людьми, у которых другая система координат, — вы просто не пересекаетесь. С людьми, считающими, что величие России заключается в том, чтобы добавить ей территории, и это стоит тысяч жизней, сложно спорить. В этом смысле в первую неделю после аннексии Крыма все было сказано, и выяснилось, что у нас довольно разные представления о правилах. Ничего личного, я просто констатирую некий цивилизационный разрыв.

Формальные признаки вроде наличия высшего образования в данном случае ничего не значат. Если человек полагает, что эта война работает на величие страны, а не на ее позор, дискуссию надо прекращать. Разговаривать, например, с Прилепиным мне не о чем.

— А как это вообще удалось Путину? Как великий народ после относительно либеральных 1990-х удалось загнать за ментальный железный занавес?

— Ментальность никуда не исчезла. Годы свободы являются исключением, а авторитарная парадигма единства власти и народа абсолютно привычна для России. Путин просто попал в масть имперскому синдрому. Величие — это наркотик, ведь оттяпать Крым, показать всем средний палец и объявить себя великими, выступив против всего мира, гораздо легче, чем научиться работать. Мы не желаем учиться, это трудно, и путь, который прошла, например, Германия, — это тяжелый, мучительный, дискомфортный путь. Россия предпочла показать всем средний палец и намекнуть, что Гитлер был эффективным менеджером. Нам не хватило мужества признать свои ошибки, поэтому идем дальше по старым граблям.

— Еврейские нотки слышны в этом одобряющем хоре? У нас ведь все-таки особые отношения с фашизмом. Будь он даже в кавычках.

Специфически еврейского контекста я не вижу. Потому что, с одной стороны, Хинштейн и Кобзон, а с другой Улицкая и Гандлевский. Но хотя евреев и мало, они очень заметны: во всех революциях и контрреволюциях нас всегда было больше, чем полагалось по процентной норме. Это такое свойство нашей кипучей натуры: мы нация, которая в каждой бочке затычка.

— А в конечном итоге повышенный градус нынешнего ура-патриотизма евреям чем-то грозит?

То, что всякий патриотический подъем в его вульгарном виде граничит с ксенофобией и часто ею является, не секрет. Как только начинаются поиски чужого, евреи первые на очереди — от средневековой Испании до царской России. Еврей — это не национальность, а функция. Усиление ксенофобии приводит к поиску «других». А «другой» — это заведомый враг, это уже биологическое. Почитайте «Историю пугачевского бунта» — тогда «другими» были математики и немцы. В такие эпохи легче всего вернуть человека в пещеры, переведя стрелки на «других», и в этом смысле средневековый классический иудей — самое удобное предложение для ксенофобов.

— Но сегодня он не такой уж «другой». Взять того же Кобзона, например…

Сегодня главные враги либералы. Но поскольку Россия перестала строить открытое общество и на полных парах идет к закрытому, то значение национального будет возрастать. Когда кончатся деньги и еда, то власть примется искать крайних, и евреи, конечно, пригодятся.

— Правда ли, что украинский вопрос в определенной мере расколол и российскую оппозицию? Я не только взгляды Лимонова имею в виду.

Расколол, а с другой стороны, продемонстрировал, что различия между крайне правыми имперцами и крайне левыми лимоновцами ничтожны. Проявилось их корневое сходство, а что там у каждого на знамени нарисовано — не более чем подробности. Все это люди имперского сознания, антилибералы, считающие, что права человека — это пыль по сравнению с интересами державы. Вот и выяснилось, что нет никакой разницы между Прилепиным, Лимоновым, Зюгановым, Прохановым, Жириновским — у всех имперские мозги и отношение к правам человека и закону одинаковое.

— Точка невозврата уже пройдена? Ведь кто бы ни пришел после Путина, вряд ли он отыграет ситуацию назад, например, с Крымом. Даже Ходорковский заявил, что Крым не отдал бы.

Разговор о возвращении Крыма на сегодняшний день бессмысленный и очень преждевременный для России. Первоочередная задача сегодня — вернуть общественный диалог, научиться разговаривать, а не лежать у сапога или идти строем. Большинство россиян сегодня за то, чтобы оставить Крым в составе России, это просто констатация факта. Общество сегодня в значительной степени имперское, ксенофобское и отравленное идеей «крымнаш». Поэтому сначала необходимо, чтобы Ходорковский, Навальный и Явлинский боролись за мнение россиян не в эмиграции или под домашним арестом, а на общественном телевидении в прайм-тайм, и чтобы это сформированное мнение так или иначе отражалось на выборах.

— Тотальный контроль над СМИ объясняет далеко не все. Есть Интернет, и что с того? Разве градус патриотического угара у молодежи ниже, чем у пенсионеров? К концу 1930-х в Германии было 16 млн радиоприемников в частном владении. И что, многие слушали немецкую службу Би-Би-Си? Нет, потому что слышали то, что хотели слышать. Не это ли самое страшное?

Это вопрос эволюции. Людям можно что-то объяснять, в том числе цену этого Крыма, с ними надо разговаривать. Для того чтобы люди в Германии поняли, что фашизм — это зло, понадобились кинотеатры, где американские оккупационные власти крутили не «Дойче вохеншау», а кадры из Бухенвальда. С этого все начинается…