Мы обречены на то, чтобы становиться обособленной небогатой экономикой и власть это устраивает

Шокирующие данные по промышленности за октябрь! Прежде всего для экономического блока правительства, обещавшего более чем 2-процентный рост экономики по итогам года. Об этом теперь стоит забыть".

"Можно практически наверняка сказать, что у нас будет четвертый год подряд снижение реальных доходов [населения]: в 2014-м они снизились на 0,7%, в 2015-м – на 3,2%, в 2016-м – на 5,9%, в этом году будет снижение около 1%".

"Статистика за ноябрь не оставляет сомнений, что в ноябре мы имели не просто замедление экономики, а ее падение… В 4-м квартале рост ВВП будет в пределах 0,3–0,6%, а по году мы выходим на 1,3–1,4% роста экономики".

"Похоже, что под конец года динамика промышленного производства уйдет в отрицательную область. Труднообъяснимый факт на фоне 60 долларов за баррель и относительно слабого рубля. Отчасти свидетельствует о том, что весеннее оживление носило восстановительный характер... Сейчас восстановительный рост себя исчерпал".

Директор департамента макроэкономического прогнозирования Министерства экономического развития России Кирилл Тремасов перечисляет основные проблемы российской экономики:

– Экономический рост слабый, и нечего говорить о том, что мы выходим на траекторию устойчивого роста и в ближайшее время достигнем среднемировых показателей. Это пускание пыли в глаза. Если посмотреть прогноз Минэкономразвития, там по мировой экономике – тихий ужас, они рисуют какой-то коллапс мировой экономики. Понятно почему. Чтобы объяснить: вот-вот и мы уже будем расти в среднем как мир. Но картина другая: мир ускоряется, а мы – напротив, замедляемся. Последние пять лет мы отстаем в динамике роста не только от развивающихся стран, но и от развитых стран. Такого не было с 1990-х годов. Поэтому проблема экономического роста – главная проблема. Следующий беспрецедентный экономический момент – падение реальных доходов населения. Они снижаются четыре года подряд, не факт, что в следующем году этот тренд будет переломлен. Вместо того, чтобы эту проблему как-то обозначить и предложить пути ее решения, мы слышим со стороны Минэкономразвития исключительно: не смотрите на реальные располагаемые доходы, это технический показатель, он неправильно считается, смотрите, как у нас зарплаты растут.

Но те зарплаты, которые дает Росстат, это наблюдаемые зарплаты по крупным предприятиям, примерно 38 процентов доходов населения. Еще порядка 20 процентов Росстат досчитывает по малым и средним предприятиям, которые напрямую не отчитываются. Еще в структуру доходов входят трансферты, пенсии, доходы от предпринимательской деятельности, доходы малого бизнеса, доходы от собственности. Вся сумма доходов снижается, и в этом сомнений нет. Почему Минэкономразвития говорит, что это ерунда, главное – смотреть на зарплаты? Понятно, попытка приукрасить действительность и уйти от решения проблемы. И исходя из логики инвестиционной модели роста, к которой правительство хочет привести российскую экономику, такому росту зарплат надо бы не радоваться, а огорчаться. Одним из постулатов этой модели является рост реальных зарплат темпами, не превышающими темпы роста производительности. В противном случае издержки предприятий будут повышаться, инвестиционные ресурсы уменьшаться. А у нас получается, реальные зарплаты уже два года подряд обгоняют производительность. Правительству надо не радоваться этому факту, а бить тревогу.

– У нас экономика последние годы двигается в сторону монополизации, укрупнения. У нас есть компании-чемпионы, госкорпорации, где с точки зрения зарплат все более-менее нормально, но остальная часть экономики отмирает. Отмирает средний, малый бизнес, предпринимательская деятельность подавлена. Доходы от собственности снижаются. Упали цены на жилье – снизились доходы от аренды. Процентные ставки падают, поэтому снижаются доходы с депозитов. Пенсии индексировались ниже показателей инфляции, поэтому в реальном выражении пенсии тоже снизились. Из этих компонентов складывается общая сумма реальных доходов населения, которые четыре года подряд снижаются.

– После того как во второй половине 2014 года произошел обвал цен на нефть, который в начале 2015 года еще больше усилился, в правительстве было принято достаточно твердое решение: все, хватит рассчитывать на дорогую нефть, будем жить исходя из 40 долларов за баррель. Поэтому бюджетная политика в последние годы строится таким образом: все, что выше 40 долларов за баррель, все дополнительные нефтегазовые доходы идут в Резервный фонд.

– Он объединен с Фондом национального благосостояния. Кубышка теперь будет формироваться в ФНБ. Правительство продолжит накапливать резервы, исходя из 40 долларов за баррель. Дополнительные нефтегазовые доходы идут в резервы, поэтому со стороны бюджета не будут просачиваться в экономику. Бюджетная консолидация будет продолжаться и последующие годы. Другое дело, что нефтяные компании тоже получают дополнительные доходы от роста цен на нефть. Если нефть – 65 [долларов за баррель], а с точки зрения расходов бюджета – 40, то у нефтяников остается примерно треть разницы: грубо говоря, они живут при 48–50 долларах за баррель. Эти дополнительные нефтегазовые доходы просачиваются в экономику через увеличение зарплат и рост инвестиций.

– Абсолютно верно. Если посмотрите статистику Росстата за 10 месяцев [2017 года], идет падение прибыли абсолютно по всем видам экономической деятельности, за исключением добычи. Добыча – да, динамика финансовых показателей положительная, по остальным видам деятельности глубокий минус, где-то более, где-то менее глубокий.

– Дискуссия вокруг бюджетного правила была острой, много было противников излишней консолидации. Сейчас вроде договорились, приняли решение. Думаю, прежде чем от него отказываться, пройдет несколько лет – и нефть в эти годы должна как минимум не упасть. Тогда, скорее всего, начнутся разговоры, что мы продолжаем топтаться на месте, экономика не растет, давайте залезем в кубышку. Но пока бюджетное правило только сформировано, и сейчас, мне кажется, никто не готов все это отпускать.

Экономический блок правительства продолжает утверждать, что мы добились макроэкономической стабилизации: у нас низкая инфляция, снижаются процентные ставки, экономика худо-бедно начинает немножко расти – конечно, рост слабый, но это движение вверх. Поэтому, мол, давайте подождем, сейчас все это принесет плоды, и экономика сможет расти при этом жестком бюджетном правиле. И я думаю, что экономика действительно может расти при бюджетном правиле, мы можем поставить экономику на траекторию устойчивого роста, изымая дополнительные нефтяные доходы.

Проблема не в них, проблема в том, что структура экономики – крайне больная. Болезнь эта называется "монополизация и огосударствление". Если у нас главные драйверы роста экономики – крупнейшие госкомпании, госкорпорации (эффективность их известна в большинстве своем), то о каком устойчивом росте мы можем говорить, учитывая, что эти локомотивы экономики неэффективно инвестируют, неэффективно развиваются и плюс к тому пожирают все вокруг? Любой малый, средний бизнес, который не завязан на подряды госкорпораций, просто умирает. Мечта любого бизнесмена, занимающегося собственным малым, средним бизнесом – получить господряды. Не может такая экономика быть здоровой, не может она устойчиво расти.

– Правительство, наоборот, хочет, чтобы мы от нефти отвязались. Все [доходы от нефти], что выше 40 [долларов за баррель], – про них забыли. Но чтобы в этих условиях был здоровый экономический рост, мы должны развивать конкуренцию в экономике, повышать эффективность инвестиционного процесса, эффективность отраслей. Повысить эффективность невозможно в условиях монополизации.

Меня забавляют правительственные программы повышения производительности. Как будто производительность можно повысить административным указом. Любой бизнесмен сам заинтересован в повышении производительности, если понимает, что это повысит его конкурентные возможности на рынке, позволит увеличить производство и так далее. Если конкуренции нет, если экономика монополизирована, то о каком росте производительности и эффективности можно говорить?

То же с инвестициями. Наглядный пример – подготовка к чемпионату мира по футболу. Частный бизнес строит стадионы в разы дешевле, чем государство. Какой рост инвестиций может быть в стране, если все отдано на откуп неэффективным госкомпаниям? Перейти на инвестиционную модель роста – очень правильная задача, которую мы можем выполнить лишь при условии, если этим займется частный бизнес, будет повышена конкуренция, если государство начнет потихоньку уходить из экономики, освобождая поляну частным компаниям, стимулируя их. Пока процесс идет в обратную сторону.

– Сейчас для компаний малого и среднего бизнеса вопросы собственности, судопроизводства – вторичны. Основное для любого бизнесмена – ситуация со спросом. Спрос отсутствует. Первый шаг, который бы я сделал для перевода экономики на траекторию устойчивого роста, – остановил экспансию госкорпораций, процесс, когда вся экономика собирается вокруг крупнейших компаний, и без них ничего не движется.

Понятно, вопросы судопроизводства, защиты собственности – вопросы политические, они не в ведении экономического блока правительства, но повышение конкурентности и ограничение экспансии госкорпораций – это то, что можно сделать.

Деньги в госкорпорациях есть. Начинают они строить какой-то инфраструктурный объект, и его стоимость оказывается в два раза завышена, то есть мы недосчитались половины инвестиций в реальном выражении. Что толку, что там сконцентрирован большой объем финансовых ресурсов? Они не обеспечивают тот рост инвестиций, который могли бы обеспечить.

Я даже не найду приличного названия идеям министра экономики, который заявляет: для перехода на модель инвестиционного роста нужно переложить налоговую нагрузку с компаний на население. Более бредовую идею в ситуации, когда четыре года подряд падают реальные доходы, придумать сложно.

Инвестиционный ресурс есть: в предыдущие два года был огромный скачок прибыли компаний. Но эта прибыль не трансформировалась в устойчивый рост инвестиций – во многом из-за того, что неэффективны инвестиционные процессы в госкомпаниях. Нет другого рецепта: нет ни одной устойчиво растущей, богатой экономики, где подавлена конкуренция, где всем правят госкомпании. Самые успешные экономики – конкурентные, где есть десятки тысяч малых предприятий. Конкуренция нужна, чтобы эффективно распределять ресурсы – основной постулат рыночной экономики. Государству вообще нужно уходить из экономики, пусть всеми проектами занимается частный бизнес. Многие проекты сами отомрут за ненадобностью, выяснится, что эти вещи вообще не нужны.

– Что-то приватизировать. Приватизация – основной рецепт повышения конкуренции. Проблема не в деньгах, проблема – в отсутствии идей и желания. Главное – желание. Одна из особенностей нынешней деловой среды – большинство частных компаний не думают о том, чтобы брать на себя дополнительные риски, развиваться, инвестировать. Большинство заняты выживанием. А есть стабильные денежные потоки – на них сидим, и все. Посмотрите на рынок акций – нигде в мире нет такой дивидендной доходности, в среднем по рынку процентов шесть, сопоставимо со ставками по рублевым депозитам. Многие компании платят больше 10% в качестве дивидендов. Это яркая иллюстрация того, что бизнес не хочет инвестировать.

Денежные потоки есть – изымаем из них, тратим по своему усмотрению на личные нужды. Но развиваться в этих условиях никто не горит большим желанием. Чтобы это желание появилось, должны быть запущены те механизмы, о которых вы упоминали: и реформы судебные, и реформы в плане гарантий прав собственности, но и в целом – улучшение бизнес-климата.

Финансовый блок правительства, Минэкономразвития на улучшение бизнес-климата смотрят технически. Есть рейтинг Doing Вusiness, где прописаны процедуры, что мы можем сделать – делаем, что не можем – не делаем. По многим позициям этого рейтинга, в основном техническим, как, например, подключение к электросетям, правительство сильно продвинулось; по тем позициям, где требуются политические решения, как, например, процедуры банкротства или ситуация на таможне, мы остаемся в аутсайдерах рейтинга.

Но это технические вещи, которые не в полной мере определяют бизнес-климат. Бизнес-климат – во многом настроение, оптимизм: чтобы у людей, занимающихся бизнесом, в том числе крупных олигархов, было желание и понимание того, что они могут что-то вложить и получить дополнительные доходы. Мне кажется, сейчас оптимизма и в целом в обществе, и у бизнеса нет.

– Многие эти вопросы [тогдашний] министр Алексей Улюкаев представлял высшим руководителям страны. В частности, когда шла дискуссия, что нужно разработать новую программу ускорения экономического роста, и был реанимирован экономический совет при президенте, Улюкаев делал доклад на этом совете, после чего за разработку экономической программы взялась команда Кудрина. Все эти идеи, безусловно, проговаривались.

– Когда я работал в министерстве, и мы готовили эту программу для Улюкаева, а потом обсуждали с Кудриным, когда Кудрин начал этим заниматься, мне кажется, была надежда на запуск этих реформ. Сейчас, мне кажется, ее нет. Сейчас все мысли экономического блока правительства – макроэкономическая стабилизация, бюджетная консолидация и прочее. За последний год я просто не видел в правительстве содержательных разговоров о структурных реформах. Подождем мая – весны после выборов. Кудрин должен представить программу. Посмотрим, что он представит, какие идеи реформы будут взяты на вооружение. Совсем ничего не делать, я думаю, не могут. Какие-то идеи будут реализованы. Но интересно посмотреть какие – второстепенные или ключевые.

– Вы верно говорите, у Улюкаева это был один из основных пунктов экономических реформ. Сколько я его помню, сколько я с ним общался, он всегда выступал именно за активизацию процесса приватизации.

– По моим наблюдениям, исключена.

– Я во многом смотрю на нынешнюю ситуацию со сдержанным оптимизмом. Он базируется во многом на глобальных трендах. Мировая экономика сейчас переживает период бурного ускорения, этот год, я думаю, будет лучшим за прошедшее десятилетие в плане экономического роста. Рост идет достаточно широким фронтом, затрагивает и развитые, и развивающиеся экономики. Вдвойне обидно, что Россия очень мало участвует в этом. Но какой-то кусочек перепадет и нам. Резко улучшающаяся глобальная конъюнктура, рост цены на нефть, я думаю, и остальные сырьевые товары тоже подтянутся – все это не позволит нам скатиться в рецессию. Не думаю, что российская экономика в этом году уйдет в минус. В первом квартале, возможно, приблизимся к нулю, но во втором полугодии, скорее всего, вернемся к 2%, и по году, думаю, увидим процент-полтора роста.

Но это выглядит разочаровывающе на фоне 3,6–3,7% роста мировой экономики, около 3% роста в Европе и в США. На фоне таких показателей наша динамика выглядит удручающе. Что касается рынка акций, в целом – у меня на него очень сдержанный взгляд. На нашем рынке акций по-настоящему ликвидных 20–30 бумаг, из них лишь с десяток, может быть полтора десятка компаний, которые реально заинтересованы в повышении капитализации, которые работают над ростом своей стоимости, развиваются, делятся прибылью с акционерами. Очень много компаний – госсектор, где в принципе менеджмент не мыслит в терминах повышения стоимости. Они мыслят в терминах постройки какой-нибудь очередной трубы или чего-нибудь еще, но создание стоимости для акционеров исключено из лексикона менеджеров госкорпораций, за очень редким исключением, подтверждающим правило. Да, на нашем рынке можно выбрать с десяток компаний, в которые я бы инвестировал, даже поменьше, 7–8 компаний.

– Мне кажется, там просто готовятся к худшему. Когда мы видели нефть по 26 долларов за баррель, я думаю, многие страшно перепугались. Со стороны нынешнего экономического блока правительства, мне кажется, эти страшилки продолжают доноситься до руководства: что сейчас все опять упадет, что это временное восстановление, нефть рухнет и надо готовиться к худшему. Поэтому сейчас рост на нефть, мне кажется, рассматривают как возможность сформировать резервы на случай следующего очередного катаклизма, который неминуем. Содержательные реформы, я думаю, будут, но не знаю их масштаб. Из программы, которую Кудрин представит весной, я уверен, какие-то вещи будут запущены, но сомневаюсь, что это будут наиболее острые и животрепещущие, мне кажется, опять ограничатся какими-нибудь второстепенными и тонкими настройками.

– Пока еще не запустило, но анонсировало, что могут быть выпущены "березки" под деньги русских олигархов, которые боятся санкций.

– Я бы это не с "березками" связывал, а с тем, о чем мы уже говорили: идет масштабное огосударствление и монополизация экономики. Поляны частному бизнесу по сути не остается. Что касается "березок" – во многом это просто технический момент. Это какие-то разовые притоки капиталов, масштаб которых оценить сейчас сложно. Все-таки многие наши богатейшие бизнесмены давно абстрагировались от России. Санкции могут затронуть единицы тех, кто активно вовлечен в какие-то государственные проекты. Не думаю, что речь пойдет о десятках миллиардов. Несколько миллиардов – да, но погоды они в масштабах экономики не сделают.

– Массовое обнищание, я думаю, не вызовет. Нынешнее состояние экономики лучше всего характеризуется словом "болото". Это болото сохранится. Да, мы движемся в сторону такой обособленной модели. Если санкции будут усилены, это ускорит движение в этом направлении. Если переругались со всем миром, если нас обкладывают санкциями, мы обречены на то, чтобы становиться обособленной небогатой экономикой. Пока нефть держится на этих уровнях, уровень жизни будет немножко поддерживаться, если рухнет ниже 40, произойдет новая волна обнищания.

– У нас долгие годы любили говорить об особом пути России. Наверное, мы нашли особый путь.

Валентин Барышников

Бен Родс, заместитель советника Обамы по нацбезопасности, отвечавший за стратегические коммуникации, упомянул о России, когда перечислял то, о чем больше всего сожалеет.

Он говорит: "Вот ошибка, которую мы, возможно, совершили: Путин, как представляется, не преследует национальные интересы России: он преследует интересы Путина". "Национальные интересы России не в том, чтобы иметь экономику, которая съеживается, и быть этим безответственным актором", - добавляет Родс. "Думаю, мы, наверное, разгадали это, но... если оглядываться назад, мы потратили слишком много времени, прежде чем отделить Путина от России", - говорит экс-сотрудник администрации Обамы.