Вы здесь
«Мартовское»
«Здравствуй, Хонка! Вот так встреча!», - услышал я за спиной вроде бы знакомый голос и повернулся. «Здравствуй, Валерий! Ты здесь откуда?», - воскликнул я. Я был крайне удивлён, увидев Валерия с автоматом наперевес в форме рядового Советской Армии. Мы познакомились в Вильнюсе три-четыре года назад. Валерий жил в Ростове на Дону, а в Вильнюсе оказался, закончив, кажется, Пермское хореографическое училище и получил распределение в балетную труппу Вильнюсской оперы. Он вёл своё происхожденение из рода потомственных донских казаков, был темноволосым красавчиком с синими глазами и белоснежной улыбкой и, недолго освоившись в новой среде, женился на еврейской девушке, красавице вильнюсского разлива, чем не привёл, мягко говоря, в восторг свою казачью родню. Я имел честь быть гостем на этой свадьбе, приглашённым с обеих сторон, однако присутсвия гостей с Донской земли не заметил. У меня сохранился один из фотоснимков, с которого, озарённая пленительными счастливыми улыбками, глядит великолепная пара.
Я был крайне удивлён увидев Валерку в армии, конвоиром на гарнизонной гауптвахте во Владимире-Волынском. Туда возили арестованных из нашего полка потому, что она считалась более строгой нежели наша Ковельская. Не помню за что арест, ибо далеко не первый и не последний раз, я отбывал там свой очередной десятисуточный срок. Валера появился внезапно, в очередной смене конвоя, и, кроме короткого обоюдного приветствия, у нас не было никакой возможности ни пожать руки, ни сколько-нибудь пообщаться; он ковоир, а я арестованный, и этот статус исключал любое сближение и беседу – мы оба были на виду.
Мы были на самом на виду, на главной, можно сказать, площади небольшого западноукраинского городка в апреле 1968 года. Стоял тёплый воскресный денёк, но нас арестантов использовали и в выходные, как подсобных на ремонтно-строительных работах. На сей раз наш подневольный труд проходил в двухэтажном строении, первый этаж которого до ремонта занимала столовка, а второй притягивал местных гуляк и командировочных рестораном с живой музыкой и танцами. «Губерманы», в основном и не противились такому положению вещей, ибо весной выйти в мир куда приятней, чем безрадостно просидеть целый день в камере. Отказ же от работы влёк за собой помещение в «одиночку», что было бы совсем тоскливо. Местные власти, вершившие здесь суд да дело, резидентствовали на этой же площади; райкомы партии, комсомола, порфсоюзов, горисполком, райсуд, милиция, ДОСААФ, пожарники и добровольное общество спасения на водах – все неприступными бастионами окружали площадь с клумбами, деревьями, скамейками и сквериком перед столовой-рестораном. Всё, как в большинстве районных городков западных регионов социалистического отечества, где часто, описанный выше, архитектурный ансамбль дополнялся костёлом и кинотеатром.
Так вот, местные власти форсировали ремонт единственного в городке злачного заведения, и работы, надеюсь с оплатой сверхурочных и компенсацией выходных, велись в ускоренном режиме от рассвета и дотемна. Для этого на заднем дворе, за рестораном в деревянных сараях загодя складировались доски, брусья, кирпичи, плитка, известь, цемент и инструмент. Сараи были довольно ветхими, и в ночное время находились под надзором и на попечении сторожа с берданкой. Кроме стройматериалов в сараях временно содержались, покрытая слоем пыли, нехитрая мебель заведения, какие-то предметы декора, кухонное оборудование и утварь, вынесенные на время ремонта, и различный хлам, а то и просто мусор, хранимый на всякий случай.
Перед строением, на мощёной тротуарными плитами площадке напротив входа была установлена бетономешалка. Обычная бетономешалка с электрическим приводом, в которую лопатами забрасывали из лежащей рядом кучи песок, предварительно просеиваемый через сетку и цемент, приносимый из сарая, закрытого на висячий замок, ключ от которого по мере надобности мы получали от строителей. Через шнек машина извергала замешанный бетон, густоту которого мы регулировали на глазок количеством заливаемой воды. Подача воды осуществлялась вручную, поворотом вентиля бетономешалки, на другом конце вентиль перекрывал воду по окончании работы. Обычный резиновый шланг чёрной змейкой выползал из строения к вентилю бетономешалки, крепился к нему самодельным проволочным хомутиком из алюминия и на противоположном конце был одет и прикреплён хомутом на штуцер вентиля водопроводной трубы. Мощность агрегата была невелика; принесённого за раз цемента хватало на два-три замеса, а произведённую бетонную смесь подносили вёдрами к подъёмнику. Тем же подъёмником подавались и кирпич, и плитка, и другие понадобившиеся предметы.
В то чудесное, но ветренное апрельское воскресенье подьёмник, в отличие от бригады строителей и нас подневольных сидельцев «губы», забастовал, отказался работать. Что-то в нём замкнуло там, где не надо или не замкнуло там, где должно, и предельно взбудораженный требованием работать в выходной день он, как осьминог выплюнул фиолетово-серое облако нестерпимой вони и замолк. Консилиум из трёх экспертов строительной бригады постановил, что «полетел» мотор, и было решено «оставить сегодня как есть потому, как электриков нет». Было решено заносить на второй этаж по лестнице вёдрами, пока не сбили из некондиционных досок двое носилок. Работа шла медленно, так как четвёрка арестантов не успевала подносить то кирпич, то раствор, и стротели были вынуждены простаивать. Набравший силу весенний ветер раздувал цемент, не давал возможности сделать сколько-нибудь значительный запас его непосредственно у бетономешалки, сокращая число замесов, и приходилось чаще носить из сарая. Хлипкие носилки, если грузить доверху, не выдерживали веса бетона. Носить вручную на второй этаж занимало время, да и тяжело, и темп держать было утомительно. Пришёл наконец, ненадолго отлучившийся, прораб и запросил подмогу с гауптвахты. Мы двумя парами менялись напеременку: пара на замесах, пара на подноске бетона и кирпича, пока ещё пару солдат, доставленных конвоем, не поставили на подноску. Работа пошла шибче и веселее, и уже без надрыва.
Пришло время пополнить оперативный запас, и взяв ключи и два ведра, я отправился в сарай. Рассыпной цемент, который серым замшевым телом возлежал недалеко от входа, закончился, оставив на коричневом земляном полу сероватую тень и наполнять вёдра пришлось из мешков, видимо привезённых раньше и сложенных штабелем в конце сарая. К ним был оставлен неширокий проход в бестолковом пространстве сарая, загромождённом мебелью, стройматериалами и беспорядочно разбросанным, не вызывающим любопытства хламом. Рядом с мешками стояла накрытая брезентом бочка. Из-под брезента, который свисал с бочки возле мешков и лежал на земляном полу сарая, простирая фалду в проход, виднелся нижний её обруч, тронутый свежей ржавчиной. Я задел за край покрывала пустыми вёдрами и ногой нечаянно подвинул фалду. Болтавшаяса у меня под левым погоном пилотка выпала на пол у нижнего обруча. Поставив вёдра у мешков и сделав шаг назад, я нагнулся за пилоткой и ууааа... Я учуял знакомый дух. Пахло пивом...
Всегда отличаясь острым обонянием, я плохо переносил разные неприятные запахи, брезгливо унюхав их издалека. Вонь гнили и плесени, паутины, цемента и ещё чёрт знает чего с запахом древесины перебивали слабое благоухание накрытой брезентом неоткупоренной бочки. Откинув полог брезента и: «О батюшки мои! Пиво Мартовское Львовского пивзавода!», - прочёл я на знакомой зтикетке, какие всегда наклеены на зелёные бутылки этого божественного напитка. Вот так факт! Бочка, плотно закупоренная деревянной пробкой, тяжёлая, столитровая не успела уйти в разлив и стояла в вонючем сарае дожидаясь неведомо чего и когда. Сам факт и его запах привели меня в состояние возбуждения и суеты. Я зажёгся, даже вспотел. Попытки руками выдернуть пробку либо втолкнуть внутрь не удались, и оглянувшись вокруг, я обнаружил топорик-тесак, обухом которого, после неудачной попытки подцепить и вытащить наружу, я неожиданно одним ударом вогнал её в бочку. Небольшой конфуз закончился так, что тем же тесачком из куска дерева я смастерил подобие пробки, которую несильно воткнул в отверстие и вернул полог брезента на прежнее место. Однако, несмотря на то, что «операция» заняла минут пять, надо было поспешать; могли хватиться.
Я принёс полные вёдра, присел на пенёк и, сняв рабочие перчатки, вытер запотевший лоб. Все пятеро стояли у бетономешалки. Был объявлен перекур, поспешил закурить и я, и когда Геннадий спросил почему долго и отчего это я такой потный, я ответил что ходил за сарай отлить, что тяжёлый мешок надо было приподнять, опустить на землю и открыть, а в сарае душно. Там, у бочки я сразу усёк, что из неё не отпить, и память о коктейлях в кафе «Literatu Svetaine» навела мысль про «соломинку». «Соломинку» я обнаружил в мгновение ока, даже не успев закурить; чёрный резиновый шланг лежал у моих ног. Когда ребята закончили перекур и разошлись по своим «позициям», я тотчас рассказал Геннадию о своей находке. Он встал возле меня, немного нагнулся и заслонил ракурс от ресторана. Сделав своему приятелю, а сейчас конвоиру пальцем к губам знак молчания, я отрубил топором кусок шланга. Опасаясь скорого появления смены караула, быстренько расстегнул пуговицы ширинки и просунул, отрубленные примерно полметра, в штаны, в сапог. Пустяк - всего то легко открутив, алюминиевую проволоку хомутика, стащить шланг со штуцера, отрубить, одеть его на штуцер и закрепить проволокой. Топор валялся рядом и предназначался для периодического обстукивания барабана бетономешалки, чтобы налипший на внутренние поверхности бетон осыпался и не затвердевал. Валера же понял меня правильно и, пока я прикрытый Геннадием манипулировал топором и шлангом, как бы стоял «на шухере».
Следующая цементная экспедиция была неопровержимо желанной и долгожданной. Найденным в сарае куском ветоши, я тщательно протёр внешнюю поверхность трубки, внутренняя омываемая проточной водой была чиста, вынул пробку и ввёл «соломинку» внутрь. Вдоволь отпив Мартовского, «Соломинку» я заховал в сарае. Наша гаубическая шестёрка вся знала, все благополучно попользовались, а последний из потребителей по уговору вынес её и опустил в очко сортира. На перекуре я объяснил ребятам почему об этой смешной авантюре строго-настрого никому не надо рассказывать, и они меня, надеюсь, поняли. Два дня мы от пуза пили превосходнейшее Мартовское, благодаря стройбригаде, попросившей прислать тех же, то есть нас потому, что мы быстро, хорошо и сноровисто работали. Мы убедились, таким образом, что честный, добросовестный труд на благо советского народа всегда вознаграждается.
После двухдневного трудового пира, который в кулуарах гауптвахты прошёл нисколько незамеченным, меня раньше срока забрали в полк, что происходило не единожды, там работать на системе было некому. К тому моменту я отсидел семь суток из объявленных десяти, оброс щетиной и грязью, однако в полк не стремился. Мне, безусловно не помешала бы баня, но до неё было пять дней, и выйдя по окочанию срока, так же пришлось бы ждать, а на губе хоть на мозги никто не давил.
Через неделю слушок приполз с Владимирской губы, и меня вызвали почему-то в политотдел полка, куда на ковёр к начальнику политотдела одиозному подполковнику Герасимову меня препроводил наш дивизионный замполит майор Масан. Подполковник изображал доброжелательную иронию, подкалывал, гладил по шёрстке, но давление, которое он пытался скрыть, всё же просачивалось сквозь маску благодушия. Я чуял это нутром и не заглатывал приманку доброго дяди, пытавшегося расколоть меня на признание в украденной социлистической собственности. Он скоро понял, что так ничего не добьётся и пошёл гладить против шерсти; предъявил обвинение, дескать кроме меня никто бы не смог и не посмел. Я безусловно был польщён такой оценкой. Полковнику я отвечал, что помимо меня там было пятеро «губерманов», конвоиры, строители и вообще мимо снуёт куча советского народу, что я втечение двух дней нахождения там ничего кроме «губернской» баланды и спецхлеба не пил, не ел, не нюхал, не видел, не слышал и ничего не знаю. Тогда добрый дядя перешёл к угрозам, что если я добровольно не признаюсь и инцидент не будет исчерпан, то с меня снимут отпечатки пальцев, докажут мою вину и пустят под трибунал. Но ведь я то помнил, что снял перчатки только когда вставлял «соломинку», а с грязной бочки и пыльного брезента вряд ли удалось бы снять отпечатки, да и конвоир, уверен на все сто, ничего не сказал. Подполковник, понимая, что доказательств нет, говорил что не верит мне, видит меня насквозь. На вопрос, что я могу сказать в своё оправдание, я ответил, что оправдываться мне не в чем, а если он не верит мне, то я не верю всему штабу, политотделу, армии и Министерству Обороны, и надо отпускать меня в дивизион, где ждёт боевая работа. Через двадцать минут я находился на боевой позиции своего 4 дивизиона, 438 зенитно-ракетного полка, 28 корпуса, 8 отдельной армии ПВО под командованием трижды героя Советского Союза генерал-полковника авиации, легендарного А. Покрышкина. Но разговоры о выпитом на гауптвахте пиве ещё долго блуждали в войсках.
После этого я тщетно пытался разыскивать Валеру, не нашёл его после армии и в Вильнюсе, и по сей день не ведаю где он. Может быть он уехал в родные места, а может живёт с красавицей женой в Израиле...
Жаль только - Мартовского ему не досталось.