Вы здесь
«Красивым обещаниям не верят уже даже дети»
Российский народ все лучше осознает, какая бездна отделяет его от так называемой элиты. И даже министр экономического развития Максим Орешкин был вынужден признать высокий уровень неравенства в России.
Заявление чиновника выглядело, конечно, довольно жалко — с кучей оговорок, какими-то мудреными дополнениями и довольно нелепыми сопоставлениями. Есть у нас, дескать, некрасивое расслоение по доходам и возможностям, но ведь и на Западе не лучше. При этом в России неравенство вроде бы стабилизировалась, а там, в загнивающих заграницах, лишь усугубляется. И правительство наше якобы столько всего делает в борьбе с этим самым неравенством, что еще немножко — и победим.
Вот только красивым обещаниям не верят уже даже дети. И о том, что есть «они» и есть «мы», дети говорят открыто, зло, не выбирая выражений.
Я работаю в школе: веду литературу, выпускаю школьную газету. И в последнее время, какую бы тему я ни дала хоть для классного сочинения, хоть для статьи, — получаю изрядное количество текстов, с которыми впору идти на митинг.
Например, «Медный всадник». «Образ маленького человека». Пишет девочка. Сочувствует в сочинении пушкинскому Евгению: бедный он, несчастный, затюканный. И вдруг переходит на свое личное — даже почерк резко меняется. «А мы, — спрашивает, — разве не такие же затюканные, не такие же замордованные?» Дальше девочка жалеет своих родителей и признается, что ждет, когда ей исполнится наконец четырнадцать — можно будет подрабатывать. Правда, платить будут копейки. Девочка это понимает, и ее это злит.
Что по «Недорослю» Фонвизина пишут, даже цитировать страшно. Сегодня ведь если пересказать, где, по версии восьмиклассников, нынешние Митрофанушки засели, чем рулят и как далеки они стали от Тришек да Кутейкиных, то можно под статью попасть. Оскорбление власти — это вам не шутки.
Расскажу лучше, что дети писали в эссе для школьной газеты о том, как они представляют себе будущее и кем себя там видят. Я надеялась, хоть помечтают ребята. Представляла, как выдумают они новый прекрасный мир, в котором каждый сможет слетать на Луну, и лекарство изобретут от рака, и люди друг другу будут братьями…
Но вот что получила от семиклассника: «Все будет только хуже. А мы станем гопниками». И это не стеб, не троллинг. Сочинение нервное, злое, отчаянное — искреннее. Ребенок пытается, как может, все объяснять. Он прекрасно видит, что и его семья, и семьи одноклассников увязли в долгах и кредитах. Что родители очень много работают, а жить все равно тяжело. Что на детей ни у кого времени не остается. Что хорошее образование доступно не всем: есть гимназии для богатых и есть обычные школы — для остальных. И кто-то пойдет в университет, а кому-то после восьмого класса путь в «Пирожок».
«Пирожком» уничижительно называют в Стрельне «Петродворцовый колледж», в котором готовят поваров, водителей и «продавцов непродовольственных товаров». Это ли не профессии будущего?
О профессиях дети тоже писали — отмечали, что для большинства людей выбор будет все сильнее сокращаться. Будет расти безработица, а с ней и преступность. Перспективы роботизации почти никого не воодушевляют. В одном эссе я прочитала, что роботы будут только у богатых — этакая электронная домашняя прислуга. Из другого текста узнала, что роботы — как раз удел бедных: они станут учить и лечить тех, у кого нет денег на услуги живых специалистов. В третьем эссе говорилось о том, что роботизация — в любом случае плохо, хотя бы потому, что массовое производство умных машин загрязняет планету, а она и так уже превратилась в большую помойку.
Кто-нибудь подумает, что это я детей так настроила за два года работы педагогом. Можно даже договориться до того, что я вообще какой-нибудь диверсант — пришла в школу промывать детям мозги, чтобы раскачивать всякие там лодки и шатать режим. Конечно, в симпатиях к режиму меня заподозрить трудно. Вот только сочинения по «Медному всаднику» я получила от детей, у которых вела литературу временно, заменяя коллегу. А эссе про будущее писали юнкоры-новобранцы.
Те, кто в школьной газете давно, знают, что я вообще-то за объективность, взвешенность оценок, всестороннее изучение любой проблемы. И эти ребята — хорошисты и отличники, к слову, — честно стараются избегать в своих текстах тона обвинителей и судей. Впрочем, в последнее время и мои газетчики со стажем впадают в уныние. «Марина Анатольевна, но ведь нельзя же не видеть, что происходит, — кривятся они. — Кругом несправедливость, жестокость, бедность, разруха. Другой мир — он для единиц, для тех, кто его даже не заслужил. И впереди ничего хорошего».
Что мне им на это отвечать? Я говорю, что не следует опускать руки, рассказываю про выученную беспомощность и про то, что нельзя ей позволять собой овладеть, призываю учиться, потому что образование — это шанс выбраться из ловушки бедности, из болота социального неблагополучия. Пусть слабая, но возможность сократить дистанцию между «ими» и «нами». Но не обманываю ли я их? И не обманываюсь ли сама?