Происхождение суеверия. В основе его всегда лежал страх

Человек суеверен только потому, что пуглив; он пуглив только потому, что невежествен. Так как он не знаком с силами природы, он полагает, что природа подчинена каким-то невидимым силам; он считает себя зависящим от них и воображает, что они либо раздражены против него, либо благосклонны к нему. Соответственно он представляет себе отношения между собой и этими силами: он верит, что является то объектом их гнева, то объектом их милости и сострадания. Его воображение ищет средств и приемов заслужить их благорасположение и отвратить их гнев. Но он может представлять себе этих богов только в виде особенно могущественных людей, поэтому отношения, предполагаемые им между собой и этими невидимыми существами, всегда списаны с человеческих, и он ведет себя перед богами так, как ведут себя люди перед человеком, могущества которого они опасаются и милости которого они стараются заслужить.

Раз установлены эти отношения и приемы, человек ведет себя по отношению к своему богу, как низший перед высшим, как подданный перед государем, как сын перед отцом, как слабый перед тем, могущества и прихоти которого он боится. Соответственно этому он составляет правила своего поведения; они отвечают тем приятным или страшным образам, в которых его фантазия, в зависимости от его темперамента и жизненных обстоятельств, представляет себе это невидимое существо, его воображаемого повелителя. Итак, культ, создаваемый человеком, иначе говоря — система его поведения перед богом, должен соответствовать его представлениям об этом боге, точно так же как сам этот бог создан человеком на его собственный лад.

Человек, испытавший большие несчастья, рисует себе страшного бога и трепещет перед ним, культ его раболепен и безрассуден. Если же человек считает себя облагодетельствованным богом или воображает, что может ожидать от него благодеяний, бог представляется ему в более мягком свете, культ его становится не столь пресмыкающимся, не столь неразумным. Одним словом, если человек боится своего бога, он способен на всякие безумства, чтобы умилостивить бога, так как предполагает последнего порочным, жестоким, злонамеренным. Напротив, если человек считает себя облагодетельствованным богом или ждет от него милостей в будущем, он относится к нему с большим доверием и поклоняется ему с меньшим раболепием, так как приписывает ему или желает найти у него добродетели и достоинства.

Все культы и религиозные системы мира строятся на представлении о боге, гневающемся и сменяющем гнев на милость. Люди то подвержены несчастьям, то находятся в более счастливом положении; в том и другом они одинаково видят руку своего бога. Поэтому представление о нем поражает их воображение по-разному: оно то пугает их, вселяет в них чувство печали и отчаяние, то вызывает в них благоговение, доверие и признательность. Таким образом, в их культах отражаются их чувства и состояния: в зависимости от тех или иных явлений природы бог представляется то грозным, то милостивым, внушает то страх, то надежду и любовь, становится то жестоким тираном своих рабов, то любящим отцом своих детей.

Природа не однообразна в своем воздействии на нас; точно так же бог не может быть постоянным в своем поведении и никогда не противоречить себе. Самый злой бог, наиболее доступный движениям гнева, бывает моментами добр; самый благожелательный бог временами должен находиться в плохом расположении духа, и люди считают тогда, что оно направлено против них.

В этом непостоянном и невыдержанном поведении божества, вернее — в различных явлениях природы, мы должны видеть причины столь противоположных, часто столь причудливых и противоречивых приемов, которые мы находим в различных культах, а часто и в одной и той же религии. Люди благодарят небо, предаваясь радости и выражая ее веселыми празднествами; но чаще они погружены в скорбь, не осмеливаются поднять глаз к небу, совершают искупительные обряды и жертвоприношения, и их ритуал свидетельствует о самом глубоком унынии и усилиях умилостивить гнев божества. Таким образом, все религии мира сводятся к периодической и постоянной смене приемов, обнаруживающих шатания людей в их представлениях о предмете своего поклонения.

По той же причине у разных людей в рамках одного и того же общества и даже одной и той же религии представления о боге, которому они одинаково служат, различны, всегда будут различны. Одни видят в нем только грозное божество, другие — только благодетельное, одни трепещут перед ним в страхе, другие стараются любить его, одни остерегаются его, другие питают к нему безграничное доверие. Одним словом, каждый следует в своих представлениях своему темпераменту, своим предрассудкам, страстям и жизненным обстоятельствам; каждый извлекает из своих представлений о божестве милостивые или грозные выводы для себя и других.

Одни, подавленные ужасом, простираются ниц у алтарей бога, вымаливая его милосердие, другие проявляют богу свою душевную преданность и благодарят его за ниспосланное добро. Одни уверены, что богу угодно мучить людей и видеть их слезы; поэтому они пребывают в тревоге и печали, отказываются от наслаждений жизни. Другие, менее трусливые, верят, что благой бог не может осуждать пользование его благодеяниями. Одни видят в своем боге гневное существо, всегда готовое разить, другие представляют его себе более милостивым и склонным к прощению. Одни в своей меланхолии, печали и немощи беспрестанно заняты мыслями о своем мрачном боге; другие, более жизнерадостные, больше отвлекаются в сторону, забываются в своих делах, мало думают о боге, а скоро и совсем перестают думать о нем.

Мало того. В продолжение своей жизни и даже на протяжении одного дня один и• тот же человек не всегда имеет одинаковое представление о своем боге. Его понятие о божестве изменяется смотря по тому, здоров ли он или болен, везет ли ему или он терпит неудачи, в безопасности ли он или подвергается опасности, переживает ли он детство, юность — возраст страстей, зрелый возраст или старость. Понятие о боге изменяется также в зависимости от того положения, в котором находится человек; люди, чаще других участвующие в опасных предприятиях, обычно наиболее подвержены суеверию.

Зло всегда производит на человека более сильное впечатление, чем добро. Поэтому человек больше останавливается на злом боге, чем на добром. Поэтому во всех религиях мира преобладает мрачный, тяжелый колорит. Действительно религия повсюду располагает людей к меланхолии, делает их хмурыми, побуждает их бежать от радостей жизни и часто внушает им образ жизни, самый противный природе. Во всех климатах мы нейдем доказательства этой истины, имя божье повсюду ввергает в уныние тех, кто серьезно подходит к религии, постоянно держит их в страхе и питает в них мрачные и грустные чувства.
 Это не должно удивлять нас. Мысль о боге всюду вызывалась несчастьями, это они заставляли искать средства умилостивить гнев богов. Человек суеверен потому, что он невежественен и боязлив. Нет человека, который не подвергался бы в своей жизни превратностям, нет нации, которая не испытала неудач, бедствий, катастроф. По незнанию естественных причин этих напастей в них всегда видели знамения гнева небес.

Все древнегреческие философы, пытавшиеся объяснить явления природы, как-то гром, бурю, стихийные катастрофы и т. д., физическими причинами, объявлялись нечестивцами и навлекали на себя ненависть народа, видевшего в этих явлениях знамения гнева богов.

Привыкнув считать богов творцами всего существующего, народы обращались к ним с просьбами перестать причинять им зло. Без разбора и критики люди принимали все, на что им указывали как на средства заслужить благорасположение богов и отстранить их гнев. Тупой и запуганный человек совершенно не способен критически относиться к чему-либо. Неудивительно, что род людской повсюду трепещет перед жестокими богами, содрогается при мысли о них и для умилостивления их следует всевозможным выдумкам, возмущающим здравый смысл.

В самом деле, на всем земном шаре, куда бы мы ни обратили свой взор, народы заражены суевериями — результат их страха и незнания истинных причин своих несчастий. В своем возбужденном состоянии народы без рассуждения принимали (культы, которые объявляли вернейшим средством умилостивить гаев богов; шарлатаны всегда приписывали! богам несчастья человечества. Всякий страдающий, напуганный и невежественный человек склонен к легковерию. В своей беспомощности он доверяется каждому, кто кажется ему более знающим и менее испуганным, чем он; считает его существом привилегированным, пользующимся благорасположением неба, имеющим власть утешить его и избавить от его бед. Ясно, что еврейский народ, столь презираемый и притесняемый египтянами, должен был быть весьма склонным слушать Моисея, обещавшего ему освободить его. В одежде на это освобождение народ во псом подчинялся Моисею и верил во все, что он внушал ему. По-видимому, израильтяне были либо больны проказой или слоновой болезнью, либо были каторжниками, презренными, которых презирали, как низшую касту у индусов, и которые внушали отвращение другим кастам. Христианская религия тоже находила вначале последователей среди низов общества, веривших, что Иисус освободит их и сделает уважаемыми.

Среди удрученных, бедствующих и неопытных народов находились честолюбцы, энтузиасты или шарлатаны, которые пользовались взбудораженным состоянием и невежеством своих соотечественников и извлекали для себя выгоду из их несчастий, их страхов и тупости; они умели завоевать доверие других, подчиняли их себе и навязывали им своих богов, свои религиозные воззрения и культы. Человек, более бесстрашный, чем другие, более просвещенный, более хитрый или обладающий более живым воображением, не может не приобрести влияния на другого, более слабого, более робкого и бесхитростного. Надежда найти средства смягчить свое положение привязывает несчастного к его поводырю, он обращается к нему, как неизлечимо больной обращается к первому встречному шарлатану. Страдающий и испуганный человек верит всему, соглашается со всем, если только обещают ему облегчить его страдания, положить конец его тревоге и дать ему средство избавиться от гнетущих его или воображаемых зол. Вот почему каждый страдающий или напуганный человек всегда склонен к суеверию. Главным образом в моменты общественных бедствий народы прислушиваются к голосу шарлатанов, обещающих им помощь; когда народ удручен, становятся всесильными ясновидцы, пророки, служители богов, их время — тогда, когда люди слабы, немощны, повержены в печаль и уныние. Болезни и несчастья толкают каждого в объятия того, кто говорит с ним от имени бога. У постели умирающего религия уверена в полной победе над человеческим разумом.

Итак, вполне естественно, что обман торжествует над легковерием; опыт, ловкость и талант дают некоторым людям безграничную власть над невежественными, удрученными и бедствующими народами. Подобно боязливому стаду толпа собирается вокруг этих людей, с жадностью следует их советам и урокам•, не рассуждая исполняет все их приказания, верит во все чудеса, рассказываемые ими, одним словом во всем признает превосходство этих людей.

К тому же обычно эти последние приобретают доверие народа либо с помощью заманчивых обещаний, либо с помощью действительных благодеяний. Они ошеломляют своих слушателей действиями, которых те не в состоянии постигнуть, и часто привязывают их к себе благодарностью. Все те, кто давал людям богов, законы и религии, обычно выдвигались своими полезными открытиями, которые казались чудесами невежественной массе. Прежде чем прибрать к рукам своих ближних, они входили к ним в доверие; они внушали им надежду на прекращение их страданий. Но для сохранения своей власти они считали нужным никогда не освобождать людей от их неспокойного состояния, они всегда поддерживали в них тревогу, колебания между надеждой и страхом. Они остерегались сделать их слишком уверенными; напротив, они старались почаще возбуждать в них тревогу, чтобы держать их в руках. Таким образом, законодатели укрепляли свою власть, они еще более освящали ее, рисуя своим ученикам грозного бога, всегда готового карать тех, кто отказывается подчиниться их воле. Дело законодателя всегда было делом бога, законодатель был толкователем его воли, посланцем божьим.

Таким образом, шарлатаны, отождествляемые с божеством, пользовались самой неограниченной властью, они становились деспотами и царствовали с помощью страха. Боги служили для оправдания крайностей и преступлений тирании, из самих богов сделали тиранов, их именем приказывали совершать преступления и безумства, громы небесные приходили на помощь тем, кто возвещал людям веления неба. Народу говорили, что вся природа, вооруженная ревнивыми богами, злоумышляет против него, что эти могучие боги, подобно земным царям, беспрестанно следят за поведением своих подданных и всегда готовы свирепо карать за малейшее неповиновение «ли ропот против законов, оглашенных от их имени.

Боги, наделенные чертами царей и тиранов, изображались, подобно последним, жадными, сумасбродными, корыстными, завидующими благосостоянию и счастью своих подданных. Они требовали себе дани, даров и •приношений, требовали, чтобы им воздавали почести, чтобы к ним обращались с обетами, они не терпели пренебрежения церемониалом и этикетом, льстящим их тщеславию. Посредники этих невидимых царей одни были посвящены в эти дела и предусмотрительно делали из них глубочайшую тайну. Это делало их судьями людей в их поведении перед богом, они один знали намерения божества, одни видели его лицом к лицу, одни беседовали с ним запросто, получали непосредственно от него его приказы и узнавали от него, как заслужить его милости и укротить его гнев.

Предупрежденные, что бог — могущественный монарх, корыстный, ревнивый к своей власти и раздражительный, люди всегда вели себя перед ним, как перед земными государями. С этим существом всегда поступали, как с человеком, но как с человеком привилегированным; могущество его ставило его над обычными правилами, для него существовал только один закон — закон его прихотей, он был настоящим азиатским султаном, а его служители — визирями, такими же деспотичными, как и он сам. В самом деле, мы видим, что все религии мира населяли Олимп только развратными богами, которые наполнили землю своими дебошами, забавлялись уничтожением людей и управляли вселенной согласно своей бесшабашной фантазии.

Привыкши считать распущенность спутником власти, народы тем более принимали ее за должное у небесных государей, которым они поклонялись. Они видели в своих богах только взбалмошных хозяев, которым все позволено, которые безнаказанно играют счастьем подвластных им людей, причем последние не могут критиковать их, не совершая этим преступления и не подвергая себя опасности. Эти пагубные представления, заимствованные у отвратительного деспотизма, сделали все культы раболепными, низкими, безрассудными, превратили богов в прямую противоположность морали, в карикатуры, в разрушителей воякой добродетели. Народы поклонялись божеству, превращенному, таким образом, в несправедливого и капризного государя, они старались угодить ему низостью, расположить его к себе дарами, развратить его жертвоприношениями, уломать молитвами. Так как государи, подобно другим людям, действуют лишь из интереса и обычным стимулом королей является желание присвоить себе чужие блага и плоды чужого труда, люди полагали, что царь вселенной тоже должен требовать податей, желать имущества своих слабых созданий, завидовать их процветанию и даже сожалеть о тех выгодах, которые он им дал, короче — что он подобен тому взбалмошному монарху, который одной рукой отнимал то, что давал другой. Соответственно этим странным взглядам все религии рисуют своих различных богов жадными, корыстолюбивыми, лакомками, любителями особых яств и охотниками вдыхать аромат жаркого. Языческих богов обвиняют в жадности и чревоугодии; однако еврейский бог гораздо больше их занят своим меню и требовательнее в этом отношении. Он нудно и тягуче требует от своего народа тех жертв, которые ему всего приятнее, и предписывает особые способы изготовления яств для него. Наконец, он предлагает израильтянам никогда не представать перед ним с пустыми руками (Исход, гл. XIII ст. 15). Это обычай можно во все времена наблюдать при дворах восточных деспотов. Итак, чтобы угодить вкусам божества, чтобы выполнить его желания, ублажить его лень и утолить его голод, каждый приносил ему в жертву часть своих благ и утех и угощал его теми блюдами и ароматами, которые считал наиболее приятными для его вкуса и обоняния.

Свирепые черты, приписываемые основателями различных религий своим божествам, не могли не сделать людей кровожадными. Злым и жестоким богам нельзя было иметь гуманных и миролюбивых подданных. Народы, привыкшие видеть в своих богах кровожадных чудовищ, не сомневались, что умилостивлять их надо с помощью крови. Они верили, что богам угодны человеческие жертвоприношения, что надо истреблять народы в угоду богам, терзать, преследовать, разрушать во имя божье. Со всех алтарей текла кровь человеческая, самые варварские, самые возмутительные и мучительные жертвоприношения дочитались наиболее угодными этим богам-людоедам. Люди считали своим долгом насыщать божество тысячами человеческих жертв. Иные ублажали своего бога даже кровью своих царей. Матери, даже матери! — отрывали детей от своей груди и отдавали их в пищу богу. Наконец, в своих размышлениях о грозном божестве, в своем утонченном представлении о его жестокости культурные нации дошли до предела безумия и уверовали, что бог вселенной потребовал смерти собственного сына и лишь на этом условии согласился простить род человеческий. Чтобы успокоить его гнев, потребовалось не (менее, как смерть другого бога! Это, конечно, было пределом богословского безумия; трудно представить себе, что можно пойти дальше.

К таким результатам вели прискорбные представления народов о своих богах. Законодатели рисовали народам этих богов безумными и злыми, и люди вели себя по отношению к богам, как сбитые с толку рабы, которые, чтобы угодить своим господам, стараются угадывать и выполнять их фантазии, слепо следуют их страстям и считают заслугой с своей стороны становиться соучастниками их распутства и излишеств. Итак, отвратительные и нелепые культы построены в конечном счете на представлении, что бог часто раздражен против рода людского и насылает на него несчастья. Со временем народы стали вменять себе в заслугу эти бессмысленные обряды и поверили, что религиозное варварство и священное безумие должны занять место разума, здравого смысла и добродетели.

Капризы и страсти богов толкали верующих на безумства. Культ богов часто принимал столь зверский характер, что самое заскорузлое сердце должно было бы содрогнуться. Люди, более чувствительные к испытываемым ими несчастьям, чем к счастью, обычно представляли себе своего небесного монарха страшилищем. Как мы видели, таким постарались изобразить его также законодатели, они понимали, что страшный бог более соответствует их интересам и скорее сделает народы покорными, чем добрый и мягкий бог, которого людям легче ослушаться. Если этому богу приписывали доброту, она предусмотрительно уравновешивалась его строгостью, которая всегда держала людей в состоянии тревоги и должна была в первую очередь приковывать внимание верующих. Таким образом, боги, порожденные страхом, сделались еще страшнее благодаря мистификации законодателей, заинтересованных в том, чтобы всегда поддерживать страх в сердцах людей. Эта прискорбная политика не сделала людей лучше, не призвала их к добродетели, не научила их соблюдать законы природы, она заставила людей повиноваться своим руководителям более, чем разуму, унизила человека в его собственных глазах, убила в нем всякую энергию, мужество, чувство собственного достоинства. Подавляя людей страхом, беспрестанно пугая их, смущая их ум, возбуждая их любопытство и никогда не удовлетворяя его, обращаясь к их (воображению и подавляя разум, — вот какими путями можно сделать людей рабами и вечно держать их под ярмом.

Нам могут сказать, что, рисуя людям страшного бога, просвещенные законодатели видели в этом самое сильное средство побудить их к разумным отношениям между собой. Но, для того чтобы сделать людей разумными, нет надобности обманывать их, заставлять их отречься от разума, говорить им, что существуют более важные и святые законы, чем законы природы. Надо открыть людям истину, надо показать им отношения, связывающие их друг с другом. Надо дать им воспитание, надо дать им законы, которые помогут им, приучат и заставят их жить действительно в согласии с природой. Самое же верное средство сбить людей с пути и озлобить их, это — сделать их тупицами, скрыть от них истину или исказить ее, запретить им обращаться к разуму и приказывать им затем идти на преступление во имя неба.

По этому пути пошли все те, кто приносил народам богов, религии и законы. Они не просвещали людей, не развивали их ум, не несли им истинную мораль, не учили их познанию путей природы. Они разговаривали с народами только загадками и аллегориями, преподносили им тайны, кормили их только баснями; поскольку от них зависело, они всячески старались усилить их неуверенность, страхи и тревогу и в особенности ставили себе правилом не развивать их ум.

В результате такого недостойного злоупотребления доверием народа у последнего развилась рабская психология. Поверженные в состояние постоянной тревоги и лишенные средств выйти из него, народы всегда были в полной власти своих руководителей—т людей без морали, чуждых добродетели, уверенных в своей безнаказанности, жадных, бесчеловечных и лживых; эти люди делали во имя неба народы соучастниками своих эксцессов и орудием своих страстей.

Невежество и страх — вот два обильных источника заблуждений человечества. Не удивительно, что боги, порожденные тревогой и несчастьями и ставшие еще омерзительнее в результате мистификации и политики, мало-помалу довели людей до полного безумства. Страх, стоявший у колыбели богов, не позволял людям рассуждать разумно, неведение сил природы не позволяло людям увидеть в ужасающих их стихийных катастрофах неизбежное действие этих сил; соответственно и те средства, которые люди придумывали для отвращения этих бедствий и для умилостивления их воображаемых виновников, должны были быть столь же нелепыми и безрассудными, как и боги, которых создали себе люди.

Каждый следовал здесь своей фантазии и фантазии своих учителей. Чем сумасброднее и злее были боги, тем нелепее и ужаснее были их культы. Размышление не имело точки опоры, когда речь шла о существах, в создании которых разум не участвовал. Поэтому почти всякий культ невидимых сил, которым якобы подчинена природа, идет наперекор разуму и здравому смыслу.

Как мы видели, человека располагают к легковерию несчастья, слабость, неопытность; авторитет, доверие, привычка и рутина приковывают его к воззрениям и обычаям, которые он никогда не мог и не смел подвергнуть критике. Таким образом, он, сам того не замечая, преисполнился предрассудков. Привыкнув никогда не обращаться к своему разуму, он становится игрушкой своего или чужого безумия, и нельзя предвидеть, до чего доведут его ослепление и безрассудство. Результаты заблуждения, принимаемого за великую и священную истину, должны быть многообразны и обширны.

Гольбах "Священная зараза или естественная история суеверия"
Глава 1. "Происхождение суеверия. В основе его всегда лежал страх"